— Она прачка, — сказал он.
— Тогда она знает, что у нас нет времени стоять и беседовать с ее хорошим другом, или дядей, или кто вы там.
Он замешкался. Потом попробовал снова.
— Моя мама была прачкой в Оденсе. Хорошей прачкой. Она брала меня с собой к ручью. И я видел, как они выбивали, выворачивали и выжимали белье с восхода солнца до ужина.
Теперь все смотрели на него, и вода капала с мокрой одежды.
— Она была хорошей мамой, — сказал он и задумался. — Хорошей мамой и сильной прачкой, пока ее однажды не нашли… В прошлом году.
Все женщины стихли.
— Очень многие из нас уходят из жизни слишком рано, — сказала белильщица и спустилась на землю. — Кого вы ищете? — спросила она.
— Эта девушка мертва, — ответил Ханс Кристиан и услышал, как страх пробежал по толпе женщин. — Я ищу ту, что сможет мне рассказать, где она. Это девушка или женщина, которую вы не видели пару дней, возможно, неделю.
— Их много, — промолвила белильщица. — Прачки приходят и уходят, как та вода, в которой мы стираем.
Другие женщины поддакнули. Истории о прачках, которые заболели, спились, упали с крепостного рва, были куплены торговцами людьми или умерли от заразы. Истории о прачках, которые попали в руки молодых солдат, родили от богатых прусаков, уехали за границу или получили работу в театре. Верно и то, что многим прачкам расхотелось жить в столице, и они уехали обратно в Нюбёлле, Вексё и Валленсбек в надежде получить место на ферме.
Многие болели. Слишком многие болели, «водной болезнью», как они это называли. Что-то живет в грязной воде, и из-за этого на коже выступает красная сыпь, и зуд, и кашель, и лихорадка в сентябре.
Девушки переглянулись.
— А что с Петрой? — спросила одна из прачек. — Мы долго ее не видели.
— Она перешла на службу в дом месяц назад, — сказала другая — А еще я несколько дней не видела Сигне. И дочку Астрид.
— У Астрид цинга, и ее дочь дома, ухаживает за ней, — сказала белильщица.
— Сигне помогает на кожевенном заводе. Я видела ее вчера, — сказала третья прачка.
Он выслушал женщин, не зная, что делать. Это были одни догадки. Может быть, покойница и не была прачкой. Он смотрел на нее несколько минут, наверное десять, и сделал слишком быстрое заключение.
— А что с Марен? — наконец заговорила последняя. Прачки оглянулись друг на друга, но Марен среди них не было, Марен Йенсен с улицы Боргергаде, она совсем молоденькая, ей семнадцать или восемнадцать лет, красивая девушка, которая все же пошла в прачки.
— Марен Йенсен с улицы Боргергаде, — повторил Ханс Кристиан, пока прачки загружали повозку сухим бельем. Две из них толкали повозку по дороге. Ханс Кристиан шел за ними.
— Вы идете обратно в город? — спросил он и представил, как можно было спрятаться под бельем. Должно быть, неприятно, запах бассейна белильщиц, чувство тошноты. Но это был хороший способ пройти мимо привратников за городские ворота. Возможно, единственный. Если его схватят, его опять посадят под арест. Вопрос в том, как убедить прачек взять его с собой и спрятать. История о покойной матушке тронула их, может, нужно поднапрячься и что-то еще добавить?
Одна из женщин пожала плечами. «Почему ты спрашиваешь?» — прочитал он в ее взгляде.
— Моя мама с рождения жила в такой бедности, — промолвил Ханс Кристиан, не вдаваясь в объяснения, и подошел к повозке, положив руку на умягченную древесину. — Такой бедной, что никто не беспокоился подписать, в каком году она родилась. Ее собственная мать была каторжанкой. Она так и не выучилась читать и писать, — продолжил он и посмотрел на свою непритязательную публику из белильни. Рассказ на них подействовал. — Хотя она и выросла как дочка каторжанки и часто ложилась спать голодной, она выросла лучшим человеком, которого только можно представить.
Одна из женщин смахнула слезинку, потом вторую. Ну вот, более благодарных зрителей у него еще не было.
— А что с этой повозкой? Она, пожалуй, может выдержать несколько фунтов.
Глава 21
Уважаемый профессор анатомии.
Я пишу вам…
Мадам Кригер была недовольна своим почерком. Она боялась, что он ее выдаст. Что он расскажет все ее тайны. Может, это только из-за плохого света в пакгаузе, и она устала, и чернила были с комками.
Она снова опустила перо в чернильницу.
… Потому что ваш сын у меня.
Может, это мальчик отвлекает ее.
Он не кричал и не вопил, как она ожидала. Разве это не то, что делают все пятилетние дети? Вместо этого он тихо плакал. Один раз он что-то тихо произнес. Ба-ба. Это было прозвище служанки. Мальчика увезли, связали и посадили в клетку, и единственный, по кому он скучал, — это служанка. Такова жестокая любовь. Даже между ребенком и его родителями.
Он не тронул поданные сухари, но жадно выпил эль. Сейчас он спит, свернувшись в углу клетки, весь в черных и белых перьях. Это не гусиные и не лебединые перья. Они скорее похожи на перья со шляпки танцовщицы. Они насыпались с какого-то пернатого иностранца, привезенного в Данию в этой клетке. Может, с большого попугая или пингвина. Мадам Кригер много чего повидала в своих путешествиях. Странных рыб на глубине, странных существ в небе, странных тварей на берегах и среди скал. Они пугали ее и делали счастливой. Гениальные создания природы, опасные, ужасные и прекрасные. Человек может создать все, что ему нужно. Бог был смел, когда создавал человечество, и теперь требует той же смелости от нас. Так говорил Шнайдер, когда она слушала его речь в Академии наук.
Она продолжила писать письмо: «Приходите на встречу один. Я подчеркиваю: один».
Вот так. Теперь письмо составлено правильно, не хватало только последнего довода, который убедит еврейского доктора подчиниться. Она осторожно вытянула руку мальчика между прутьями. Он не проснулся, только слегка пошевелился. Тем или иным образом она должна доказать врачу, что ее намерения серьезны. И что она готова на все. Если бы она не применила его знания, то мальчик навсегда остался бы в расщелине посреди крапивы. Ему нужно было это знать. Она положила руку мальчика на деревянный пол.
Паренек открыл глаза. Он посмотрел на нее и понял, что сейчас произойдет.
— Нет, — сказал он тихо. Все еще во власти эля и сна.
— Это для твоего отца, — сказала она и опустила топор.
Лезвие вонзилось в палец, но не дошло до конца. Мальчик инстинктивно резко вырвал руку с громким криком.
Крик был громче, чем она рассчитывала. Как будто страх и смерть спорили, кто должен занять больше места. Но хуже всего глаза мальчика, они стали темными и большими, как у зайца, висящего на крюке со снятой шкурой и повисшими ушами, и глаза у него были такие же черные и готовы выскочить из орбит. «Как ты можешь поступать так со мной?» — говорил этот взгляд, заглушенный криком, который усиливался по мере того, как кровотечение из искалеченного мизинца становится сильнее.
— Оставь, — пропищал мальчик, запихивая руку в клетку.
— Протяни руку, — скомандовала она. Сколько шума из-за дурацкого пальца. — Давай или я убью тебя.
Еще больше слез, все тело мальчика задрожало от страха.
— Протяни руку сейчас же. Или я открою клетку и расколю тебе голову надвое.
Мальчик сидел, прижимая раненую руку к груди, он быстро сжался, и слезы текли у него по щекам и шее.
— В последний раз, — сказала мадам Кригер, приподнимая топор, чтобы мальчик видел и его, и кровь, стекающую с острия. — Дай сюда руку, и я сделаю это так быстро, что ты ничего не заметишь.
Последние слова были абсолютно бессмысленны, но может, на глупого мальчишку они подействуют.
Наконец он осторожно и неуверенно протянул руку. Она была почти совсем обескровлена и похожа на кукольную ручку с маленькими, неподвижными пальцами.
В этот раз мадам Кригер сделала все быстрее. Решительным движением она схватила мальчика за запястье, такое хрупкое, что она могла бы переломить его пополам. Потребовалось три сильных удара топора, чтобы палец полностью отделился от руки. С кожей и костями было сложнее, а крик был таким громким, что мадам Кригер подумала, что можно и убить его. Если один из сторожей, которые проходят мимо пакгауза, услышит это, все пропадет. Но нет, подумала она, пытаясь сохранять спокойствие. Никто ничего не услышит. Этот пакгауз заперт и ждет, когда следующая партия сахара приедет на корабле из Вест-Индии.
Мальчик дрожал от боли, прячась в дальнем углу клетки, и весь сжался в комок. Крики прервал плач, тоже весьма раздражающий.
Вы должны сделать в точности то, что я требую.
Палец лежал на полу. Она почувствовала возбуждение в теле. Сердце колотилось от ужаса и блаженства. Это была необходимая работа. Помнить, что сказал Шнайдер. Мы не должны впускать в себя милосердие. Это заразная болезнь. Сначала один раз чувство милосердия возьмет верх, потом второй, и снова, и снова. Наконец, оно овладеет всем миром. Это никуда не годится. К тому же это единственный способ заставить врача поверить ей. Но все же он не должен пойти в полицию. И он не должен ничего говорить своей жене. Жена непредсказуема, слишком много эмоций. Вместо этого доктор должен скрыть реальное положение вещей. Рассказать жене, что мальчик скоро появится.
Если вы хотите увидеть его снова.
Мадам Кригер вспомнила, как доктор отказал ей. «Я на стороне Бога», — сказал он тогда. Самодовольный сукин сын. Теперь он поймет, что Бог вовсе не на его стороне. Бог ни на чьей стороне. Бог только смотрит. Пока человек страдает. Пока человек умирает. Пока человек выполняет работу Бога. Так было сотни лет, может, тысячи. И только те, кто это признает, получат окончательную свободу.
Она долго сидела и смотрела на письмо. Порядок слов, почерк, сообщение: В семнадцать часов. В саду Розенборг[32]. За павильоном. Править больше было нечего, она была в этом уверена. Она принялась одеваться как мужчина. Одежда лежала в старом сундуке, парик светлый, как волосы ангела.