цы, и теперь утверждает, что кто-то другой встретил несчастную на улице позднее.
Затем ему нужно было снова взглянуть на записи, но Козьмус выбил их у него из рук, и они полетели в грязь, белый листок исчез в коричневой жиже.
— Опять вы читаете красивые речи, — сказал Козьмус. — Вы отрываете меня от ужина в почтенной компании, чтобы я слушал эту чепуху?
Ханс Кристиан попробовал вспомнить, что он там написал.
— Я ушел уже в девять часов. Убийство произошло позднее, я уверен в этом, и ее сестра теперь тоже, — сказал Ханс Кристиан, пытаясь подтолкнуть Молли к начальнику полиции.
Козьмус покачал головой.
— Дайте я угадаю, Андерсен, — говорит Козьмус. — Вы ей заплатили за то, чтобы она пошла с вами. Чтобы она изменила показания.
— Естественно, — ответил Ханс Кристиан. И слишком поздно осознал, что этого не стоило говорить.
— Спасибо, я достаточно услышал. Я пошел назад. И только попробуйте еще раз обратиться ко мне или отвлечь меня подобным образом. Еще хоть раз.
Козьмус перешагнул лужу и пошел вверх по лестнице.
Ханс Кристиан почувствовал, как на него накатило безумие.
— Господин Браструп, прошу вас, я не могу снова сесть в тюрьму. Подумайте, сколько доброго я могу сделать, сидя за письменным столом! Я напишу про вас в моей следующей пьесе! Сделаю вас героем, величайшим из всех!
Козьмус остановился на верхней ступени.
— Аккуратнее, Андерсен. Я расторгну соглашение с Йонасом Коллином, если вы не бросите свои глупости. Увидимся через три дня, Андерсен. Один уже почти закончился, так что через два дня. И я не верю, что появятся хорошие новости.
Черный половой уже стоял у дверей и сразу же закрыл их, как только Козьмус вошел в кухню.
Ханс Кристиан не понял, что он сделал не так. Он повернулся к Молли, чтобы отругать ее за то, что она ему не помогла, но встретил звонкую оплеуху.
— За что ты это сделала? — спросил он, подумав, что оплеуха тем или иным образом их сблизила.
У нее в глазах стояли слезы. Это удивило его. Женщины не плакали из-за него с тех пор, как он уехал из дома, и тогда это была его мать.
Мясник с уткой прошел мимо них на кухню. Сцена его явно позабавила.
— Я для тебя не больше, чем проститутка, которая должна вытащить тебя из затруднительного положения. Ты ничего не понял, — сказала Молли, повернулась и ушла.
— Нет, подожди! — закричал Ханс Кристиан ей вслед и чуть не натолкнулся на батрака с двумя большими ведрами, в которых плескались угри. — Чего я не понял?
— Я беру свои слова обратно. Ты плохо владеешь словом, не умеешь разговаривать с людьми и все портишь, — сказала Молли.
— Правда? — спросил он, вспоминая всю свою недолгую жизнь, все свои беседы, директора школы, других писателей, рабочих на фабрике в тот день, когда его приняли туда в тринадцать лет. Нет, разговоры не были его сильной стороной, писал он гораздо лучше, и еще лучше, наверно, танцевал.
— Это потому, что никто меня не понимает, — сказал он, больше самому себе.
— Нет. Это потому, что тебя невозможно понять. И начальник полиции арестовал тебя, потому что ему так удобно. Он не торопится. У него есть убийца, — продолжила Молли. Ханс Кристиан видел, как выражение на ее лице менялось с яростного на удивленное. — Ему все равно, прав ты или виноват, — сказала она и быстро нырнула в толпу, движущуюся за запряженной лошадьми подводой. Ханс Кристиан еле успевал за ней по неровной мостовой. Только на улице Кёбмагерсгаде[27] у него получилось догнать ее.
— Мы не сможем найти убийцу. Взгляни на нас, — сказал Ханс Кристиан. Его голос срывался, он искал, где бы можно было увидеть их отражение. Вон там, в окне лавки старьевщика с истертыми, цвета ревеневого киселя, шезлонгами. Он схватил Молли за руку, она вырвала ее, но все равно посмотрела на их отражение в окне. Вот они стоят рядом, тощий поэт, полуворон, получеловек, в грязном черном платье и коротковатых брюках. Подол платья у Молли был испачкан, к нему присохла грязь и глина, но взгляды обычно никогда не опускаются так низко, все смотрят на тугую шнуровку на груди, на позолоченный корсаж и рыжие кудри, которые обычно лежат на плечах, а сейчас были завязаны тугим пучком.
— Не так уж и безумно это выглядит, — сказала Молли.
— Может быть, — сказал Ханс Кристиан, понимая, что Молли дает ему что-то, чего раньше не было. Что-то подобное чувствует старая лошадь, на которую надели новое седло и прикрепили плюмаж на голову. Ханс Кристиан видел в лице Молли что-то от Анны, веснушки, светлую кожу, что-то, чего нет в итальянских синьорах и французских мадам. Он любил путешествовать, но веснушки Молли напоминали ему о Дании, о светлых летних ночах и зимней темноте, о дожде над холмами, о сиянии солнца и солнечных бликах в лужах.
— Тело, — шепнул он, представляя, как Анну вытаскивали из канала.
Молли оторвалась от отражения в окне.
— Что с телом?
Он продолжил.
— Вчера на канале не заметила ли ты чего-нибудь необычного в сестре? — спросил он, хотя понимал, что это звучало глупо.
— Я почти не смотрела, — шепнула Молли и отвернулась.
Там было что-то. Ханс Кристиан уверен, что, помимо ужасного, трагичного и жестокого, в этом трупе было что-то необычное.
— Что-то изменилось в твоей сестре, — добавил он.
— Что? — спросила Молли.
— Все произошло так быстро, потом ты плюнула мне в лицо, и люди стали кричать, что меня нужно казнить, — объяснил он. — Но что-то в ней было не так, как должно быть.
Он осознал, что это звучало замысловато и непонятно, но как еще это выразить?
Молли схватила его за руку.
— Я работала сиделкой в больнице много лет назад. И одна из старых медичек всегда говорила, что мертвые говорят, если их слушать.
Ханс Кристиан почувствовал, что все в нем жаждет оказаться в другом месте, в Риме, дома в Оденсе, где угодно, лишь бы не смотреть на мертвое тело Анны. И все же не что иное, как его собственный голос, произносит:
— Хорошо. Давай послушаем, что нам скажет Анна.
Глава 13
Место было тщательно выбрано. Маленькая бричка с сундуком спрятана под низкими кронами деревьев. Никто не заметит и не удивится, откуда она там. А если бы кто-нибудь и увидел, то не понял бы, почему она там стоит. Что скоро в нее спрячут маленького мальчика и увезут его от ничего не подозревающих родителей среди городской толчеи. Увезут далеко, прежде чем добрый доктор узнает, что произошло.
Мадам Кригер ждала их в Бельвю, куда заходил пароход.
Ее взгляд метался от одного человека к другому, вверх и вниз по длинному пешеходному мосту, но не находил того, кого искал. Похоже, половина высшего класса Копенгагена бежала от городской пыли и шума и приехала в Дюрехавсбаккен. Женщины с желтыми зонтиками и собачками, мужчины в начищенных шляпах, маленький струнный оркестр. Но врача нет. У них изменились планы? Мальчик не сделал уроки?
Нет, вот он наконец-то, подумала она. Доктор прошел мимо нее по трапу вместе с женой, которая придерживала шляпку. Два матроса помогли им сойти на сушу. За ними шла горничная с мальчиком на руках. Выглядела она неважно, наверное, ей поплохело на пароходе. И отец, и сын — оба в ермолках[28] и очень похожи друг на друга.
Мадам Кригер почувствовала, как ее сердце забилось сильнее. Надо признать, ей это понравилось. Ее тело словно жаждало этого состояния возбуждения.
Она посмотрела на мальчика. Маленький, упитанный, с круглыми, мясистыми ушами, вероятно, такой же хвастливый и раздражающий, как все дети, которых встречала мадам Кригер. Но сейчас он самый важный человек на свете. Он поможет ей пойти дальше, его отчаянный крик должен проникнуть в сердце отца и заставить его понять, что он не сможет отказать ей.
Мадам Кригер последовала за ними, смешалась с другими пассажирами, которые поднимали пыль, двигаясь по лесной дорожке. Воздух дрожит от нетерпения. Все предвкушают прогулку по Дюрехавсбаккену, дети мечтали о сахарной вате и лакричных леденцах, а взрослые радовались дню вдали от городской суеты и смрада. Мадам Кригер старалась не терять из виду аляповатую дамскую шляпку и круглую спину врача. Служанка крепко держала мальчика за руку. Мадам Кригер посмотрела в лес, в ту темную часть пролеска, где она оставила бричку, привязав лошадь к дереву. Сундук будет нужен, чтобы незаметно провезти мальчика в город мимо привратников у Остер-порта.
Сначала лес тихий и красивый. Мадам Кригер осмелилась подойти поближе к врачу и его семье. Это была неплохая идея, так можно попробовать заговорить с ними, может быть, понравиться мальчику. Тогда она будет уже не незнакомкой, а другом, милой дамой из леса, когда она сегодня днем возьмет его за руку и уведет, обещая угостить малиновым соком и сладостями.
— А вы тоже будете смотреть Пьеро? — спросила мадам Кригер служанку, которая из всех взрослых казалась самой располагающей. Врач кинул на нее быстрый, оценивающий взгляд. Он не узнал ее. С чего бы? В прошлый раз она была одета как мужчина.
— И обезьянок, правда, Исак? — спросила служанка. — Они тебя развеселят. Настоящие обезьянки.
Врач снова посмотрел. Он всё-таки узнал ее? Он все-таки хирург, он привык смотреть на тела и их детали профессиональным взглядом. Может, он размышлял, где он видел эти глаза и этот нос.
— Какое красивое имя. Исак. Сколько тебе лет? — спросила мадам Кригер, положив руку на теплую шею мальчика. Вот так. Первое прикосновение. Оно открыло возможности для последующих.
— Пять, — сказал Исак и застенчиво поднял глаза. Взгляд блуждал, ища помощи у мамы. Мадам Кригер улыбнулась и немного отстала от них. Все в порядке. Не надо слишком торопиться.
Вдоль дорожек появлялось все больше торговцев, жонглеров и плутов, которые пытались завлечь молодых людей в карточную игру. Вид большой толпы успокоил мадам Кригер. Людей так много, что доктору с женой будет нелегко найти мальчика, когда она его уведет. Он исчезнет в рое, растворится среди ярких клоунов, раскрашенных осликов и музыкальных сценок.