Удар был слишком быстрым. Альбер оказался слишком несообразительным, и рука его была засунута в карман. Он сумел лишь чуть-чуть отдернуть голову в сторону, вероятно, поэтому одна нога только прошлась, как швабра, по его губам, конское брыкание задело его гораздо слабее, чем могло. И к счастью, по лицу ударил мысок, а не пятка. Когда нога приближалась к его голове, он запаниковал, и это было странное и омерзительное ощущение. В последних нескольких сантиметрах от него ноги словно замедлили движение — на столько же убыстрилась реакция. Альбера. Одна половина его мозга, все еще пыталась осознать случившееся — да ведь он бьет меня ногами, негодовал он в ужасе, но за что, чего ему от меня надо. Господи, что теперь будет? Другая половина мозга отдавала приказания. Удар настиг его в середине целой серии начатых движений. Правая нога Альбера судорожно дрогнула, чтобы сделать шаг. Рука наполовину вылезла из кармана, и голова отклонилась назад на один-два сантиметра.
Затем красная вспышка, но он увидел не звезды, ему показалось, что все на свете затянули красным, и он распростерся на полу. Упал он на бок, подмяв под себя руку. Лелак увидел приближающиеся ноги. Они прикончат меня, забьют ногами до смерти, завопило в нем одно из его я, делай что-нибудь, спасайся! Затем внутренний голос вдруг умолк, Альбера снова окутал красный туман. Но не от удара. Внутри него, в голове, словно что-то взорвалось, и взрыв разнес на куски весь страх, все сомнения, всю боль. Взрыв поднял его в воздух, взрыв бросил вперед. Альбер не понял, каким образом так быстро вскочил, но, главное, что он оказался на ногах. Он не слышал, как сам взвыл, но чувствовал и знал, что именно орет: «Убью, мразь, подонок, убью!» От трезвого разума не осталось ничего, кроме того малого, что требуется для безошибочного направления удара убийственной силы.
Пока нога мужчины проносилась мимо его носа, он на мгновение приостановился, и замедление отозвалось в нем чуть ли не болью. Затем он сделал шаг вперед и ударил.
Почувствовал, что попал, и враг неожиданно исчез из его глаз. В тот момент, когда кулак достиг цели, он ощутил удовлетворение, и все мышцы его тела напряглись, чтобы воспринять силу попадания. Затем вновь заговорил внутренний голос: «Что ты наделал, безумец!» Однако он уже повернулся, чтобы оказаться перед тремя другими мужчинами. Те были спокойны, чересчур спокойны. Странными танцующими движениями, склоняясь то вправо, то влево, делая шассе, они приближались к нему. Пока он осознал это, они уже были совсем близко. А Альбер вдруг оказался шага на четыре дальше, и в руке его был пистолет.
Он не помнил, как отступил назад, как сунул руку в карман, словно механик слишком много пленки вырезал из фильма. Но внезапно он ощутил в ладони снятый с предохранителя пистолет, а против него стояло трое бразильцев, один из которых мягко и небрежно держал в руке нож с лезвием на пружине. Он не заметил в них страха. Обычно достаточно лишь вынуть пистолет, чтобы всякое сопротивление прекратилось, хотя Альберу и в голову не приходило, что можно выстрелить в человека. Но не сейчас. Почувствуй они только, что Альбер не станет спускать курок, и они швырнут в него нож, выбьют ногами оружие из его руки, а самого разорвут на куски. В обычных обстоятельствах они бы сделали это. Они были быстрее, решительнее, безжалостнее Альбера. Пока он будет колебаться, оценивать положение, думать как поступить, они начнут действовать Но не теперь, когда внутри Лелака еще не улегся взрыв, опрокинувший все преграды.
Он стоял прямо, на слегка расслабленных ногах и держал пистолет у тела. Это было не казенное оружие, нет, он купил его на собственные деньги, и с великим трудом добился, чтобы Корентэн достал ему разрешение на ношение этого пистолета. Восьмимиллиметровый десятизарядный браунинг, и в отличие от прочего оружия — скорострельный. Вообще-то странно все это. Он одновременно любил и ненавидел оружие. Любил, как каждый мужчина, с тех пор, как изобрели каменный топор. Оружие давало чувство безопасности в этом безумном мире. Альбер любил его блестящие и чистые детали, любил, возможно, еще и потому, что это было единственное сложное устройство, которое он умел и разобрать и собрать.
Но он и ненавидел пистолет. За то, что предназначен для убийства, за то, что облегчает убийство, чуть ли не вызывает охоту убивать. За пятнадцать лет службы он навидался, мертвых. Видел тех, кого застрелили случайно, когда полицейские вели огневую дуэль с двумя грабителями банка. Видел тех, кого убили ради денег, и тех, кого убили просто так, ни за что. И у них даже не было шансов, чтобы защититься, потому что они были безоружны. За. пятнадцать лет сыщицкой карьеры Альбер лишь один раз стрелял в человека, и от этого надолго потерял душевное равновесие, никак не мог успокоиться. Однако даже потом он не выходил из дома без браунинга, продолжал бывать на полицейском стрельбище и ежедневно по несколько минут практиковался в выхватывании пистолета. Он не хотел, чтобы однажды над его мертвым телом, накрытым черной пластиковой простыней, склонились усталые сыщики и, качая головами, проговорили с сожалением: «Вот бедняга!. У него не были при себе оружия».
Альбер слегка сощурил глаза и — не фокусируя взгляда — уставился куда-то между тремя нападающими. Таким образом он всех их хорошо видел, и ему не грозила опасность отвлечь свое внимание на кого-то из них.
— Руки вверх! — произнес он.
Они не шевельнулись, непонимающе и сердито глядя на него. Он повторил по-английски.
— Лапы вверх, да аккуратнее, помедленнее, не то наедитесь свинца на завтрак.
Эту фразу он вычитал в каком-то детективе и заполнил. По-английски он хорошо говорил — по утверждению Марты, так, словно одну фразу цитировал из Стивенсона, другую из Чендлера, третью из Моэма.
Бразильцы не реагировали. Они уставили взгляды за спину Альберу. Сзади послышался какой-то шум. Похрустывание коленных суставов, тихое шарканье. Лелак бросился в сторону. Из-за оружия он не смог смягчить падения, но в пылу не ощутил боли. Склонив голову и прижав подбородок к левому плечу, перекатился через правое и тут же вскочил.
Справа слегка размыто он различил троих бразильцев. Заметит малейшее движение, будет стрелять. Слева стоял лысый мужчина в светлом костюме. Из кармана пиджака выглядывал большой бордовый платок, цвет которого сочетался с цветом его пуловера.
Мужчина сделал нерешительный шаг вперед, но, увидев пистолет, окаменел. Это было знакомо Альберу, это была нормальная человеческая реакция, реакция рядового гражданина.
Наконец-то Лелак играл на своем поле.
— Кто вы? — спросил он.
— Лимас. Бертран Лимас, секретарь театра. Простите, что вам угодно? Дело в том…
— А эти кто?
— Бразильский ансамбль.
— Вы можете с ними поговорить?
— Нет. Простите, что вам угодно?
— Хочу их расспросить кое о чем.
Он немного внимательнее посмотрел на Лимаса. Секретарю театра было лет тридцать, лицо у него было гладкое, и все же создавалось впечатление, будто оно принадлежит человеку постарше. Альбер навидался таких в своей жизни. В детстве они уже члены каких-то организаций, знают, куда надо вступить, им известны имена всех знаменитостей… этакий Бришо, но похитрее. Он повернулся к нему спиной и снова посмотрел на бразильцев.
— Полиция, — сказал он и левой рукой показал на себя. — Полиция. Понятно?
Мужчины закивали. Стоявший с края одним движением кисти заставил нож исчезнуть в задней части брюк. На лицах двух других появилось смиренное выражение людей, у которых часто проверяют документы. Альбер убрал пистолет. Легким элегантным движением кисти ему удалось бы сделать это с первого же раза, если бы не помешал карман, пришитый к подкладке пальто. Чтобы у них не оставалось сомнений, он, сделав рукой дугу, показал им удостоверение. И спросил:
— Кто-нибудь из вас говорит по-английски?
Глава четвертая
Склонив голову на письменный стол, он дремал. До его сознания едва доходило то, о чем говорил Бришо: приехал Корентэн, будет проводить совещание. Все прочие гадали, почему шеф вернулся с лыжных катаний на неделю раньше. Это был успокоительный, привычный гул голосов. Ему казалось, он слышит шипение кофеварки, капанье кофе, но Лелак знал, что этого быть не может. Они обычно не варили кофе, да и кофеварки у них не было. Ночь прошла кошмарно: он засыпал на короткие минуты лишь затем, чтобы во сне перед его глазами появилась приближающаяся с быстротой молнии нога. Во сне в него всаживали нож; его пинали ногами, во сне он застрелил какого-то человека, и тот умер. Во сне он вновь видел обнаженную женщину с круглой попкой и сообщническую улыбку тоненькой девушки. Во сне он снова смотрел лучшие сцены двухчасового американского фильма, заглядывал в комнаты, где совокуплялись сплетающиеся между собой группы, потом внезапно, все собой закрывая, появлялась огромная, твердая подошва. Его преследовали на улицах, и иногда застегивающая на блузке пуговицы девушка рукой показывала ему, куда нужно идти. Во сне он снова увидел Марианну Фонтан, которая с тех пор, несомненно, кого-нибудь себе нашла. Тут Альбер сразу проснулся. Он лежал на спине, чувствуя как замедляется биение сердца, и медленно, очень медленно его одолевал сон. Во сне в него снова всаживали нож, пинали ногами, он убивал человека, и вокруг него витали обнаженные женщины и совокупляющиеся парочки.
Тоненькая девушка знала английский. Насколько сумела нахвататься за те недолгие годы, что прожила с американским бизнесменом. Достаточно хорошо для того, чтобы Лелак мог спросить, помнят ли они Дюамеля. Нет, мосье, отвечали они вежливо. К сожалению, не помнят. Лимас был услужлив. Он просмотрел список тех, кому полагался бесплатный билет, и почти тотчас нашел имя Дюамеля. Журналист пришел один, и его пригласили на прием, последовавший за премьерой. Бразильцы сказали, что не припоминают его.
Он думал на этом покончить с делом. Надеялся, что шеф передаст его сыщику, который говорит по-португальски. Лелак удовлетворенно пробормотал что-то и еще глубже зарыл голову в сложенные руки. И откуда, черт побери, доносится запах кофе? Вчера, когда он вышел из театра, у него попросту не хватило душевных сил вернуться в Главное управление. Хотелось только сесть в кресло и — сидеть, словно нет никаких дел, и цветными кадрами отгонять мысли.