– Я отношусь к этому делу крайне серьезно, – ответил он. – Оно причинило немало беспокойства и стало причиной трагедии для множества людей, так что я глубоко возражаю против того, как господин прокурор относится к моим ответам.
Грин мудро решил закрыть на этом вопрос.
Вместо этого Грин сконцентрировался на степени осознанности, продемонстрированной обвиняемым, и его способности делать выбор и принимать решения. Он выбрал пригласить всех этих мужчин к себе в квартиру, прекрасно зная, что с ними может там случиться. Он решил убить Малькольма Барлоу вместо того, чтобы предпринять что-нибудь еще. В случае с Гвардейцем Джоном он предложил ему вызвать такси, а потом решил вместо этого убить. Подчеркивая каждое слово, Грин сказал:
– Он прекрасно знал, что делает. Невозможно представить более четкую картину тех событий.
– За исключением эмоций – да, – сказал Голлвей. – Но его эмоции – это ключевой элемент.
– Значит, вы не станете спорить, что в интеллектуальном плане он понимал, что происходит?
– Да.
– Он знал, что делает?
– С этим я не соглашусь. Разница между интеллектуальным и эмоциональным пониманием имеет огромное значение. Если удалить у человека эмоции, он будет вести себя как машина.
– Он знал о природе и качестве своих действий?
– Нет. Он знал только их природу, но не качество.
Судья Крум-Джонсон вмешался, чтобы дать присяжным возможность анализировать понятные слова, а не сложные медицинские понятия:
– Если его эмоции не участвовали в процессе, значит, он убивал хладнокровно. Вы утверждаете, что хладнокровный убийца не несет ответственности за свои действия?
Доктор Голлвей ответил, что такими понятиями в его дисциплине не оперируют.
Перекрестный допрос доктора Голлвея Иваном Лоуренсом в понедельник, 31 октября, проводился так, чтобы уточнить некоторые понятия, которые были упомянуты в суде на прошлой неделе, а именно:
1) убийства помогали Нильсену не сойти с ума, направляя разрушение вокруг него, а не внутрь. Без них его разум бы поглотил психоз;
2) человек не может полностью осознавать своих действий, если у него нет эмоциональной осознанности. Если убрать эмоциональный фактор, он действует как автомат;
3) «хладнокровный» – не равно «без эмоций». Крокодил хладнокровен. Применительно к человеческому поведению это всего лишь метафора, которая только больше запутывает понятия. Слово это неприменимо, когда требуется научная точность;
4) нет ничего ненормального в воображении самом по себе, ненормальность кроется в том, для чего эти фантазии служат. Шизоидные черты могут вывести эту фантазию за грань разумного.
Адвокат Лоуренс испытывал некоторые трудности в формулировании вопросов, чтобы не «направлять» ими свидетеля в нужную ему сторону – непростительный грех для адвоката. После того как один и тот же вопрос он задал три раза, и ни свидетель, ни кто-либо еще в суде его не понял, судья дружески усмехнулся:
– Задайте вопрос в направляющей формулировке, мистер Лоуренс.
Лоуренс при этом выглядел не смущенным, а благодарным.
Он также напомнил важное постановление по делу «Государство против Роуз»[33], процитировав: «Человек может знать, что он делает или собирается делать, и при этом страдать от психической ненормальности, которая мешает ему мыслить ясно». Если напоминать присяжным об этом прецеденте достаточно часто, то Лоуренс еще мог доказать, что Деннис Нильсен – как раз такой человек. Кроме того, он предложил присутствующим вспомнить решение главного судьи, лорда Паркера, по делу Бирна[34]. Паркер заключил: термин «психическая ненормальность» является «достаточно емким, чтобы охватывать все аспекты психики, и означает психическое состояние, настолько отличное от состояния обычных людей, что любой разумный человек назвал бы это ненормальностью».
На этом дело защиты пока закончилось: оставалось выслушать только еще одного психиатра со стороны обвинения, доктора Пола Боудена, которого Нильсен называл «холодной рыбой». Он виделся с обвиняемым по меньшей мере шестнадцать раз – это четырнадцать часов за восемь месяцев. Бесспорно, он более тщательно подходил к своей задаче, чем его коллеги со стороны защиты. Когда он занял место свидетеля, то и в самом деле показался обладателем ледяного спокойствия.
В процессе допроса Аланом Грином доктор Боуден сказал, что исследовал точную формулировку Акта об убийстве от 1957 года, отдел II, подотдел 1, и заявил, что не видит никакой психической ненормальности у Нильсена, которая подходила бы под эту формулировку[35]. Он утверждал, что у него не наблюдалось остановившегося развития (ни интеллектуального, ни личностного), не имелось никаких психических заболеваний, никакой травмы или наследственной болезни. Никакие генетические или физиологические факторы не располагали обвиняемого к депрессивному состоянию (доктор Боуден явно не вдавался в историю рыбацких деревень Абердиншира и ничего не знал о хронической наследственности по части клинической депрессии среди предков Нильсена – например, среди Стивенсов и Дьюти).
У Боудена создалось впечатление, что обвиняемый пытался манипулировать им, но он сумел этому воспротивиться. Он рассказал, что Нильсен якобы был в детстве общительным, умным и артистичным мальчиком, выросшим в любящей семье и чувствовавшим себя слегка «не таким, как все».
– Позже обвиняемый стал описывать свое детство как одинокое и замкнутое, – добавил он.
Он также усомнился в рассказе Нильсена о его отношениях с Дэвидом Галликаном, основанных только на сексе. Сам Галликан при беседе с Боуденом это отрицал.
Свидетель отказался от различных мотивов, заявленных самим Нильсеном, и предложил свою версию: по его мнению, Нильсен переносил часть вины за свою гомосексуальность на вину за убийства (другими словами, «Если я и так уже чувствую себя виноватым, почему бы не сделать что-то по-настоящему плохое?»[36]).
– В самом начале это дело казалось мне крайне неприятным, – поделился Боуден. – Однако позже, отложив в сторону эмоции по поводу ужасной природы этих преступлений, я даже проникся к обвиняемому сочувствием. И, полагаю, сумел в конечном итоге его понять. Во всяком случае, частично.
С его точки зрения, здесь не обнаружилось никаких доказательств диссоциации, которая случается во время эпилептических припадков, диабетической комы или приступов лунатизма. Диссоциация неизменно включала в себя амнезию, в то время как Нильсен помнил некоторые убийства в мельчайших подробностях.
Он также не обнаружил никаких доказательств какого-то особого чувства одиночества или отчужденности, за исключением обычного чувства отчуждения, присущего гомоксексуалам. Что касается мастурбации на трупы, то это случилось всего однажды (с Синклером)[37] и не являлось сексуальным актом по своей сути (sic!), а посыпание трупов пудрой всего лишь служило в качестве дезинфицирующего средства, чтобы замаскировать запах. У Нильсена не наблюдалось никаких параноидальных тенденций или трудностей в формировании близких отношений. Его самовосприятие нельзя назвать искаженным, а «грандиозная» жажда внимания, о которой упоминали в суде, приобретена слишком недавно, чтобы считаться долгосрочным личностным дефектом: на допросах в полиции она проявлялась в его расслабленной манере общения как «явная защита против безнадежности его положения».
Доктор Боуден рассказал суду об одном инциденте, который, по его словам, демонстрировал способность Нильсена испытывать глубокие чувства и при этом скрывать их, чтобы сохранить лицо. Однажды во время беседы с психиатром он просто встал и вышел за дверь – когда его спросили о смерти Гвардейца Джона. Он не хотел показывать свои чувства по поводу этого убийства, поскольку ранее пытался подавить воспоминания о нем. Он отказывался говорить об этом, его глаза наполнялись слезами, и он предпочел покинуть комнату, чем быть поглощенным эмоциями. Раскаяние было очевидно, сказал доктор.
(Беседа, о которой он говорил, произошла 13 апреля 1983 года. Сразу после нее Нильсен описал свое стрессовое состояние в тюремном дневнике: «Он давит на меня снова, заставляя вспоминать подробности «убийства», – писал он. – Я снова и снова воспроизводил эти образы в памяти, и это невыносимо. Я и так с трудом контролировал себя во время допросов в полиции. Я не могу заставить себя вспоминать эти инциденты снова и снова. Эти уродливые образы кажутся мне совершенно чуждыми. Мне кажется, я не участвовал в них, только стоял в стороне и наблюдал – будто главный оператор, снимающий пьесу из двух актеров». Это очень похоже на феномен «деперсонализации». Его тюремные дневники были доступны всем психиатрам, работающим над этим делом, но никто из них эти дневники так и не прочитал.)
Доктор Боуден также не обнаружил никаких доказательств того, что неадекватные шаблоны поведения ухудшились (как часто бывает) во взрослом возрасте. Напротив, ненормальное поведение Нильсена вообще не проявлялось в детстве. Когда его попросили сказать, что он думает по поводу синдрома «ложной личности» доктора Голлвея, Боуден ответил, что это всего лишь теория, а значит, ее невозможно полностью опровергнуть. Можно или верить в подобные теории, или нет, и доктор Боуден конкретно в эту теорию не верил. Она противоречила имеющимся доказательствам: Нильсен демонстрировал намеренное интегрированное поведение, поскольку он добровольно убеждал своих жертв расслабиться или уснуть. Его личность не распадалась ни до, ни после убийства, он не выказывал высокой степени тревожности, его разум был вполне рационален и сосредоточен. Теория доктора Голлвея представляла собой всего лишь привлекательное медицинское объяснение, не более.