Он порылся в рюкзаке и долго пил горький тоник, который приготовила для него Фарисса. Он почти видел перед собой спираль ночи, манящую его сбросить шкуру и присоединиться к ней… Он выпил еще тоника, заглатывая его, не обращая внимания на ужасный вкус.
Подняв глаза, он обнаружил, что Дрю все еще наблюдает за ним.
— Ты думаешь вырезать мое сердце, Дикий Огонь? — спросил он, не в силах сдержать нотку обиды в голосе.
Она не отвела взгляд. Более того, она смотрела на него, прямо в его душу.
— Я еще не решила… — сказала она, сверкая глазами. — Что мне лучше использовать — вилку или клювом рыбы-меч.
Талемир ошеломленно смотрел на нее. Затем он тяжело вздохнул, и напряжение покинуло его плечи. Последовал смех.
— Наверное, лучше всего будет рыба-меч.
— Именно так я и думала, — усмехнулась Дрю.
Он снова рассмеялся, и по нему разлилось приятное тепло. Благодарность. Возможно, она хотела забыть о том, что между ними произошло, но ее доброта, ее сочувствие просвечивали сквозь нее. И если это означало, что он может смеяться вместе с ней, проводить с ней время, пусть даже самым простым способом, что ж… Он должен был довольствоваться этим.
Хотя они установили обе палатки, ни один из них не ушел. Вместо этого они лежали бок о бок, рядом потрескивал костер, и смотрели в черное ночное небо.
Россыпь звезд подмигивала им бесконечной россыпью.
Лежа на влажной траве и закинув руки за голову, они не касались друг друга, но Талемир чувствовал ее рядом с собой, ее энергию, ее присутствие. Это опьяняло. Настолько, что это вернуло его к тем блаженным минутам в горячих источниках, прежде чем смущение снова овладело им.
— Я напугал тебя? — спросил он себя. — Когда…?
Она повернула к нему голову, ее прекрасное лицо освещалось лунным светом.
— Нет.
— Хорошо.
— Они… — Она замялась, и по ее щекам разлился румянец, после чего она снова задрала подбородок к небу.
— Что? — спросил он.
— Они прекрасны, знаешь ли. Крылья.
Впервые за долгое время глаза Талемира заблестели.
— О…
— Не забивай себе этим голову.
Он рассмеялся, внезапно почувствовав себя легче, чем за весь день.
— Обязательно. Есть еще какие-нибудь приятности на этот вечер?
— Это та часть, где ты хочешь, чтобы я произнесла какую-нибудь банальность о том, что только в темноте ночи мы можем видеть звезды?
— Поэтично. Это то, что я должен сказать себе, когда мне нужно утешиться против теней?
— Говори себе все, что хочешь.
— Почему? Потому что меня уже не спасти?
— Нет, — отчитала его Дрю. — Если тебе нужны слова утешения, запомни следующее: в этом мире есть все виды тьмы. Кто-то хороший, кто-то плохой, а кто-то вообще не имеет никакого смысла. Важнее всего то, что эта тьма значит для тебя и что ты сам с ней делаешь.
У Талемира сдавило горло, и он быстро моргнул, глядя на звезды. Он и не подозревал, как сильно ему нужно было услышать нечто подобное.
— Ты довольно мудра для рейнджера, — пробормотал он, подавляя эмоции.
— Мне так говорили.
Они отправились на рассвете следующего дня. Момент, который они разделили в горячих источниках, прошел, а Талемир все еще боролся с потерей.
Кто я для нее — чудовище или мужчина? задавался он вопросом, украдкой поглядывая на Дрю, когда она не смотрела. Он глубоко отпил тоник, решив, что его вполне устроит ее общество, — так он сказал себе, пока они продолжали ехать на юг, а Терренс летал над головой.
— В той стороне нет никаких следов Гуса или других, — говорила она, осматривая окрестности.
— А ты ожидала? — спросил он.
— Не совсем. Я думала, может, Дратос нашел способ оставить следы, но это была глупая надежда. Что ты чувствуешь?
Рейфы не оставили ни следов на земле, ни следов тьмы в небе. Даже тошнотворный запах жженых волос не витал в воздухе. Талемир почувствовал облегчение, но он обещал Дрю помочь ей найти друзей, найти логово… А это означало обратиться к той части себя, которую он так старался запрятать поглубже.
Талемир выпрямился в седле и сосредоточился, вдыхая и пытаясь различить окружающие их запахи и энергии. Когда он сосредоточился, то смог почувствовать их — вдалеке, но они были там: рейфы. В них было какое-то присутствие. Они оставляли след в этом мире, пятно, которое он мог почувствовать даже с большого расстояния. Он ненавидел это, ненавидел то, что знал о них.
Это несомненно делало его одним из них.
— Продолжаем двигаться на юг, — сказал он Дрю, крепче сжав поводья.
— Ты уверен?
Он не хотел этого признавать, но пришлось.
— Да.
— Как ты думаешь… Как ты думаешь, они живы? Гус и остальные? — спросила она.
Он видел ужас в ее глазах и всем сердцем желал успокоить ее, ободрить ее. Но лгать было не в его характере, не после того, как он стал живым доказательством ужасов, которые рейфы причинили человечеству. А он был Боевым Мечом. На что надеяться юному мальчику? Или даже взрослый рейнджер Наарвы? Хотя ему и приходило в голову, что могут быть и другие, подобные ему, но он знал, что люди из сторожевой башни не подходят для этого. Но Дрю эти мысли не помогли бы.
— Я не знаю, — сказал он вместо этого. — Рейфы, с которыми я имел дело в прошлом, не умеют брать пленных.
— Значит, ты думаешь, что они потеряны для тьмы?
— Не могу сказать. Но надеюсь, что нет. И я помогу тебе найти их, так или иначе.
Дрю, казалось, собралась с мыслями, прежде чем дать ему жесткий кивок.
— Спасибо.
— Значит, дальше? — мягко спросил он.
— Дальше, — согласилась она.
Проходили дни. И разговор, и молчание между Боевым Мечом и рейнджером были комфортными, располагающими к общению, но Талемир не искал ее прикосновений, как бы ни жаждал их. Тем более что чем дальше на юг они продвигались, тем сильнее мурашки по коже Талемира. Он не знал, потому ли это, что они приближались к предполагаемому логову рейфов, или потому, что медленно, но верно приближалась самая темная ночь месяца — а вместе с ней и его неконтролируемые перемены. Судя по положению луны, оставалось совсем немного времени, и он разрушит хрупкую дружбу и доверие, которые установил с Дрю.
Он несколько раз пытался рассказать ей о том, что произойдет, когда луна не появится, но не мог вымолвить ни слова, сколько бы раз ни напоминал себе, что она назвала его крылья прекрасными. С тех пор она ни разу не прикоснулась к нему, и, несмотря на ее заверения, он знал, что она сдерживается, знал, что какой-то затаенный страх или ужас не дает ей покоя.
И все же она заставляла его смеяться. Она дразнила его, а когда он дразнил ее в ответ, то часто выкрикивала какие-то бессмысленные оскорбления, после чего разражалась хохотом. Этот звук был для него мелодией, полной ярких нот, которые он хотел бы взять с собой, когда тьма настигнет его.
Разумеется, он ничего ей об этом не сказал.
Когда на горизонте забрезжили сумерки, Талемир оказался в до тошноты знакомой обстановке. Круг колонн из белого камня отбрасывал длинные тени на пожухлую траву, и тысяча воспоминаний нахлынули на него.
Ислатон.
Крики пронзали ночь. В ноздри ударил запах паленых волос и металлический привкус крови, пролившейся на камень. Талемир сделал вдох и вдруг снова оказался среди кровавой бойни: рейфы приближались к нему, а Малик сражался рядом с ним.
— Слава в смерти, бессмертие в легенде, — пробормотал Малик ему на ухо, когда они устремились на врага. Он уже не раз произносил эти слова, обычно на пороге битвы, но ни одна из них не была столь мрачной, как эта. Никогда еще эта фраза не казалась столь неотвратимой, столь вероятной.
Вокруг них с воплями проносились фантики, разя когтями и кровью своих собратьев по боевому мечу.
Гигантский монстр, ростом, наверное, в десять футов, подхватил Малика с земли, словно тот был тряпичной куклой, а не огромным человеком. Рейф впечатал его лицом в камень, и при ударе раздался ужасающий треск.
Талемир вскрикнул и бросился к своему другу.
Его мужественное красивое лицо исчезло, вместо него осталась кровавая масса.
Но Талемир внезапно взвился в воздух, когда его тоже подняли. Он бился, сопротивляясь смертельной хватке, и все еще боролся, когда существо прижало его к скале.
Он напрягся, отчаянно пытаясь добраться до Малика или хотя бы помешать Уайлдеру увидеть его в таком виде.
Но то, что его схватило, не было обычным теневым рейфом. Он был больше, рогатее и хуже во всех мыслимых отношениях. Он никогда не видел таких во плоти. Только слышал шепот о том, что это были…
Регульд Жнецы.
Прародители теневых рейфов.
Короли тьмы.
Они жаждали власти.
И этот нашел свою.
Когти пронзили его грудь: сначала крошечные уколы боли, а затем пылающая агония, когда когти вонзились в плоть, проникая в тело, словно он сам был лишь туманом и тенью.
Талемир закричал, когда ужас и когти сомкнулись вокруг его сердца. Страх был не перед смертью, никогда не перед смертью — Боевые Мечи знали лучше, чем бояться Эновиуса. Но Талемир боялся того, что может ожидать его вместо нее: жизни во тьме.
Раздавшийся неподалеку яростный крик Уайлдера отвлек внимание рейфа.
Талемир упал на землю на колени, кровь струйками стекала из звездообразного узора над сердцем.
Но было уже слишком поздно.
Он чувствовал силу оникса в своих костях.
— Талемир?
Талемир быстро моргнул и обнаружил, что задыхается, а его ладони упираются в камень цвета ржавчины.
— Талемир? — Дрю снова заговорила, приближаясь к нему пешком, ее ястреб сидел у нее на плече.
Он с трудом сглотнул, и горло болезненно сжалось, как будто в нем все еще хранились крики из прошлого. Он не помнил, как слез с жеребца и оставил его на окраине круглого монумента. Он не помнил ничего, кроме ужаса.