Теперь Нильсен наконец увидел фотографии, сделанные полицией в доме № 23 на Крэнли-Гарденс. Этот опыт подействовал на него сродни экзорцизму. «Мой разум будто лихорадит, – писал он, – поскольку теперь я глубоко погрузился в изучение подробностей этого дела. Неподъемное бремя прошлого всей своей тяжестью давит мне на плечи… подробности этого дела темны, ужасны и чужды мне… Я должен вспоминать прошлое снова и снова». Он говорит, что от фотографий ему делалось дурно. Когда он увидел то, что осталось от Джона Хоулетта, он написал: «Наверное, я и в самом деле ужасный, ужасный человек… Я проклят, проклят, проклят. Как я вообще мог сделать это?» Той ночью в камере ему приснился сон, в котором он волочил по полу филиала кадрового агентства в Кентиш-таун отрубленную гниющую часть тела и отчаянно пытался это скрыть. Затем в офисе случилось наводнение, и кто-то[29] вызвал пожарных.
В последнюю неделю перед судом поведение Нильсена в равной мере раскачивалось между признанием своей вины за совершенные преступления и протестом, основанном на том, что эти преступления он совершал не по своей воле. Конфликт между «ангелом» и «демоном» продолжался, и кто мог сказать, когда этот конфликт разрешится, если разрешится вообще? Суд примет решение на основе закона и имеющихся доказательств. Собственное же решение Нильсена может сформироваться только годы спустя. Он цеплялся за усилия доктора Маккейта, которому он тайно написал цитату Спинозы: «Я стремился не смеяться над поступками людей, не рыдать от них, не ненавидеть их, но понимать их».
Два высказывания наглядно иллюстрируют его состояние перед судом: «Я осудил себя самого куда строже, чем любой суд». И: «Мы не имеем дело с предумышленным убийством, пусть я и убивал».
Глава 9Суд
Высказывание в конце предыдущей главы было написано Нильсеном не накануне суда, но за несколько месяцев до него. Перефразированная в незнакомом для него юридическом или психиатрическом жаргоне, эта фраза стала центральным камнем преткновения на следующие две недели. Никто не спорил с тем, что Нильсен убивал[30]. Прокурор, мистер Алан Грин, утверждал, что он делал это намеренно и с полным осознанием своих действий, а значит, следует считать его виновным в преднамеренном убийстве. Адвокат Нильсена, мистер Иван Лоуренс, предполагал, что во время каждого убийства его подзащитный страдал от приступов «психической ненормальности» – что значительно снижало его ответственность за содеянное и подразумевало более мягкий приговор по статье «непредумышленное убийство». Обвинение полагалось исключительно на слова самого Нильсена с допросов в полиции, в то время как сторона защиты обязалась предоставить психиатрическую экспертизу, чтобы установить степень упомянутой «ненормальности».
Одна трудность возникла еще до суда. С шестью случаями убийства на сторону защиты пало бремя доказать «ограниченную вменяемость». Однако с двумя случаями покушений на убийство суд не разрешил защите просить об «ограниченной вменяемости», и доказательства здесь принадлежали стороне обвинения. Мистер Лоуренс написал судье, мистеру Крум-Джонсону, предположив, что такой конфликт может запутать присяжных, чья задача будет проще, если обвинения в преднамеренных убийствах будут сняты или же по ним суд пройдет отдельно. Это имело смысл, поскольку если присяжные сочли бы Нильсена виновным в предумышленных попытках убийства и одновременно в непредумышленных убийствах, то, по сути, это означало бы, что его вменяемость была ограничена во время успешных убийств, но нисколько не ограничена при неудачных попытках. В результате такой логической путаницы на их решение в вопросе о предумышленном убийстве повлияет их практически неизбежный вердикт по вопросу о предумышленных попытках убийства: якобы они не станут даже рассматривать его психическое состояние во время убийств, а значит, сочтут его виновным только на основе показаний выживших свидетелей. Судья отклонил протест, решив, что дело это не настолько сложное, чтобы запутать присяжных. Позже как минимум двое присяжных доказали его неправоту, и есть основания полагать, что еще четверо присяжных испытывали затруднения при решении этой дилеммы, которую поставил перед ними закон.
Утром понедельника, 24 октября 1983 года, главный администратор Центрального уголовного суда, мистер Майкл Маккензи, зачитал вслух обвинения: Деннис Нильсен обвинялся в убийстве Кеннета Окендена, Малькольма Барлоу, Мартина Даффи, Джона Хоулетта, Билли Сазерленда и Стивена Синклера, а также в покушении на убийство Дугласа Стюарта и Пола Ноббса. В конце каждого обвинения Нильсена спрашивали, признает ли он себя виновным, на что Нильсен каждый раз отвечал: «Не виновен».
И это были единственные слова, которые услышал от него суд.
Затем присяжные произнесли текст присяги: «Клянусь Всемогущим Богом, что буду справедливо судить о спорных вопросах между нашей Суверенной леди Королевой Елизаветой Второй и присутствующим здесь Подсудимым, чтобы вынести правдивый вердикт в соответствии с фактами». Среди присяжных было восемь мужчин и четыре женщины, все одетые довольно неприметно – в джинсы и рубашки, мятые костюмы, юбки или свитера: последнее слово закона выскажут двенадцать обычных мужчин и женщин. Они могли бы просто зайти сюда с улицы – само их несоответствие роскошной обстановке зала суда № 1 вселяло уверенность.
Со стороны обвинения дело открывал Алан Грин, подробно перечислив события 9 февраля 1983 года, которые привели к аресту Денниса Нильсена, включая описание человеческих останков, найденных в канализации дома № 23 на Крэнли-Гарденс и впоследствии за забором сада. Он пообещал присяжным, что из фотографий, снятых на месте преступления, им покажут только те, на которых снят дом и сад, и что их не заставят смотреть на фотографии неприятного характера, под которыми он подразумевал снимки с изображением содержимого пластиковых пакетов, найденных в квартире. К счастью, эти фотографии в суде показаны не были.
Затем он рассказал, что семь жертв полиции удалось опознать, хотя в обвинениях указано только шесть. Седьмым был Арчибальд Грэм Аллен, двадцативосьмилетний житель Глазго (та самая «омлетная смерть»), но его удалось опознать по слепку зубов только после того, как список обвинений был утвержден окончательно. Кроме того, он предупредил, что присяжные услышат показания трех жертв покушений на убийство, хотя в обвинениях указано лишь две жертвы: Карла Стоттора по информации, предоставленной обвиняемым, отследили слишком поздно, чтобы включить его в официальное обвинение. Прокурор Грин утверждал, что все преступления имели между собой нечто общее:
1) все жертвы – мужчины;
2) каждый из них встретил обвиняемого в публичном заведении;
3) он не знал никого из них до встречи с ними;
4) у всех жертв (за одним исключением) имелся адрес постоянного проживания;
5) они все были задушены;
6) некоторые из них были гомосексуальны, другие занимались проституцией.
По последнему пункту суд заранее согласился с протестом защиты касательно того, что никто из жертв не умер по причине отказа от сексуального акта с обвиняемым и что гомосексуальность жертв была лишь совпадением из-за характера пабов, посещаемых обвиняемым: ориентацию в этом случае нельзя назвать мотивом для убийства.
Выбирая релевантные отрывки из объемного признания, записанного Нильсеном во время допроса в полиции, мистер Грин рассказал присяжным обо всех пятнадцати убийствах, в особенности подчеркивая то, как сам Нильсен их описывал. Смерть истощенного молодого человека, чьи ноги поднимались и опускались циклическими движениями, пока он умирал, смерть Малькольма Барлоу, убитого, пока он лежал без сознания, поскольку для Нильсена оказалось слишком хлопотно вызывать «Скорую» во второй раз, и смерть Гвардейца Джона, трижды задушенного и под конец утопленного – все это вызвало у присутствующих недоверчивое перешептывание. Сильный, хорошо поставленный голос прокурора не нуждался в преувеличениях или приукрашиваниях, чтобы возыметь должный эффект. Он назвал рассказ Нильсена о смерти Гвардейца Джона «леденящим душу» (судья девять дней спустя назвал его «ужасающим»), и очевидное потрясение на лицах нескольких присяжных показало, что эпитет он выбрал верный. Зрители, сидевшие на скамьях под самым потолком зала, синхронно взглянули при этом на молчаливого обвиняемого с недоверчивым изумлением.
Прокурор также упомянул, что Нильсен приобрел превосходные навыки мясника в армии, и подтвердил, что обыск сада на Мелроуз-авеню позволил обнаружить еще «как минимум восемь тел», которые сжигали там в костре. Гораздо менее релевантными, но куда более эффективными оказались цитаты из признания Нильсена, которые прокурор зачитал присяжным. Об убийстве истощенного молодого человека Нильсен сказал: «Это было легче, чем отнять конфетку у ребенка». О другом: «Кончился день, кончилась выпивка, кончился человек». Когда его спросили о его галстуках, Нильсен ответил, что начинал с пятнадцатью галстуками в запасе, а теперь у него остался лишь галстук на прищепке, а на вопрос о том, как много тел могло лежать у него под половицами одновременно, он ответил: «Не знаю, как-то не пересчитывал». Здесь стоит помнить, что допросы в полиции проводились в крайне расслабленной атмосфере. Мистеру Джею и мистеру Чемберсу требовалось держаться с арестованным «приятельски», чтобы вытянуть из него как можно больше информации (в конце концов, на той стадии он был их единственным источником), и Нильсен не хотел делать ситуацию для себя только хуже, поэтому старался сотрудничать. В результате на этих допросах было много смеха и неформального общения, поскольку они обращались друг к другу в дружеской манере, чтобы немного снизить невыносимое напряжение, создаваемое самими откровениями. Шутки в этих обстоятельствах могли быть довольно бестактными, но это не так уж и важно. Однако они обрели важность, когда их озвучили присяжным. Как и комментарий Нильсена о том, что он взял на себя «роль квази-Бога». При неуместном подчеркивании эти слова создают впечатление некой миссионерской мании величия, что далеко от правды. «Я не помню, чтобы говорил что-либо из этих вещей во время убийств, – писал Нильсен позже в своей камере. – На допросах в полиции я говорил уже в ретроспективе». Мне он писал: «Теперь, когда суд принял тот «факт», что я считаю себя Богом, я стал получать безумные письма от религиозных фанатиков… и все лишь потому, что выдал полиции классическое психиатрическое клише. Интересно, напечатает ли пресса, если я скажу: «В тот момент я был убежден, что я – император Китая?» «Роль квази-Бога» упоминали с полдюжины раз в суде и однажды – в газетном заголовке.