Они прошли через овраг, поросший густым ивняком, образующим идеальные заросли. Когда они вышли на другую сторону и прошли несколько аленов вдоль края оврага, мадам Киргер почувствовала небольшое облегчение. Вскоре они окажутся на тропинке, где она увидела сломанное дерево, похожее на кисть руки.
Собираясь пересечь тропу, они услышали приближение кареты на полном ходу. Она едва успела толкнуть мальчика в заросли сорняков и поставить ногу ему на грудь, как карета подъехала и остановилась рядом с ней.
— Доброе утро, фрёкен, — сказала ей женщина в черной шляпке. Это жена врача, мадам Кригер сразу ее узнала. Позади нее сидела служанка. — Что вы здесь делаете? Одна? — спросила жена врача.
Мадам Кригер обдумала ответ.
— Мальчик пропал, фру. Мои муж и брат послали меня сюда на поиски бедняжки.
— Речь идёт о моем сыне. У вас самой есть дети?
— Нет пока что, — ответила мадам Кригер и почувствовала прилив ненависти за столь бестактный вопрос. Она прижала мальчика сильнее к земле. — Этого счастья я ещё не испытывала.
— Мой муж — очень уважаемый врач в Копенгагене. Скажите вашим мужу и брату, что мы будем поминать вас в своих молитвах.
— Я буду молиться, чтобы… — сказала мадам Кригер и опустила взгляд на мальчика, на его большие испуганные глаза, — …чтобы вы и ваш муж скоро увидели вашего любимого сына. Бог награждает смиренных.
Шнайдер ненавидел эту чепуху. Суеверия, которые держат людей за рабов, играя на их примитивных чувствах. Но это обезоруживает простаков.
— Спасибо, — сказала жена и беспокойно улыбнулась. Она снова скрылась в темноте кареты, и та тронулась с места.
Мадам Кригер секунду постояла и посмотрела карете вслед. Ее нога все еще стояла на груди ребенка. Раздавить его так просто.
Глава 17
Ханс Кристиан подставил голову под струю воды, чтобы прийти в себя, и теперь разглядывал свое лицо в зеркале.
Вода ничего не смыла. Ни уродливые лица, ни воспоминания вчерашнего дня.
Анна, изуродованная, с изрезанной грудью, как разделанный цыпленок. Он думал о злодее-преступнике, который поменял двум женщинам самые женственные части их тел. Как у него возникли такие идеи? И что у него за цель? Это чистейшее и полнейшее безумие.
Он приставил к щеке острую бритву и срезал несколько волосков. Это поле очень неровное, да и урожай на щеках не слишком богат. Он давно хотел усы, но отважился на это только в Риме. Можно экспериментировать со своей внешностью, когда путешествуешь один. Он пытался отрастить волосы подлиннее, чтобы они закрывали уши, как у австрийских крестьян, которых он встречал, или даже косичку, как у наездников из Зальцбурга, но все это лишь подчеркивало то, что ему больше всего не нравилось: его лицо.
Это Торвальдсен предложил ему отрастить усы. «Сделай что-нибудь со своей внешностью, чтобы каменщикам было за что зацепиться через сто лет», — сказал Торвальдсен, стоя в облаке известковой и мраморной пыли. Торвальдсен считал, что, чтобы стать знаменитым, нужно иметь узнаваемый профиль, который легко воспроизвести на холсте или в камне. Красивые усы, кустистые брови, очки. Сейчас есть только нос, сказал Торвальдсен. И он выглядел скорее комично, чем мужественно. Ханс Кристиан еще думал о том, чтобы купить высокую шляпу, чтобы быть похожим на мелкого буржуа.
«Безумие», — снова подумал он, имея в виду на этот раз свое собственное безумие. Вечная игра с мыслями о собственной славе.
Он должен думать не о себе, а об Анне и причудливых стихах заключенного.
— Девушка в бочке, другая в купальнях.
Безумец в арестантской что-то знал. Он что-то услышал или, может быть, подслушал, выполняя свою грязную работу по опустошению отхожих мест, или услышал разговор в трактире или на углу улицы, где убийца хвастался своими преступлениями. Откуда иначе он мог узнать о таком?
Он объяснил это Молли перед тем, как они расстались. Нужно было поговорить с надзирателями, получить доступ в арестантскую и понять, что имел в виду тот арестант. Молли не понравилась эта идея. По ее мнению, это была потеря времени. Как бежать за оторвавшимся осенним листком. Вместо этого лучше было искать вторую пропавшую женщину, хотя она и понимала, что это невозможно. За три дня, пока она искала Анну, она услышала много историй о разыскиваемых женщинах, которые уезжали, исчезали, садились на пароходы в Швецию или поступали в услужение к купцу или кузнецу, никому не сказав об этом. Их искали по несколько дней, а то и недель. А иногда так и не находили. Наконец Молли сдалась и приняла план Ханса Кристиана, и они договорились встретиться в девять часов у Суда.
Ханс Кристиан шел по улице. В канале крякали утки. Город начинал просыпаться. Погода была хорошая, небо голубое, как сталь. Он плохо спал, ворочаясь в жесткой кровати под бесконечно звучавший в его голове стих золотаря: «Ах, я верю, что стражи из мочи короля. И топор просвистел, мою смерть зря суля».
Эти слова не давали ему уснуть. Слова про топор, сметающий всё: лицо, нос, голову.
Позади раздался шум. Мимо проехала повозка. Это королевский экипаж — с двумя возницами высоко на козлах и еще одной лошадью сзади.
В окне экипажа он видит принцессу Вильгельмину, напудренную женщину с круглым и злым лицом. Ей есть на что злиться, если верить всем слухам об изменах ее мужа. Поговаривают, что он с ней разъехался и что принца Фредерика выслали из страны. Люди знают все о королевском доме, им нравятся сплетни.
Он обогнул угол площади Гаммельторв. Молли стояла перед зданием Суда. Она выглядела взволнованной, волосы растрепаны, как спутанная пряжа. За руку она держала ребенка, маленькую девочку в грязной одежде и башмаках, которые были ей велики.
— Это дочь Анны, — объяснила Молли и посмотрела на него, как бы извиняясь. — Некому за ней присмотреть, поэтому пришлось взять ее с собой. — Девочка выглядела испуганной и прижималась к Молли. — Она скучает по маме.
Ханс Кристиан посмотрел на девочку.
— Я тоже скучаю по своей. Каждый день.
— Она тоже умерла? — спросила Мари.
Ханс Кристиан не привык, чтобы дети так разговаривали со взрослыми. Большинство детей из хороших домов, которых он знал, говорили, только когда взрослые им разрешали. Но ему это понравилось. Именно так и должно быть: свобода спрашивать и думать. Он посмотрел на Молли.
— Я не знал, что девочка знает, я…
— Саломина вчера напилась и проговорилась, — говорит Молли.
— О, — сказал Ханс Кристиан. Что можно было сказать ребенку, потерявшему самое дорогое? Он посмотрел на малышку. Она походила и на маму, и на тетю.
— Да, моя мама умерла, — сказал он, не зная, что еще можно сказать. Но и этого кажется мало. Недостаточно. Молчание такое немое, такое разочаровывающее. Слова, во всяком случае, могут дать надежду.
— Похоже, что-то произошло в городе, — сказала Молли, чтобы нарушить это странное молчание.
Ханс Кристиан только сейчас обнаружил необычную, тревожную суету на площади перед Судом. Люди носились туда-сюда. Поющая старушка голосила о большом дне на поле. Пара здоровенных парней уезжали вместе с повозкой со свежим хлебом. Ханс Кристиан посмотрел в окна тюремных камер здания Суда, где он сам сидел пару дней назад.
— Подожди здесь, — сказал он. Он прошел мимо окон камер и прислушался к мешанине звуков.
Ничего не было слышно.
Какой-то заключенный протянул грязные руки из окна и схватил его за сапоги, но он быстро вырвался.
— Золотарь, где золотарь? — спросил он темноту в надежде получить ответ. Хоть от кого-нибудь.
Прошло мгновение, и на свет кто-то вышел. Ханс Кристиан сразу узнал крестьянина, оскорбившего короля.
— Теперь можно расслабиться, молодой человек, никаких больше стихов, — сказал он, оглядывая Ханса Кристиана. — А у тебя не найдется хлеба? Или вяленой рыбы?
— Что значит — никаких стихов? — спросил Ханс Кристиан. — Где золотарь?
— Сначала хлеб. Жена больше ко мне не приходит.
Ханс Кристиан посмотрел на Молли и на девочку.
— Но у нас нет ни хлеба, ни рыбы.
Крестьянин явно рассердился, но затем начал обдумывать свои возможности получить хоть что-то.
— Королевский охранник умер вчера вечером, — сказал он. — Речь идет об убийстве и о злодее-преступнике. Они только что увезли его в Скансен. — Он сделал движение рукой, как будто опустил топор.
— Что он говорит? — спросила Молли, стоявшая за спиной у Ханса Кристиана.
— Что золотаря казнят, — ответил Ханс Кристиан.
— А вы явно не тратили время даром на свободе, — отметил крестьянин и послал Молли долгий, многозначительный взгляд. Затем снова исчез во тьме.
Ханс Кристиан посмотрел на толпы людей, которые растекались по ближайшим улочкам.
— Я должен туда попасть. В Скансен. Золотарь что-то знает. Что-то важное. Я должен туда попасть и попробовать с ним поговорить, пока они не… — Ханс Кристиан умолк и посмотрел на Крошку Мари.
— Мы идем с тобой, — сказала Молли и взяла девочку за руку.
— Мы не можем взять ее с собой, это не для детей, не теперь…
— Детям приходится видеть другую сторону жизни, — сказала Молли. — Все равно рано или поздно они о ней узнают.
— Исключено. Я видел такое, когда был маленьким, — говорит он, вспоминая, как как-то раз сбежал из школы, как на лесную прогулку, как будто это было забавным приключением.
Молли посмотрела на девочку.
— Мы справимся, как всегда справлялись.
Девочка спокойно кивнула.
Молли с девочкой повернулись и пошли, а потом обернулись к Андерсену.
— Ну что, ты идешь?
Повсюду копенгагенцы вываливались из домов и низких бараков вдоль канала. У моста Книппельсбро[29] уже образовалась давка. Продавцы лотерейных билетов, конторщики и девушки, торговавшие сахарной ватой в бумажных кульках. Молодых мужчины и женщины, семьи, бабушки и маленькие дети. Высокие и низкие, в большинстве своем низкие. С корзинками для провизии и зажженными трубками. Здесь даже был оркестр португальских музыкантов в пестрых куртках, один из которых играл на длинной флейте.