— Привет, дорогие ключики, — шепнул он. Никогда нельзя кричать на вещи, они слушают только негромкие голоса детей и тех, у кого душа ребенка.
Он посмотрел на Молли, ее взгляд был затуманен, ей не хватало воздуха. Потом она снова посмотрела на ключи.
— Вы открывали то один замок, то другой, вас крутили и поворачивали, вами запирали и отпирали. В неправильных руках вы заперли невиновного и пошли против справедливости. Но это никогда не была ваша добрая воля. Вы хотели помочь и защитить. Разве я ошибаюсь?
— С кем, черт побери, ты разговариваешь? — закричала Молли за ним. Он замахал на нее руками, чтобы заставить замолчать.
— Вы подходите женщине, которая была одна дома в комнатушке, вы подходите хижине в лесу, безопасному убежищу для маленькой семьи. Вы подходите к двери в кладовую, чтобы ни вор, ни грызун не смог похитить радость еды. Это вы. Это ваша работа, дорогие ключи. Разве я ошибаюсь?
— Ханс Кристиан, перестань… перестань. — Молли снова начала плакать. Она шептала имя Крошки Мари, извинения перед Анной, извинения, что она не смогла справиться, не помогла ее дочери.
— Дорогие ключи, знаете что? — шепнул Ханс Кристиан.
— Нет, что именно, поэт?
— Теперь у вас есть шанс совершить небольшое путешествие сюда и сделать кое-что большее, чем отпирать людей и запирать вещи. У вас есть шанс перевернуть мир по своей собственной оси вместо того, чтобы просто крутиться в руках других людей. Вам нужно просто проползти сюда на своих маленьких железных лапках. Да, вот так, вас пятеро, поднимайтесь, как будто у вас две ноги, три руки и трость. Идите сюда, этой дорогой, дорогие ключи.
Молли плакала за его спиной, кашляла и плакала. Дым заволок ее. И в то же время она, все больше помрачаясь рассудком, шептала имя Ханса Кристиана, становившееся все короче и короче. Сначала было только «Ханс», потом «Ха», потом только «Х». Слова исчезали, словно кусок масла в горячей каше.
Последний взгляд на ключи. Потом это произошло. Он знал это.
Вещи живут своей жизнью, и волчки, и деревья, и куклы, и маленькие оловянные солдатики. Душа есть и у огнива, и у старых душ в огне. Весь мир был в постоянном движении, а железные ключи могли пойти погулять. Неуверенно и медленно, как маленькие дети, только сошедшие с рук матери, но тем не менее. Они сделали шаг.
Глава 6
Молли пыталась найти выход и плакала.
Плакала за себя и за сумасшедшего поэта, начавшего разговаривать с ключами. Плакала за Анну и за мучительную несправедливость жизни, ставящую на колени хороших людей и толкавшую их в грязь, из которой нужно было вечно искать путь наружу. Но больше всего плакала она за Крошку Мари. Что теперь с ней будет? Она стояла и ждала у дверей больницы. Но скоро она поймет, что Молли не вернется назад. В первые дни она, конечно, будет бродить по улицам. Это будет самое опасное время. Может, ее заберут табачные фабриканты, известные тем, что находят детей на улицах и заставляют их трудиться с утра до поздней ночи, закручивая сигары, и разрешают им совсем немного поспать в грязных бараках? Будет ли судьба Крошки Мари такой же, как у ее мамы и тети, и будет ли она заниматься тем же, чтобы заработать себе на жизнь? Или она уже немного выучила правила улиц и жестокие законы города, чтобы самой позаботиться о себе и попроситься обратно на Улькегаде? Будет ли Саломина о ней заботиться или продаст ее благородным господам? Или Крошка Мари попытает судьбу в Унсевике, может, на своем пути она найдет новый дом у крестьян, которому нужны еще одни руки и девушка в постели? Анна и Молли старались изо всех сил, чтобы обеспечить Мари лучшую жизнь, чем та, что была у ее мамы и у ее тети. Но эту задачу они выполнить не смогли. Крошка Мари оказалась предоставлена сама себе.
— Молли, Молли…
Она подняла голову. Ханс Кристиан стоял в стороне.
Но он держал перед собой ключи. Ключи от двери.
— Каким образом? — спросила она и закашляла, пытаясь подняться.
— Они пошли мне навстречу, — сказал он и объяснил все своим излюбленным образом, не имевшим никакого смысла. О том, что все вещи на свете мечтали стать чем-то другим, бедные мечтали стать богатыми, богатые мечтали о свободе, деревья мечтали уйти из леса, лес хотел пойти в город, птицы завидовали рыбам, плавающим под блестящими морскими волнами, а ключи и железные вещи мечтали подчиниться поэту.
— О, ну перестань уже, — сказала она и выхватила ключи из его руки, и сразу отперла дверь.
Коридор теперь был пуст, дым и пламя опустошили все здание.
Она взяла Ханса Кристиана за руку.
— Держись крепко, я знаю дорогу.
Весь двор был охвачен суетой. Кричащие люди, женщины, скинувшие с себя одежду. Кого-то рвало в углу, кто-то дрался за то, чтобы пройти к воде из корытца для питья во дворе, пока кутерьма из безумцев, свиней, пациентов и куриц выбегала из ворот, прочь из больницы. Пара привратников тщетно попыталась задержать их. Ключницы пытались организовать цепочку из тех, кто тушил пожар и носил ведра с водой к брандспойту. Они втащили конец в одно из подвальных окон, но не могли выжать из него ни капли воды. У них не было ни помощи в лице других ключниц, ни колодцев поблизости. Молодая ключница оборачивала мокрое полотенце вокруг головы пожилого человека.
— Пойдем отсюда, — громко шепнула Молли в ухо Хансу Кристиану. — Пока никто не понял, что мы исчезли.
Они выбежали в ворота и смешались с группой, вываливавшейся на улицу, только в отличие от них не ликовали и не вопили о своей радости от случившегося избавления. Молли наблюдала за привратником, стоявшим в воротах, и мгновением спустя на него напали два безумца в робах. Они вырвали из его рук моргенштерн, забрали его фуражку и исчезли в городе вместе с остальными.
Молли схватила Ханса Кристиана и потащила его влево.
Перед больницей было больше людей, чем обычно средь бела дня, и когда они вышли на улицу напротив Тольдбуена, мимо них проехал большой конный экипаж с еще одним брандспойтом и восемью мужчинами, кричащими и звонящими в колокол. Где-то поблизости полицейские дули в свисток.
Молли все же прошла, перешла улицу и отвела Ханса Кристиана в тенистую аллею, состоявшую из нескольких деревьев, росших на насыпи. Он с удивлением посмотрел на нее. А потом обнаружил Мари, прятавшуюся в кустах и смотрящую на них большими глазами. Когда они подошли ближе, малышка сбежала вниз по склону и бросилась на руки Молли.
— Ну, ну, моя лисичка, — вздохнула Молли и оперлась о дерево. Казалось, что легкие были полны пепла, опилок и искр. Ее вырвало. Теплая еда. Она не помнила, когда ее ела. — Я говорила тебе… — сказала она Мари, задыхаясь.
— Это моя тетя устроила пожар, — прошептала Мари в ухо Хансу Кристиану. — Она хотела вытащить тебя отсюда.
— Помолчи, — сказала Молли и вытерла себе рот. — Этим не хвастаются. Это был глупый поступок. Так делать нельзя.
Раздался странный хлопок. Сначала на мостовой, потом в кронах деревьев.
Они повернулись назад и осмотрелись. Это был дождь, большие капли, с тяжелым стуком полившие из темных туч. Свет подрагивал и мерцал над больницей, а пациенты все выбегали и выбегали бурным потоком. Паника распространялась вокруг. Городовой попытался схватить несколько молодых людей, которые уже собирались украсть лошадь, чтобы уехать на ней.
Ханс Кристиан стоял перед Молли и с удивлением смотрел на нее. Роба душевнобольного была порвана в лоскуты и оплавилась от огня, но капли падали на его плечи и кудрявые волосы, лицо было черным от сажи и красным от крови. Он обнял ее. Она почувствовала его торчавший из-под кожи скелет, ребра и костлявые руки. Это казалось неестественным и застывшим. Как будто обниматься с вешалкой для одежды.
— Я тебе всем обязан, — сказал он. — Спасибо, спасибо!
Они на мгновение постояли, слушая резкие звуки города за их спиной. Она могла ощутить, как он вдыхал ее запах. Сделал несколько глубоких вдохов, уткнулся носом ей в шею и дышал в нее. Потом разомкнул объятия и посмотрел на нее.
— Она пахнет, — сказал он. — Это странно.
Она оттолкнула его и смутилась. Она усердно трудилась и надрывалась в замке, накрывала столы для тысячи гостей, охотилась на убийцу, убегала от полиции, освободила его из камеры для душевнобольных и избавила от адского пламени, она даже сменила одежду, когда заходила в свою комнатушку, освобождая Мари. Конечно, она не могла пахнуть как мадам из Парижа. Она пахла заботами и копотью.
— Я не это имел в виду, — сказал он и показал на нее. — Откуда ты это взяла?
— Что ты имеешь в виду? Что и откуда взяла?
Она поняла, что он был в нервном возбуждении. Он схватил платок и погрузил нос в ткань.
— Это тот же запах, тот же запах, который я почувствовал, когда меня убивали, — объяснил он и рассказал об убийце, который прижал кусок ткани ко рту и носу Ханса Кристиана. Этот странный запах почти отнял у него жизнь.
— Что я знаю? — раздраженно спросила Молли. — Это вообще не мой платок. Он принадлежал Анне.
Крошка Мари покачала головой.
— Я нашла его в ее комнате. Должно быть, это ее, — сказала Молли.
— Где? Где ты его нашла? — спросил Ханс Кристиан.
— В тот день, — ответила она. — В тот день, когда я увидела, как Анну достали из воды и задержали этого вырезальщика. Я пришла, чтобы прибраться. Он лежал на полу. — Она сняла с себя платок и посмотрела на него. — Но я никогда не видела Анну с ним, никогда не замечала, что у нее есть такой красивый платок. — Молли понюхала его, но почувствовала только запах дыма. Был только далекий след какого-то неизвестного ей аромата, может быть, лимона.
— Могу я посмотреть? — Ханс Кристиан развернул платок. Посмотрел через него на небо, до рассвета еще было далеко. — Откуда ты? — спросил он у платка.
— Он мог взяться откуда угодно. От посетителя? С рынка? От коробейника?
— Он очень хорошо сделан, — сказал Ханс Кристиан. — И вышит. Здесь много вышивки. Это недешевый платок. Это или благородный подарок жене часовщика, или собственность дочери каретника, или подарок директора своей матери.