Мадам Кригер работала быстро и споро. Сложила мальчика пополам, привязав колени к груди, и засунула его в сундук. Ей пришлось приложить усилия, чтобы затолкать его внутрь и запереть сундук на две большие ржавые задвижки. Сундук оказалось невозможно закрыть до конца, одна задвижка болталась незапертой, но времени, чтобы найти новый сундук, не было. Мадам Кригер принялась толкать сундук по дороге. Она задохнулась и взмокла. Взвалив ящик на повозку, она положила еще пару штук сверху. Наконец, как будто она убирала декорации после окончания театральной постановки, она накрыла все большим черным ковром.
«Ну вот», — подумала она.
У нее не было времени рассуждать, хороший ли это план. Это было единственное, что она смогла придумать, единственная возможность. Она сможет вернуться позже. Или чтобы достать мальчика из ящика, или чтобы вынести ящик через проход в лес. Сейчас слишком опасно, слишком рискованно находиться рядом. Все искали мальчика. Мадам Кригер увидела это, когда пришла на площадь. Служанка как раз объясняла пожилой женщине, как выглядел мальчик.
— Исак! Исак! — Рядом стояла мать и выкрикивала его имя поверх голов посетителей, чтобы он не затерялся в их беззаботности. Сбежавшей обезьяны в качестве зрелища на сегодня вполне хватило, а сейчас им хотелось веселья и сахарной ваты.
Вдруг доктор встал прямо перед мадам Кригер и схватил ее за руку.
— Вы видели маленького мальчика? Моего сына, мой сын пропал!
Он ее не узнал. Совершенно. Он слишком озабочен собственным несчастьем, чтобы вспомнить, что это ее он видел в мужской одежде. Чтобы вспомнить ее глаза и рот.
— Я видела мальчика, он пошел вон туда, — сказала мадам Кригер, указывая. Но вместо того чтобы слушать, врач увидел кое-что на земле и наклонился. Это была ермолка мальчика. Затоптанная и грязная.
— Минна, Минна, о Минна! — позвал он и показал ермолку подбежавшей жене, которая не смогла сдержать слез.
Мадам Кригер поспешила уйти, смешавшись с толпой, которая наблюдала за сценой, где Пьеро дул в рожок. В ее сердце стучала злоба и ярость.
«Скоро, — подумала она. — Скоро я приведу мальчика назад».
И тогда доктор ее выслушает.
Глава 14
— Не знаю, смогу ли я, — повторяет Молли во второй или третий раз, пока они шли в сторону Народной больницы. Сама мысль об Анне, висящей на конце крана, вызывала у Молли тошноту. Лицо сестры, белое и безжизненное, губы, похожие на бледных дождевых червей. Ханс Кристиан не слушал. Он как ребенок верил, что неживые предметы говорят. И все время останавливался и смотрел на одного или другого равнодушного прохожего, на форму облаков или, как сейчас, на желтый, испускающий пар ручей, который вытекал из водосточной трубы больницы. Неужели этот странный человек и правда сможет найти убийцу Анны? Молли уже начала сомневаться.
Их тени удлинились, солнце клонилось к закату и уже зашло за городские здания. Два привратника стояли, опершись о стены больницы, и разговаривали с молоденькой девушкой. Как они смогут пройти мимо них?
— Есть один-единственный способ, — сказал Ханс Кристиан. — Возможно, убийца оставил свой след. И я не смогу сделать это в одиночку.
Молли остановилась и оглядела больницу. Она когда-то здесь работала. Нормальная работа. Не так уж и давно, как кажется. Но именно так и бывает со всеми девушками, которые продают себя.
Каждый раз, когда проститутка ложится с новым посетителем, к ее возрасту прибавляется двенадцать или четырнадцать недель. Это как с собаками. Время не щадит шлюх и собак. Они с Анной должны были остаться в Онсевиге, теперь она это понимала. Дома вокруг маленькой бухты на Лолланде сто лет назад были убежищем для пиратов, а теперь это просто рыбацкая деревня. Хорошим в Онсевиге считался год, когда не случалось много несчастных случаев, когда никому не приходилось ампутировать руку или ногу, когда урожай не пропадал и лодки не переворачивались в море. Но удача жила в большом городе. Анна и Молли были совершенно убеждены в этом, поэтому они и уехали из деревни. Они смогли бы стать ткачихами в душном зале или солить селедку в гавани, стоя по двенадцать часов в день с руками в рассоле. Но это было не для них, как они думали. Они чувствовали себя полными радости и веры в жизнь, когда ехали на Фейо. В день, когда они уплывали, был полный штиль. Они были вынуждены пойти в Крегенес, найти там местного жителя, который перевез бы их за плату на весельной лодке, но он предложил им расплатиться руками и ртами вместо ригсдалера. Это было предзнаменование. Уже в начале своего пути им пришлось испытать, как мужчины оценивают женщин. В ту ночь они спали в Фейо под звездным небом, а на следующий день нашли большой пароход, который шел в Фортинборгскую гавань. Они неделю плыли на нем до столицы, и когда заходили в порт, мечты о новой жизни почти развеялись, они могли думать только о еде и отдыхе.
Это было десять лет назад. Плюс сто гулящих лет.
Как обычно, в больнице в послеобеденные часы царила суета. Между корпусами, у входа и во дворе шум и хаос, впрочем, как всегда. Бедняки в убогой, грязной одежде, голодные дети с темными пятнами на теле плакали и кашляли.
— Где покойницкая? — спросил Ханс Кристиан.
Молли показала в угол, где в конце короткой лестницы в шесть или семь ступеней во мраке виднелась дверь.
— Если тебе повезет, она будет открыта. Обычно так оно и есть.
— А если нет? — спросил Ханс Кристиан и с ужасом посмотрел на дверь в покойницкую.
— Все еще хуже. Ключ висит в сестринской на первом этаже. Мимо пройти не так легко. Пошли, — сказала Молли.
Молли держалась в тени, когда они прошли мимо толпы, мимо плотника с разорванным сухожилием и молодым человеком, может быть, учеником кузнеца, с обожженным лицом. У остальных не видно серьезных ранений, но они обеспокоены и встревожены, как животные, которых мучает непонятная боль. Все всегда боятся холеры, болезней крови, заразы и Божьей кары.
Угол — единственное место во дворе, где нет людей. Как будто особенный дух, витавший в воздухе вокруг покойницкой, запах смерти, держал всех на расстоянии.
— Ты идешь первым, — сказала Молли и толкнула его.
Ханс Кристиан пересек двор, спустился по лестнице и положил руку на ручку двери. Заперто.
— На, — сказала Молли и протянула ему шпильку для волос.
Он в замешательстве посмотрел на нее.
— Попробуй, получится ли ею отпереть замок, — сказала она, но он ничего не понял. Она подалась вперед перед ним, к замку. Она двигала шпильку вперед и назад, попробовала провернуть ее в замке, но результатом был только скрип и скрежет металла о металл.
— Может, попробуем куском хлеба или скрипкой? — спросил он у нее за спиной. Она надеялась, что он говорил это ради забавы, хотя сама не находила в этом ничего забавного.
— Так не выйдет, — сказала Молли и посмотрела на окно второго этажа. Она вытащила у него платок из нагрудного кармана и прижала к его носу.
— Мы должны забрать ключ, — объяснила она. — Если кто-то спросит, что ты здесь делаешь, скажи, что у тебя кружится голова и кровь идет из носа. Скажи, что ты ждешь горничную, и она скоро придет и заберет тебя. Постарайся притвориться больным. Тогда люди будут бояться к тебе подходить.
— А ты куда? Не уходи. Я не смогу. Здесь воняет, и я ни болен, ни…
Молли поспешила прочь. Она видела, что Ханс Кристиан стоял и косился на дверь в покойницкую, как будто он боялся, что смерть или что-то еще более ужасное выйдет и заберет его.
Она проскользнула мимо очереди, вверх по лестнице и по коридору — повсюду сидели и лежали люди. Несколько из них были пьяны, у многих была красная сыпь по всему телу, похожая на красноватую кору, но большинство было просто изнурено, истощено и безжизненно. Молли подальше обошла тех, кто выглядел самым больным, особенно тех, кто кашлял и тяжело дышал. Всего несколько месяцев назад легочная болезнь свела в могилу одну из девушек на Улькегаде. Неделями после этого Молли снились кошмары про двадцатилетнюю Берту, которая лежала в комнате напротив, задыхаясь от кашля. Несколько девушек пытались вызвать врача, но он так и не пришел.
Молли осторожно заглянула в комнату справа. Над большим камином висел котел с кипящей водой, а пять сиделок суетились вокруг. В маленьком шкафу над конторкой висела связка ключей от всех помещений больницы. У Молли заколотилось сердце. Напротив конторки сидела толстая экономка в белом халате. Она писала что-то на листе бумаги.
Ее звали мадам Кнудсен. И она была последним человеком, с которым хотела разговаривать Молли, не говоря уже о том, чтобы попадаться ей на глаза. Мадам Кнудсен управляла Народной больницей, когда Молли здесь работала, и с самого начала считала, что та непременно свалится под грузом тяжелой работы при мизерной оплате и закончит жизнью во грехе. В любом случае у экономки было особое, присущее только женщинам чутье на то, как унизить и оскорбить Молли перед другими девушками, чтобы она вообще не поняла, что происходит. Она не могла ни ответить, ни оправдаться. Никто не перечил экономке. Все просто делали то, что она скажет. В каком-то смысле это было неприятнее и унизительнее, чем проституция. А теперь эта дама стояла на пути к ключам, которые Молли должна была добыть любой ценой.
Взгляд Молли упал на старый медный колокольчик в углу. Он звонил, только если нужна была помощь в правом крыле, где содержались сумасшедшие, самые измученные души. С тех пор, как Молли здесь работала, изменилось немного. Только стало больше бедных и больных. Иногда она думала, что Копенгаген — это фабрика, которая производит болезни и нужду.
Она поспешила обратно во двор.
— Ты хороший актер? — прошептала она Хансу Кристиану, который все еще прижимал тряпицу к носу и выглядел не очень здоровым.
— Актер? — повторил он, выпрямив спину. — Я занимался балетом с четырнадцати лет. Я выступал на сцене Королевского театра. Не может быть никаких сомнений, что мой самый большой талант из многих — актерское мастерство.