– Да все в том же. Она без конца дергалась и крутилась. Я работаю – вернее, работала – над крупной картиной. Хотела закончить ее, чтобы успеть к выставке. Она открылась как раз в прошлую пятницу. Соня должна была позировать для меня индивидуально – отдельно от всего класса. Но в нее словно бес вселился – то дергалась, то вообще вставала и уходила. Без конца ныла и жаловалась. Словом, довела меня до белого каления. Ясное дело – картину я так и не закончила. Запорола.
– Это, случайно, не картина с изображением гимнастки на трапеции?
Кэтти Босток насупилась.
– Терпеть не могу, когда разглядывают мои незавершенные работы, – процедила она.
– Прошу прощения; крайнее свинство с моей стороны, я согласен, – поспешно извинился Аллейн. – К сожалению, по роду службы приходится всюду совать свой нос.
– Наверное, да, – нехотя согласилась Босток. – Впрочем, – нервно засмеялась она, – после случившегося мне уже вряд ли суждено закончить эту работу.
– Да вы ведь, кажется, в любом случае не собирались ее заканчивать, – вмешалась Филлида Ли. – Я своими ушами слышала, как вы заявили Соне, что на дух ее не переносите и что она может катиться ко всем чертям.
– Какая чушь! – взвилась Кэтти Босток. – Вас ведь и близко не было, когда Соня позировала мне.
– А в четверг днем я случайно заглянула в студию. Я только сунула нос в дверь, но вы с Соней так жутко кричали друг на друга, что я поспешила убраться восвояси.
– Нечего было слоняться и подслушивать, – сказала Кэтти заметно охрипшим голосом. Ее широкое лицо стало почти пунцовым, брови сошлись в одну линию.
– А вот на меня повышать голос не следует, – заносчиво сказала Филлида Ли. – Я вовсе не подслушивала. Я просто открыла дверь и зашла. Вы меня не заметили из-за деревянной ширмы. К тому же вы так разбушевались, что не заметили бы и самого архангела Гавриила.
– Господи, прошу вас, ну соблюдайте же чувство меры, – попросила Трой. – И не преувеличивайте – ведь характер у бедной девочки был такой, что она всех нас выводила из себя. – Она кинула взгляд на Аллейна: – Откровенно говоря, она порой откалывала такие номера, что почти у любого из нас возникало желание отправить ее на тот свет.
– Это верно, мисс Трой, – согласилась Филлида Ли, продолжая с вызовом смотреть на Кэтти Босток. – Но ведь не каждая из нас в открытую заявляла об этом!
– О боже…
– Кэтти! – предостерегающе подняла руку Трой. – Прошу тебя!
– Но ведь она намекает, что я…
– Нет, нет, – отмахнулся Ормерин. – Давайте соблюдать чувство меры, как предложила мисс Трой. Если бы люди убивали от обиды или с досады, то на земле давно уже никого не осталось бы в живых. Тот же из нас, кто сделал это на самом деле…
– Я совершенно не понимаю, почему вы так уверены, что убийцу следует искать именно среди нас, – капризным тоном произнесла Вальма Сиклифф.
– Я тоже, – прогнусавил Малмсли. – Кто знает, может, у поварихи был зуб на Соню и она, воспользовавшись нашим отъездом, проникла в студию и…
– Это что – шутка? – презрительно фыркнул Хэчетт.
– На мой взгляд, совершенно очевидно, что полиция не считает случившееся шуткой, – громко произнес Ормерин. – Тем не менее этот вежливый господин, мистер Аллейн, сидит тихо, как мышка, и наблюдает, как мы выставляем себя на посмешище. Он не хуже нас понимает, что убийца Сони присутствовал в студии в тот день, когда мы затеяли эту возню с кинжалом. Это ежу понятно. Однако очевидного мотива у этого преступления нет, поэтому мистер Аллейн сидит и помалкивает в надежде, что кто-то из нас проговорится. Он молчит, а мы болтаем.
– Вы попали не в бровь, а в глаз, мистер Ормерин, – улыбнулся Аллейн. – После такого пылкого разоблачительного выступления мне уже ничего не остается, как признать свою вину.
– Ага, говорил же я вам! – торжествующе воскликнул Ормерин. – Так вот, что касается этого убийства, помяните мое слово – это было crime рassionel[64]. Девушка отличалась необычайной любвеобильностью.
– Любвеобильность – не тот порок, за который расплачиваются жизнью, – с легкой улыбкой заметил Аллейн.
– Девчонка ревновала, – сказал Ормерин. – Она просто с ума сходила от ревности и обиды. Всякий раз, когда Гарсия пялился на Сиклифф, она буквально на стенку лезла. А заявление Пилгрима о том, что он помолвлен с той же Сиклифф, вконец разбередило ее раны.
– Не говорите ерунду! – свирепо сверкая глазами, выкрикнул Пилгрим. – Вы хоть соображаете, что плетете, Ормерин?
– Разумеется. Малышка была охоча до мужчин.
– О боже, – покачал головой Малмсли. – Наш французик вообразил, что он на Монмартре.
– Типичная шлюшка, – гоготнул Хэчетт.
– Да, и это бросалось в глаза, – кивнул Ормерин. – Когда же на горизонте появилась соперница – более troublante[65] женщина, Соня начала безумствовать. Из-за того, что Сиклифф…
– Прекратите чернить Вальму! – заорал Пилгрим.
– Бейсил, лапочка, ты просто прелесть, – проворковала Вальма Сиклифф. – Настоящий рыцарь. Но ведь она и вправду жутко ревновала ко мне. Мы все это знаем. Да и к тебе, мой зайчик, она весьма благоволила.
– По-моему, мы отвлеклись, – сказала Трой. – Если разговор продлится в том же русле, мы вскоре выясним, из-за чего Соня хотела убить Вальму, Пилгрима или Гарсию, – но ведь убили-то ее!
– Логично, – пробормотал Аллейн. Трой метнула на него подозрительный взгляд.
– Я правильно понял, что вы подозреваете одного из нас? – спросил Ормерин, пристально глядя на Аллейна.
– Или Гарсию, – добавила Кэтти Босток.
– Да, про нашего ловеласа тоже забывать не стоит, – согласилась Сиклифф.
– И еще – про слуг, – добавил Малмсли.
– Хорошо, – закивал Ормерин, по-прежнему не спуская глаз с Аллейна. – Сделаем поправку. Итак – вы подозреваете одного из нас, или Гарсию, или – если будет угодно – кого-либо из слуг. Так?
– Свои сработали, – многозначительно произнес Хэчетт, довольный, что выражается на понятном полицейским языке.
– Что ж, – произнес Аллейн, обращаясь к Ормерину. – Я бы, конечно, ответил на ваш вопрос, но пока мы еще слишком мало знаем. Что касается круга подозреваемых лиц, то моя подозрительность границ не имеет. А теперь я намерен перевести наше общение за круглым столом в более жесткое русло. – Он взглянул на Хэчетта: – Как давно вы работаете без поддона на мольберте?
У австралийца отвалилась челюсть.
– А? – ошарашенно переспросил он. – Что вы имеете в виду?
– Это очень просто. Когда на вашем мольберте в последний раз видели поддон, или нижнюю планку с желобом – не знаю, как это правильно называется.
– А – лоток! А разве его там нет?
– Нет.
– Ах да! Точно. Я снял его, чтобы забить кинжал между досками.
– Что? – взвизгнула Филлида Ли. – А, поняла!
– Вы, наверное, имели в виду тот день, когда вы все экспериментировали с кинжалом? – подсказал Аллейн.
– Что? Ах да, конечно.
– И с тех пор эта штуковина валялась на полу?
– Наверное. Стоп, минуту, я должен прикинуть. Щас репу почешу. Ню-ют – вовсе не валялась. Лоток был на месте – в пятницу после обеда я ставил на него баночку с разверителем.
– Он имеет в виду растворитель краски – терпентин, – подсказала Трой.
– После обеда? – уточнил Аллейн.
– Да, точно – вспомнил! Я завалился в студию после обеда позырить на ту хрено… картину, что намалевал. Вы как раз выходили из студии, Ормерин, динкум?
– Да. Я только посмотрел на свою работу, как мне стало дурно и я поспешил уйти.
– Угыы. Вот, значит, причапал я в студию и чешу репу – не поиграться ли чуток с мокрой краской. Сечете? Только, значит, я приладился и мазнул пару раз, как слышу – старина Ормерин взывает, что, мол, автобус через десять минут уже отвалит. Ну вот, всобачил я, значит, кисть в раззвери… в раствердитель и сделал ноги. Но баночка стояла на лотке как пить дать – это сущая динкуха.
– А сегодня утром лоток был на месте?
– У-у-у, точно! Не был. Да и вечером во вскрысиню – тоже.
– В воскресенье вечером? – встрепенулся Аллейн.
– Точно. Когда мы вернулись – сечете? Я почапал в студию сразу после чая.
– После чая? Мне казалось, вы вернулись из Лондона в… – Аллейн сверился со своими записями. – Да – в половине седьмого[66].
– Совершенно дин… точно, мистер Аллейн. Мы закончили пить чай около половины девятого.
– Наш джентльмен имеет в виду ужин, инспектор, – пояснил Малмсли с презрительной гримасой. – У этих антиподов, похоже, принято пить чай на ночь.
– Слушайте, сходите в задницу, – предложил Хэчетт. – Я причапал в студию около половины девятого, инспектор. После ужина, если слушать придурков с чиреями, хотя на самом деле – после чая.
– И вы зашли в студию?
– Еще бы. Она была заперта, но ключ висел рядом на гвозде, так что я отомкнул дверь и зыркнул глазом на свою картину. Ух и здорово же она смотрелась при искусительном освещении, мисс Трой! Вы видели ее вечером, мисс Трой?
– Нет, – покачала головой Трой. – При искусственном – не видела. Не отвлекайтесь, пожалуйста.
– Буу зде, мисс Трой.
– Итак, – подвел итог Аллейн, – вы открыли дверь, зашли внутрь, включили свет и посмотрели на свою работу. А на подиум вы не обратили внимания?
– Э-э-э, обратил. Да, динкум. Я прикинул, что неплохо бы перерисовать драпьеровку, вот и обратил. Ткань была, как всегда, натянута. Будь у меня карандаш, я бы нарисовал…
– Спасибо, я представляю, – вежливо улыбнулся Аллейн. – Продолжайте, пожалуйста.
– Ладно. Словом, почесал я репу и решил, что надо бы изобразить так, как будто на драпьеровке лежит натурщица. Я сначала хотел даже сам заприлечь в нужную позу. Во, блин! – Хэчетт побледнел и содрогнулся. – Ведь тогда этот кенжик проткнул бы жабры мне, динкум? Вот черт! Слушайте, мистер Аллейн, неужели кенжик торчал там уже во вскрысиню вечером?