Рука была покрыта белыми кристаллами.
Затем он увидел красные вкрапления. Они светились в темноте, как глаза дракона. Там, там, там.
Когда белый сменяется красным в туннеле. Слова золотаря снова зазвучали в голове.
Может, имелся в виду не тот туннель, который шел под замком, как они с Молли подумали?
Ханс Кристиан просунул голову в трубу, а затем все тело. Где-то далеко наверху был свет. У сопла. Труба заканчивалась гораздо выше, чем само здание, где-то на несколько этажей. Прошло всего мгновение до того, как им овладел страх. Он подумал, что будет, если он застрянет в узкой трубе, а сахар будет сыпаться и сыпаться на него с разных сторон, и он в нем захлебнется, задохнется этим сладким запахом. Весь сахар сгружали сверху. Он проходил по трубе, вниз, в мешки. И часть сахара была красной.
Если бы он мог забраться наверх.
Теперь он знал, что ему надо было вернуться туда, откуда он пришел, на винтовую лестницу.
Быстрее, снаружи все еще раздаются голоса. Двое городовых, а может, и больше. Он узнал голос одного из них.
Лестница маленькая, но ногам явно тесно на крохотных ступеньках. Он крепко держался за перила обеими руками и спешно карабкался вверх, так быстро, как только мог.
— …внутри. — Голос городового стал громче. Ханс Кристиан заметил, что внизу зажегся свет, и прислушался.
Они привели пару околоточных?
Эта мысль придала ему сил. Или он с этим справится, или все его мечты закончатся в Скансене, когда его голова, рожденная на острове Фюн, покатится в грязь.
Наконец, вот и верхний этаж. Он пробрался в большую чердачную комнату. Холодный ветер ударил ему в лицо, а потом это были какие-то деревяшки и крючья, свисавшие с балок и позванивавшие друг о друга, как бубенцы. Люк с видом на пристань открыт, здесь они поднимают мешки, когда корабли пристают к родным берегам после рейсов в Вест-Индию. Крюк подъемника свисал с веревки и со скрипом покачивался на ветру. Он видел мачты пришвартованных кораблей, чувствовал запах просмоленных канатов и моря.
И чего-то еще? Мягкий, пряный запах.
Ханс Кристиан повернулся и посмотрел примерно на род[44] назад. Тяжелая птичья клетка и ящик с инструментами с корабля. На столе лежал старый якорь.
Он подошел туда по скрипучему дощатому полу. Обошел несколько больших деревянных ящиков и гору мешков. Немного поодаль стоял мраморный бюст молодого человека в военной форме и стол со скамьей. На столе стояла сальная свечка. Тонкий столбик дыма закручивался в воздухе. Как будто кто-то только что сидел здесь и учился.
Запах стал сильнее. Похож на лимон? Или магнолию?
Он заметил, что под ним что-то шевелилось, он посмотрел вниз и сел на бревно.
Под ним была большая решетка. Это был внешний конец трубы, ведущей к мешкам в самом низу здания. Весь пакгауз был организован как большая воронка, куда можно было смести сахар через решетки, и мешки наполнялись чрезвычайно быстро. Он убрал решетку и провел рукой по трубе, замечая, что сахар крошился по всему краю трубы.
В бледном лунном свете он смог рассмотреть что-то темное вдоль одной стороны трубы. Он осторожно поддел это ногтем. И понял, что это и что здесь произошло.
Это не краситель. Не ржавчина. Это кровь.
— Он там, наверху. — Голоса были громкие и решительные.
Ханс Кристиан осмотрелся. Как ему сбежать отсюда? Есть только лестница.
— Когда белый сменяется красным в туннеле, проиграли мы… кому-то там в вечной дуэли, — раздался голос у него в голове.
Такелаж, решетка, труба, кровь.
Истина невыносима. Именно здесь все и произошло. С Анной. И с Марен-Белильщицей.
С веревками на ногах, с порезами на коже.
Свет луны на хрустящем красном сахаре.
Теперь перед ним была вся картина, как они висели здесь, на такелаже и крюках, как кровь текла из их тел, сбегала в сахар, по трубе, и так и осталась в мешках, которые погрузили в повозку и отвезли купцам, в сахарницы, в чайный салон на Бредгаде и кофейный салон на Амалиенгаде.
Ханс Кристиан закрыл глаза. Он подумал о золотаре, увидел его перед собой. Несчастное, сгорбленное существо, везущее тяжелую телегу, почти больше, чем он мог вообще тянуть, но он не останавливался, таща ее по неровной мостовой. Час такой ранний, что только околоточные, пьяные бродяги и больные души не спят в этот час. И золотари, опустошающие народные уборные. Тот бедняга приехал на замковую площадь, последнюю остановку на ночном маршруте. Он шел вдоль стены, пока не дошел до двери в подвал. Он нес ведро из замка, опустошил его или только собирался это сделать, когда он что-то увидел. Или что-то услышал. Что это было? Преступление? Да, ужасное преступление, а может, он вмешался, может, даже видел принцессу, которая смотрела в окно тем же взглядом, и увидел королевского стражника, лежавшего на брусчатке, сраженного навзничь. Золотарь сразу же понял свое положение и сбежал, бродя под светом ранней утренней зари. Невиновный человек в бегах.
— Ах, я верю, что стражи из мочи короля.
И топор просвистел, мою смерть зря суля.
Большая суматоха, тревога, весь город охотится за сумасшедшим золотарем, чудовищем, убившим королевского стражника ударом в голову и заслуживающего только смертной казни. Но был и кто-то другой. Другой в темноте. Золотарь его увидел, увидел настоящего убийцу, и вот почему он кричал, потому что другой человек увез Марен-Белильщицу, схватив или заманив ее. Прочь из замка, дальше, в порт. Возможно, у него есть экипаж, может, он оглушил ее, а потом убил. Ханс Кристиан смог увидеть всю картину, как будто это он был там тем утром, бок о бок с золотарем и как будто сам видел, как Марен-Белильщицу тащили по складу сахара, и как убийца поднял ее наверх. Вверх по лестнице, на верхний этаж. И здесь… Ханс Кристиан отчаянно пытался затаить биение сердца. Все это безумная фантазия. Безумная реальность. Он не мог этого вынести, он этого не заслужил, жуткий вид Анны, Марен-Белильщицы. Девочка в бочке, другая в купальнях. Их подвесили на веревке. И рядом стоял золотарь и видел все это. Бедная Анна, бедная Марен. Висели, как туши у мясника, с отрезанной грудью, Анне пришили бюст Марен. Бедные женщины, бледные до синевы от потери крови, умерли ужасной смертью, долгой и мучительной. Словно казненный на гильотине, увидевший свою голову, скатившуюся с эшафота. И убийца шептал для себя имя этого человека-дьявола, которому мы проиграли в вечной дуэли, в борьбе между добром и злом. Ошибки быть не могло, если бы только Ханс Кристиан вспомнил имя мужчины из стихов золотаря. Это было ему не под силу, но он представлял, что видел золотарь. Что Анну сбросили в море, в купальни. Ее тело подхватило течение и унесло в канал. Жизнь Марен-Белильщицы кончилась на свалке. В бочке. Золотарь пошел туда, его самого преследуют, он в отчаянии. Он знал правду, но ему некуда было с ней пойти, никто бы ему не поверил. И тогда он попытался сбежать. Прочь от этого ужаса, прочь от того, что он не сделал. Но все знали, что он это сделал.
Это были отражения отражений. Золотарь и Ханс Кристиан, невинные жертвы. Проститутка и прачка, которым поменяли грудь. Это Марен-Белильщица и женщина, которую закололи. Это солнце и луна над морем, это жаждущий убийца, который спрятался где-то в толпе и походил на Ханса Кристиана, с волосами, поднятыми вверх, и огромными стопами.
Он услышал какой-то шум за собой, все слишком поздно, чья-то рука схватила его за плечо и повернула.
Он хотел объясниться. Рассказать, что все это было ошибкой, извиниться, что он впутался во все эти вещи. Он попробовал посмотреть на своего преследователя, увидеть его взгляд.
Вместо этого он увидел только кулак, приближавшийся к его лицу. Он белый до синевы. Что-то на нем блестит и отсвечивает. В этот раз он не сможет ускользнуть.
Удар кулака пришелся ему по глазу, носу и брови со всей силы. Больнее всего было в переносице и по кости вниз, к самым ногам, которые утратили подвижность, колени согнулись. Он машинально выставил перед собой руки, чтобы упереться в пол, который неожиданно бросился ему навстречу.
На мгновение он подумал, что это городовой или охранник пакгауза, но затем его ударили еще раз. Еще один удар был явно лишним для человека, который хотел остановить вора. И еще удар, они же забьют его насмерть. И он понял, что остался наедине с убийцей. Совершенно и отчаянно наедине.
— Подожди, — шепнул он. Или попробовал шепнуть. Он не мог видеть, кто его схватил, только слышал его за собой, пока полз вперед, вслепую, как ребенок. Что-то придавили к его носу и рту, тряпку, которая пахла какой-то гнилью и железом. Ханс Кристиан отчаянно пытался вырваться, как в тот раз, на фабрике в Оденсе, когда рабочие пытались выяснить, какого он все-таки пола. На секунду он вырвался из железной схватки убийцы. Он бился на полу, пока думал о Мари, он хотел думать о ком-то другом, кроме самого себя, в эти последние секунды. Всю свою жизнь он думал только о себе, обо всем, что нужно было выполнять все, чтобы получить разрешение, дозволение. Теперь он увидел ее перед собой, ее маленькие глаза, полные жизни и надежды.
Он заметил что-то перед собой на полу, это был край трубы, трубы, где белое становилось красным. Убийца снова схватил его и снова прижимал тряпку к его рту и носу. Хансу Кристиану удалось встать на одно колено, и он бросился головой вперед к единственному пути к отступлению, вниз, в трубу.
Все прошло быстро, жизнь пронеслась у него перед глазами, мать, отец, умный чужак у ручья, день, когда он четырнадцатилетним впервые сошел с трапа корабля в столичном порту, до обеда в трико, после обеда в комнате с пером в руке, темные морщины Эдварда и проститутку с рыжими локонами. И ребенка, который никогда не переставал надеяться.
Итак, все было кончено.
Глава 7
Дневник модистки.
Молли должна была им завладеть. С тех пор как она подслушала разговор принца и модистки, она не сомневалась в его важности. Что в нем были скрыты все тайны. Почему тогда принц так переживал о том, что написала модистка?