— Я могу вам помочь? — повторил ученик за ее спиной.
Мадам Кригер не отводила взгляд от группы мужчин. Они разговаривали. Затем врач явно попрощался и пошел по тропинке к выходу. Мужчины пошли другим путем, по Сёльвгаде.
— Я приду в другой раз, — сказала мадам Кригер и вышла на улицу. Она увидела, как ушли четыре человека. Затем она повернулась к саду и спокойно пошла за врачом. Он шел, погруженный в свои мысли, а она потерла ручку своей трости.
Как только они вышли из сада, он перешел Готерсгаде, где движение в сторону Нёррепорта было особенно трудным. В воздухе пыль, по дороге гуляют курицы, машут руками прохожие, едут целые караваны обозов с горшками. Сначала мадам Кригер подумала, что врач идет домой, но он не повернул на Хаусер Платц, а вместо этого пошел дальше прямо.
Перед новой синагогой он заговорил с супружеской парой и их двумя мальчиками. Потом поднялся по ступенькам и вошел в здание.
Часть синагоги собрались белить. На улице было очень шумно, грязные рабочие и строители мостов пытаются протиснуться между повозками и животными. Мадам Кригер стояла позади продавца горячительных напитков и наблюдала за всеми, кто входил в синагогу и выходил из нее. Большинство заходило, и только пара человек вышла. Пожилой господин с окладистой бородой, в лиловом костюме и пестром поясе, долго стоял и удивлялся хаосу на улице, а потом вернулся внутрь.
Прошло четверть часа.
Она подумала о своей сестре. Не стоило торопиться. Даже хотя мальчик поднимет шум, нет уверенности, что она это услышит или поймет, откуда исходит звук. К тому же он хорошо спрятан, в том месте, куда она никогда не зайдет. Обычно сестра не бродила по дому. Только если у нее не будет гостей, этих ужасных женщин из заведений для солдатни. Они любят водить ее на прогулки по улице.
Спустя полчаса мадам Кригер устала ждать. Она пошла к выходу, толкнула тяжелую дверь и вошла в небольшую прихожую. Внутри синагоги давящая тишина.
Пожилой мужчина с бородой громко читал какой-то извилистый, гремящий поток слов. На балконе справа она увидела пару женщин и детей, которые смотрели на улицу большими глазами. В середине зала рядами сидели молодые и пожилые мужчины, некоторые из них шепотом разговаривали, другие молчали, третьи страстно молились, как будто в спешке торопились передать личную записку.
Врач сидел через три ряда вперед, в полном одиночестве. Мадам Кригер взяла одну из ермолок, лежавших в ящике у входа, и надела на голову, точь-в-точь как это делают евреи. Она подалась вперед и протиснулась к лавочке с его стороны, это было не страшно, ведь она была одета как мужчина. Прошла всего секунда до того, как врач открыл глаза и понял, кто перед ним.
— У вас нет веры? У вас нет души? — спросил врач и посмотрел вокруг. — Все здесь знают, что мой сын пропал. А теперь вы приходите сюда.
— Я совершенно другой, — сказала она. — У меня больше души и больше веры, чем у кого-либо в этом зале.
— Вы чудовище, — выплюнул врач и осмотрелся вокруг. — Вы безбожник.
— Чего достоин ваш Бог простецов, если он разрешает мне делать все, что я захочу?
— Я могу громко закричать, я могу сделать так, чтобы вас арестовали, я могу…
Мадам Кригер послала ему взгляд, заставивший его замолчать.
— Я знаю, что вы пытались сделать. Прямо сейчас. В саду. Я просил вас прийти на встречу одному. Я просил вас держаться подальше от полиции. Если со мной что-то случится, вашему сыну конец.
— Я не могу. Неужели вы не понимаете? Я не могу помочь вашей сестре.
— Тогда сидите здесь. И готовьтесь к похоронам.
Врач хотел что-то сказать, но слова не могли найти путь наружу.
Мужчина поднялся из ряда перед ними и вышел.
— Смотрите на это как на вызов, — пояснила мадам Кригер ему в ухо. — Единственная вещь, которую вам нужно сделать. Через несколько дней все это закончится.
— Вы просите меня о невозможном, о чудовищном поступке. Я не могу.
— Легкая хирургическая операция. Это ваши собственные слова, профессор Хоровитц.
Это задело врача. Услышать собственные слова, обращенные против него. Он посмотрел на пожилого господина с бородой, который продолжал читать свой свиток.
— А что, если я попробую, но у меня ничего не получится? Если ваша сестра не сможет это выдержать? Вы убьете моего сына? — прошептал врач.
— Это уже во власти вашего Бога, — ответила мадам Кригер и посмотрела вверх на балконы. Ей показалось, что одна из женщин смотрела на них сверху вниз с легким подозрением. — У вас есть время подумать об этом до вечера. И никаких больше разговоров с полицией. Зажгите свет в окне, если вы готовы сделать то, что я говорю. Если света не будет, ваш маленький принц умрет. Палец на руке, палец на ноге, глазное яблоко у дверей.
Врач сотрясся в беззвучном плаче.
Мадам Кригер быстро поднялась, прошмыгнула к двери и вышла на улицу.
Сразу после наступления темноты она отправилась на Хаусер Платц и остановилась под маленьким деревцем.
Все окна были черными. Черт его побери.
Мадам Кригер хотела уйти. Это задело ее. Теперь ей самой придется попытаться провести операцию. Она уже один раз ошиблась, вернее, два и была уверена, что могла не больше, чем спасти кошачью лапу.
Она теперь верила только в то, что она отомстит врачу со всей жестокостью. Выбросит мальчика в порту, сделав его жертвой милосердной богини моря.
Как раз перед тем, как она собралась уходить с площади, она увидела, как врач отодвинул штору. Возможно, его лицо смотрело во тьму. Она не боялась, ее невозможно было увидеть в ночной кромешной тьме.
Но вот рука, рука отодвинула штору.
И зажегся свет.
Мерцающий, дрожащий свет маленькой свечи.
Глава 9
Покойницкая. Ханс Кристиан узнал этот запах, он пока не хотел открывать глаза, но все же сделал это, открыв их медленно, сначала один… только один, второй никак не мог открыться. Кто знает, может, так оно и есть, когда человек умер, он получает зрение как у циклопа. Правда, он надеялся на ангельские трубы и небесную музыку, но их отсутствие его не удивило. Про него все забыли, даже когда он умер. У него полились слезы, один глаз жгло от острой боли, он сожалел о своей смерти, но это же и должен чувствовать человек? Если собственная смерть не заставляет плакать, то что иначе заставит?
Ханс Кристиан приподнялся, опершись на один локоть.
В целом между живым и мертвым человеком нет особой разницы. Он все еще ощущал свое ужасное тело, оболочку для далекой боли, все еще чувствовал свои амбиции очаровать весь мир, все еще помнил дорогие ему лица. Да, кажется придется поверить, что смерть забыла начисто стереть ему память, когда сбросила его вниз, в туннель.
И вдруг он понял со всей серьезностью.
— Я не умер, — шепнул он и теперь в первый раз испугался места, где он находился. Покойницкая. С тусклым светом из маленького окна. Вокруг были одни мертвецы. Ребенок в углу с зеленой кистью, взрослый рядом с ним с оторванной рукой. Никогда нельзя привыкнуть к компании мертвецов, так уж повелось. Как бы часто человек этого ни видел, каким бы обычным явлением это для него ни было, никогда нельзя будет отделить от существования всего, что человек любит.
Он упал. И его нашли.
Должно быть, они подумали, что он умер, и принесли его сюда. Может, он какое-то время был мертв. Несколько минут или часов, и все перевернулось с ног на голову, словно ему дали новую возможность сделать все хорошо. Или он просто-напросто выглядел без сомнений мертвым. Забитый, бледный, без пульса. У него всегда был слабый пульс. Что-то было и с платком, который убийца прижимал к его носу и рту. Он пах чем-то кислым, незнакомым ему, опасным и как по волшебству лишил его всех сил. А может, те, кто его нашел, решили его не освидетельствовать. Вот он, уже готов, как они сказали, послав двух батраков с его телом из порта в покойницкую. Они просто-напросто положили его на свободную полку. Покойся с миром, цветок с навозной кучи.
Он попытался спуститься, пробрался к выходу из темной комнаты, нашел дверь.
Заперта. Снаружи. Ну разумеется.
Он повернулся. Осмотрел другие тела на полках. Они были все раздеты. Вот близнецы, держащиеся за руки, и старуха с черными ногтями. Он шел так, словно боялся, что кто-то еще из них восстанет из мертвых, но затем он понял, что они заперты в покойницкой. Поэтому они оставили попытки выйти наружу? Нет, ему нужно выйти, запах был невыносимым.
Вон, пара ног прошла мимо подвального окна.
— Эй, я живой!
Ноги не остановились, только замедлили ход. Словно обдумывали, не стоит ли пуститься вскачь.
— Да, здесь. Я не умер! — закричал Ханс Кристиан, напоминая самому себе на будущее, что всегда нужно носить банкноту в кармане. Нет, я не умер, я мнимо умер.
Молли не оказалось дома. Хансу Кристиану было некуда пойти, он опустился у двери на улицу.
Все в городе было совершенно по-старому, он даже смог вытянуть ноги на тротуар, и людям приходилось через них перешагивать, люди в столице лежали то тут, то там. Он даже умудрился немного вздремнуть, пока не услышал шаги и не увидел перед собой Молли.
Сначала она вскрикнула, когда увидела его, а потом бросила в него своей шляпкой.
— Где ты был? Где тебя носило?
Он ошикал ее, пытаясь встать на ноги.
— Я нашел его, сахар, красный сахар, туннель, Молли! Я думаю, это то место, где он это сделал, в пакгаузе, — проговорил он это так быстро, что это звучало как бред сумасшедшего. Она склонилась к нему, и ее лицо напомнило ему, как он выглядел раньше.
— Что там случилось? — спросила она.
Случилось? Он умер, потом воскрес из мертвых. Так оно и есть, у Андерсена было больше одной жизни. Теперь он это знал и собирался взять от второй жизни все.
Наверху в комнатушке Молли зажгла сальную свечку и накрыла покрывалом руки и ноги Мари, разметавшейся во сне в ящике, служившем ей кроватью. Молли села и повернулась к Хансу Кристиану.