Зритель уже, несомненно, заметил, что каждую из моих марионеток неотступно преследует беспокойство, а состояние это само по себе весьма опасно и чревато поспешностью или неосторожностью.
В доме Ланци над двором натянут большой тент - после пиршества на пьяно нобиле здесь дают бал. Окна оставили открытыми, чтобы слышать, как сироты из Пьета, стоящие на подмостках в вестибюле, исполняют вокальный концерт или аккомпанируют танцам. Гостей немного, ибо вдовцу не подобает вступать в новый брак с излишней помпой. Домино[58] отсутствуют, но общий стиль одежды отличается скорее изяществом, нежели роскошью. Два чернокожих пажа, одетые маврами, разносят шербет, баваруаз[59] и домашние ликеры. Сперва собравшиеся исполняют контрданс на манер французской кадрили, затем Альвизе с Терезой открывают менуэт фигурами «Любезного Победителя», хоть этот старый танец и вышел из моды уже тридцать лет назад. В заключение все пересекают дом в полонезе, и пажи сопровождают танцующих, держа в руках канделябры, - пламя свечей искорками вспыхивает в зеркалах и бриллиантах, а чернильные тени нещадно рассекают лица и бархат нарядов. Порой в полумраке выделяется эмаль чьего-то глаза - сосредоточие блеска, сияющего собственным огнем. Движение, игра света, переход из одной залы в другую или перепады ступеней, жар от вина и экзальтация гобоев и флейт сообщают танцующим дополнительное измерение, схожее с тем, что расстилается туманом над Пьяцца, - призрачный бальный зал, чьи границы очерчены лишь гирляндой фонарей. Невозможно избавиться от мысли о Катарине и Феличите, даже если стараешься о них не говорить. Пьеро Трапасси танцует с Оттавией. «Мне нужно сказать вам кое-что интересное», - прошептал ему некто.
В Венеции все иначе. Иначе, чем где, если не в Венеции?.. Город, открывающий взору лишь одну свою половину, нависший над миллионами срубленных деревьев, над лесами Истрии, громадными поваленными стволами, которые протащили, сплавили, очистили от коры, обтесали под сваи и воткнули в ил по стойке «смирно», просмоленные, как мумии, - дубы, повязанные цепями, опоясанные железом, скованные с незапамятных времен песками, дважды умершие длинные трупы, отягченные известняковыми отложениями, мертвыми мидиями, сгнившими водорослями, облепленные чудовищными отбросами, истлевшими лохмотьями и костями. Город-двойник под своим собратом, опрокинутая реплика дворцов и куполов, где каждый канал становится небом Аида, - ответ, но не отражение, ибо сие есть город тьмы с вечно черными небесами, город нижнего мира, другой стороны.
После очередного своего отсутствия Джакомо Казанова в мае 1783 года вновь ненадолго прибывает в Венецию. Шутки ради он подкладывает в почту венского посольства извещение о землетрясении, должном превзойти даже лиссабонское по своей ужасающей силе. Нет ничего менее секретного, чем дипломатическая почта: за несколько часов страх выметает жителей из города, как самум. Патриции и крупные буржуа срочно уезжают на загородные виллы. Паника.
В самый разгар суматохи Альвизе Ланци быстро обходит библиотеку, не в силах решить, какие же книги ему увезти с собой. Стоя у двух больших дорожных сундуков, слуга ждет его распоряжений и впервые видит, как он плачет. Служанки бегают по коридорам с бельем, корзинами и продолговатыми, как гробы, коробками, в которых спят платья, переложенные ароматическими веществами. На рио низкородный люд уже крепит ящики и бочки тросами к лодкам. Домашняя прислуга вместе с несколькими рассыльными отправляется вперед, а благородное общество плотно заполняет гондолы, устраиваясь среди молескиновых чехлов и сафьяновых портпледов. Марио Мартинелли, занятый делами, отказался от приглашения и остался в наполовину опустевшем городе, где он с хомячьими ужимками грызет ногти в часы отдыха от хлопот, более способствующих его пропитанию.
29 мая гондолы пристают к Торчелло, острову скорбных камышей.
За угловым шкафом во Дворце Дожей открывается лабиринт потайных ходов, змеящихся в стене, словно галереи термитов. Именно через него попадают в канцелярию Совета Трех - обшитый дубом небольшой кабинет. Три зловещие марионетки только что заняли здесь свои места: одна из них одета в красную мантию, две другие - в черные.
- К сожалению, у нас нет материала даже для простейшего обвинительного акта. Пока все слишком неясно. Трапасси никогда не научится отличать разоблачительную информацию от бесполезной, и показания его ровно ничего не стоят.
- Разве информация по этому делу может быть бесполезной? - возражает Красная Мантия, раскрыв щербатый рот, воняющий тухлятиной.
- Пока подождем. In tempore opportuno[60]...
- А если кто-нибудь из обвиняемых вдруг сбежит, не придется ли нам раскаяться в долгом ожидании?.. Святая Инквизиция Папской области на нашем месте давно бы вмешалась.
- Ну знаете, Папская область...
- Пока что все улики - пожалуй, лишь несколько книг из библиотеки этого дома, достойных сожжения на Понте Сан Доменико.
-А... он сам?..
- Как и все почти, он имел дело с куртизанками. Они не сообщили нам ничего особенного.
- Не был ли он, в таком случае, привержен нравам содомитов, бугров[61] и других аркадийцев[62], ведь мерзкие их обычаи практикуются в этом городе, где мы не в силах схватить их всех, - говорит один из Трех, несомненно, сведущий в этом вопросе, ибо он добрый друг аббата Пеллегрини.
- Какое-то время эта публика усердно посещала их дом, но он, похоже, не проявлял к ним ни малейшего интереса.
- Зачем же он их тогда приглашал?
- Их привечала его мать.
- Его мать?.. Вот это удивительно.
Красная и Черные Мантии волнуются, исходят слюной и по-латыни изрыгают, что одни лишь сыны Святого Доминика владеют истиной, а в отношении всех остальных надлежит руководствоваться псалмом 115: omnis homo mendax[63]... Соседняя же комната, где светло, как на мельнице, снабжена маленькими ложами, дабы зрители, они же будущие актеры, могли следить за действом себе в назидание, а с потолка спускается здесь механизм игрушечного театра. Три марионетки в нем никогда не пляшут сами, а лишь приводят в действие свисающие перед их столом блоки и веревки, именуемые в совокупности - дыба.
Нам, мои марионетки, теперь нужно лишь последовать примеру кукол бунраку, приводимых в движение изнутри, а точнее - снизу. Это исключит риск спутанных нитей и запутанной интриги, ибо при всей своей сложности действие сохраняет ясность. «Очень просто: все сложно», - говорит Арлекин. Но слова Арлекина можно перефразировать и так: «Очень сложно то, что все просто». Самое простое обстоятельство здесь - яростное желание убить, удобный случай для совершения убийства. Трапасси - дабы спастись из опасных тупиков, в которых он заплутал. Мартинелли - из страха разоблачения. Марчия Дзольпан - с досады. Дяди Пеллегрини - из мести и корысти. Альвизе - по мотивам пока непонятным. Все остальные - по мотивам столь же непонятным, и это еще не считая тех, кто, не появившись до сих пор на сцене, может иметь побуждения самые решительные. Не ищите и непременно обрящете, как я уже говорила.
Это большой дом с зелеными ставнями и охряными фасадами, на которых дремлют львы, чьи морды бархатом опушает разъедающий их лишайник. Все жилище пропитано затхлым запахом плесени. Перед склоном, поросшим калиной и крапивой, раскинулся террасами двор, в нижнем углу которого - скрытый за лавровыми деревьями колодец. В мощеных плиткой комнатах с белеными стенами царят сырость и прохлада. Но вот разжигают огонь, устраиваются, расставляют охапки пионов, наслаждаются отменной трапезой. Вечером жгут душистые травы в надежде отпугнуть малярийных комаров, которые водятся в этих местах. Имеется еще разновидность мухи по имени Lusilia hominivorax, принадлежащая к семейству оводов. Она откладывает яйца в ухе или носу спящего, и личинки ее, прорвав барабанную перепонку, попадают в ушной лабиринт или же сквозь ноздри проникают в мозг, чтобы неспешно его разрушить.
Он чуть повыше мопса, но голова его похожа на бутылочную тыкву. Его красное одеяние морщится на вздутом животе, а в руке он держит деревянную саблю. У него глисты. Рот его постоянно приоткрыт.
- А хочешь, мой милый, увидеть красивую белочку в золотой шапочке? Она живет на дне колодца... Хочешь?.. Но чтобы ее увидеть, нужно терпение, и, главное - никому ни слова, никому, о том, что я тебе про нее рассказала, не то она не покажется. Почаще заглядывай в колодец, когда будешь один, и хорошенько наклоняйся. Подальше наклоняйся вперед... Когда будешь один...
Пузатый дядюшка говорит, что, вероятно, нет смысла собирать семейный совет в присутствии нотариуса, но аббат опровергает его сомнения, прибегая к многозначительному, но туманному намеку на некие благоприятные связи с Мессиром Гранде. Такова вечная дилемма: нужно уметь говорить, ничего при этом не сообщая, и приманивать, не слишком себя выдавая.
Паж-мавр кое-что знает. Гондольер кое-что видел. Служанка кое-что нашла. Врач кое-что подозревает.
Мухи с тугими бледными брюшками скребут свои меховые рукава и вычерчивают черные партитуры. Лето проходит в скуке и духоте. На Торчелло воркуют не голуби, а чужестранные горлицы, чьи голоса звучат смехом и рыданием. На острове также есть огороды, и буйное их ликование приходится на август - пик безудержной радости. В воздухе витает благодеяние канталупы и исходящий от базилика аромат юных подмышек но, вместе с тем, и предзнаменование всеобщего дезертирства. Экстаз сходит на нет, хрипя в агонии. С наступлением сумерек черные шевелюры и похоронные плюмажи опускаются на заходящее солнце, а ночью вороватые ливни сбивают незрелые еще лесные орехи и мягкие скорлупки каштанов, пробуждают запятнавшие камни охряные лишайники и потрескивают каплями по буро-золотистым пузырькам газа на падали в глубине кустов. Крылатые семянки осыпаются с лип, на которых топорщатся рогатыми трихомами