«Такая юная, — думала Карлайл, глядя на паркет и стены бального зала, — и такая далекая. Призрак Розы», — думала она, и музыкальная фраза вздохом положила конец воспоминаниям.
Ощущение того бала не повторилось, продолжения не последовало. Снова балы, где танцы распланированы заранее, роман-другой и письма от Эдварда, который уехал делать специальные репортажи из России. А потом война.
Отвернувшись, она снова перешла площадку, чтобы попасть в гостиную. Все еще никого. «Если не поговорю скоро с кем-нибудь, — думала Карлайл, — совсем впаду в уныние». Она нашла стопку иллюстрированных журналов и развернула их, думая, с чего бы фотографии людей, которые едят, танцуют или смотрят на что-то, чего на картинке нет, должны привлекать внимание.
«Леди Дартмур и мистер Джереми Триндл шутят на премьере „Все меньше и дороже“», «Мисс Пенелопа Сэнтон-Кларк серьезного мнения о ситуации в Сэндтауне. С ней внимательно рассматривает программу скачек капитан Энтони Барр-Барр». «В „Тармаке“: мисс Фелиситэ де Суз за серьезной беседой с мистером Эдвардом Мэнксом». «Неудивительно, — подумала Карлайл, — что тетя Сесиль считает, что они могли бы стать хорошей парой» — и отложила журнал подальше. На коленях у нее остался один последний: глянцевое издание, на обложке которого были изображены вершина холма, щедро усеянная цветами, и молодые люди примечательно цветущей комплекции, с самой что ни на есть радостью и благополучием взирающие на что-то неразличимое в оскорбительно голубом небе. Наверху обложки курсивом выгнулось название — «Гармония».
Карлайл перевернула несколько страниц. Вот ежемесячная рецензия Эдварда на прошедшие спектакли — едкая и проницательная, слишком уж хороша для такого дурацкого дешевого издания. Он говорил, что там очень хорошо платят. Вот статья о генетике «Консультанта „Гармонии“», после — сверхэмоциональный подвал о помощи голодающим, эту заметку Карлайл, сама в некотором роде эксперт, проглядела неодобрительно. Далее статья: «Жить лучась», которую она поскорее перелистнула, передернувшись. Потом статья на разворот, озаглавленная: «Преступление — дело выгодное», отличающаяся крайне цветистым слогом, но и исключительно прямолинейное и основанном на фактическом материале обвинение в адрес торговцев наркотиками. В статье откровенно и без экивоков приводились названия двух латиноамериканских фирм с обширными связями в Великобритании. Заметка редакции агрессивно призывала читателей поделиться сведениями, обещая полную защиту информаторам. А еще прямо-таки напрашивалась на иск о клевете и обещала продолжение. После шло несколько страниц о выходках и нарядах знаменитостей, а потом на центральном развороте Карлайл увидела заголовок на всю полосу:
Карлайл проглядела текст. Тут приводились письма молодых женщин, просивших совета относительно помолвки и ухажеров, и молодых людей, искавших наставлений в выборе жен и работы. Вот замужняя женщина как будто была готова последовать указаниям неизвестного мудреца в деле исключительно личного свойства, а далее вдовец умолял эксперта о совете в вопросе о втором браке — с женщиной двадцатью годами его моложе. Карлайл уже собиралась перелистнуть страницу, когда ее взгляд привлекла фраза: «Мне восемнадцать, и я неофициально обручена. Мой жених безумно ревнив, и его поведение…»
Она прочитала до конца. Стиль был до крайности знакомым. И у журнала был такой вид, словно его часто открывали на этом развороте. В желобок между страницами забился пепел. Неужели Фелиситэ?.. Но подпись «Туте»! Могла ли Фелиситэ подписаться таким кошмарным псевдонимом? А если ее неизвестный корреспондент… Карлайл терялась в лабиринте догадок, от которых ее оторвал слабый звук: металлический щелчок. Она поднята глаза. Никто в комнату не вошел. Звук повторился, и она сообразила, что доносится он из кабинета дяди, небольшой комнаты, в которую вела дверь в дальнем конце гостиной. Увидев, что дверь приоткрыта, а свет горит, она вспомнила про неизменную привычку лорда Пастерна полчаса сидеть в кабинете перед обедом, медитируя над той очередной одержимостью, какая им владела в данный момент, и что он всегда любил, когда она к нему заходила.
Пройдя по длинному густому ковру, она заглянула в приоткрытую дверь.
Лорд Пастерн сидел у камина. В руках у него был револьвер, который он сосредоточенно заряжал.
III
Несколько мгновений Карлайл медлила. Потом голосом, который ей самой показался чуточку визгливым, спросила:
— Что это ты задумал, дядя Джордж?
Он вздрогнул, и револьвер выскользнул у него из рук и едва не упал.
— Привет, — сказал он, перехватывая поудобнее револьвер. — Я думал, ты про меня забыла.
Войдя, она села подле него.
— Ты готовишься к нападению взломщиков?
— Нет. — Он наградил ее взглядом, который Эдвард как-то назвал плотоядным, и добавил: — Хотя можно и так сказать. Я готовлюсь к моему великому выходу. — Он дернул рукой в сторону столика у своего локтя. Карлайл увидела на блестящей столешнице несколько патронов. — Как раз собираюсь вынуть пули, — объяснил лорд Пастерн, — чтобы холостые были. Люблю сам обо всем позаботиться.
— Но что это за великий выход?
— Увидишь сегодня вечером. Вы с Фелиситэ приглашены. Хорошо бы получилась вечеринка. Кто твой избранник?
— У меня его нет.
— Почему?
— Спроси себя.
— Слишком уж ты сдержанна, деточка. Не удивлюсь, если у тебя одна из тех штук… Эдип и все такое. Я залез, знаешь ли, в психологию, когда интересовался совместимостью в браке.
Вставив в глаз монокль, лорд Пастерн пошел к письменному столу, где начал рыться в ящиках.
— А что сегодня намечается?
— Особый, расширенный гала-концерт в «Метрономе». Я играю. Выступление в зале в одиннадцать часов. Мое первое появление на публике. Морри меня нанял. Очень мило с его стороны, правда? Ты получишь удовольствие, Лайл.
Он вернулся с ящиком, доверху полным самыми странными предметами: тут были куски проволоки, лобзик, бритвенные лезвия, огарки, столярные ножи, старые фотографии, детали электромотора, тюбик замазки, какие-то мелкие инструменты и огромное количество шпатлевки в вощеной бумаге. Карлайл прекрасно помнила этот ящик. Его содержимое служило ей утешением в дождливые дни детских визитов. Из всякой всячины в нем лорд Пастерн, который был очень сноровист в таких мелочах, умел мастерить кукол, мухоловки и крошечные кораблики.
— Думаю, — сказала она, — мне почти все в твоей коллекции знакомо.
— Вот этот револьвер мне подарил твой папа, — заметил лорд Пастерн. — Он один из пары. Твой папа заказал их своему оружейнику, чтобы к ним подходили особые патроны. Терпеть не мог перезаряжать после каждого выстрела, как делаешь с тарными пистолетами, сама понимаешь. Они обошлись ему в круглую сумму, знаешь ли. Мы с ним всегда стреляли. Однажды он вырезал свои инициалы на рукояти вот этого. Мы едва не разругались из-за того, какой лучше стреляет, и решили вопрос стрельбой. Вот посмотри.
Она осторожно взяла револьвер.
— Ничего не вижу.
— Тут где-то есть лупа. Посмотри под предохранителем.
Порывшись в ящике, Карлайл нашла линзу.
— Надо же, — протянула она. — И правда, инициалы. С.Д.У.
— Мы был отличными стрелками. Всю пару он завещал мне. Второй лежит в футляре где-то в столе.
Достав пинцет, лорд Пастерн взял один патрон.
— Так-так, молодого человека у тебя нет, — продолжал он, возвращаясь к прежней теме. — Тогда позовем Неда Мэнкса. Это порадует твою тетю. Нет смысла звать кого-то еще для Фэ. Карлос подойдет.
— Дядя Джордж, — рискнула спросить Карлайл, пока он возился со своей задачей, — ты одобряешь Карлоса? Правда?
Лорд Пастерн хмыкнул и забормотал невнятно. Она уловила обрывки фраз: «…идти собственным путем… своя судьба… неправильно браться за дело».
— Он чертовски хороший аккордеонист, — сказал он вдруг громко и несколько туманно добавил: — Лучше бы они предоставили все мне.
— Что он собой представляет?
— Увидишь через минуту. Я знаю, что делаю, — сказал лорд Пастерн, закручивая конец патрона, из которого извлек пулю.
— Тогда ты, кажется, единственный. Он ревнив?
— Слишком долго ей потакали. Это ее приструнит, да оно и к лучшему.
— А ты не слишком много делаешь холостых патронов? — безо всякой цели спросила Карлайл.
— Мне нравится их делать. Никогда не знаешь наперед, как обернется. Скорее всего меня уйму раз попросят повторить мой номер. Надо заранее подготовиться.
Подняв глаза, он увидел журнал, который Карлайл все еще держала в руках.
— Так и думал, что подобное тебе по вкусу. — Лорд Пастерн ухмыльнулся.
— Выписываешь, милый?
— Твоя тетя выписывает. Там уйма всего полезного. Они не боятся говорить, что думают. Видела их статью про торговлю наркотиками? И факты приводят, и имена, а если кому не нравится, пусть заткнется. Полиция, — неопределенно добавил лорд Пастерн, — ни на что не годна. Напыщенные неумехи. Узколобые посредственности. А Нед, — добавил он, — пишет рецензии.
— Может, он и НФД заодно, — весело отозвалась Карлайл.
— Мозги у парня есть. — Лорд Пастерн так пугающе хмыкнул, что Карлайл подпрыгнула от неожиданности. — Уйма здравого смысла у этого малого.
— Дядя Джордж, — внезапно вопросила Карлайл, — ты, случайно, не знаешь, Фэ когда-нибудь обращалась к НФД?
— Знал бы, ни словечком не обмолвился, дорогая. А как иначе?
Карлайл покраснела.
— Нет, конечно, не обмолвился бы, если бы она сказала тебе по секрету. Вот только Фэ обычно не способна держать что-то при себе.
— Так спроси ее. Она могла и похуже чего выкинуть.
Лорд Пастерн уронил две извлеченные пули в корзину для бумаг и вернулся к столу.
— Я тут сам пописывал, — сказал он. — Посмотри, Карлайл.
Он протянул племяннице нотный лист. Мелодия была записана со множеством помарок, а ниже нотных линеек шли слова. «Крутой малый, — прочла Карлайл. — Жесток наш малый? Наш крутой малый со своим акко-о-орде-о-о-оном? Стреляет как играет и всех побивает. Стреляет как играет, а стреляет, чтоб убить. Хайд-о-хай. Йи-ип. Ходе-ить. Йи-ипп. Стреляй, малый, стреляй, с тобой мы сочте-е-емся. Крутой малый, крутой у нас он и его аккордео-о-он. Бу-бу-бу».