— Может, побудем друг с другом под Новый год? — Она была старая, может быть, немного за сорок, с мокрым табаком вокруг рта.
Больница была там же, где и всегда. Ханс Кристиан не был здесь с тех пор, как Молли вытащила его отсюда той ночью несколько месяцев назад. Она спасла его, она верила ему. Двор был пуст, ворона яростно каркала, и снег вился бураном. Она пару раз пересекла двор и улетела в сторону города. В углу привратницкой горел небольшой камин. От котелка шел дымок. У камелька сидела маленькая черная дама, завернутая в шаль. От ее рта шел теплый пар.
— Я ищу Молли, — сказал он. — Фрёкен Хансен. Она, скорее всего, лежит в этой больнице.
Ключница посмотрела наверх.
— Никаких посещений по вечерам, — сказала она. — Приходите утром.
— Вы знаете, где она лежит? У нее болезнь груди.
Ключница ответила что-то про новых и старых больных, о тех, кто поступил сначала, и о тех, кто поступил потом. Самые новые лежали наверху, если они могли ходить. Если они не могли ходить, их клали внизу, около мертвецкой, чтобы всем было легче.
Не спрашивая ничего больше и не дожидаясь разрешения, Ханс Кристиан побежал мимо ключницы, вверх по лестнице. Он слышал, как она кричала за его спиной. Он не обращал на это внимания, его сердце было полно беспокойства и нетерпения. Первая палата, Молли здесь не было. Он спросил у сиделки, которая только что закурила тонкую трубку табаку, но в ответ получил только непонимающий взгляд. В следующей палате Молли не было, и в палате за ней. Он позвал ее по имени.
Наконец он это заметил, слабое движение под одеялом, и рыжие волосы, как загоревшийся куст.
— Молли, — позвал Ханс Кристиан и бросился на колени у кровати.
Молли была бледна, даже веснушки побледнели, зубы щелкали, губы были светло-розовыми. Покрывало было толстым, но ей все же было холодно. Ханс Кристиан сорвал покрывало с соседней кровати, где лежал храпящий старик, и положил его поверх второго покрывала. Она открыла глаза и посмотрела на него.
— Мой поэт, — сказала она слабым голосом и сжала его руку.
— Молли, Молли. Почему же ты… не послала за мной?
Она закрыла глаза.
— Такой почтенный господин. В шляпе.
— Почему ты так говоришь? Я думал о тебе и о Мари каждый день. Я не думал, что вы хотите меня увидеть до того, как у меня будут деньги. Я тебе должен, — сказал он и подумал о кошельке с риксдалерами. — Вот, — сказал он и положил один из них ей в руку. — Я только сегодня их получил. Все, что я тебе должен. Они твои, они ваши, на ваш трактир, — сказал он.
Слишком слабая улыбка у Молли на губах.
— Это пройдет. Все теперь будет лучше, — сказал Ханс Кристиан.
Молли закашлялась. Слишком сильный кашель.
Ханс Кристиан осмотрелся вокруг. Маленькая палата с другими больными. Это не то место, где она должна быть, нужно торопиться.
— Мы должны найти тебе врача, хорошего врача. — Он подумал о враче, чьего сына они спасли. Он писал Хансу Кристиану два раза. С благодарностями от него и его жены. Он точно поможет Хансу Кристиану и Молли.
Она закрыла глаза. И не открывала их.
— Молли, Молли? Где Мари? — Он положил руку ей на лоб. Он был холодным.
— Лучше всех. Бабушка уже едет, — прошептала Молли.
— Едет? А где Мари? Молли, ответь мне.
— В доме терпимости, сиделки… не должны ее видеть, — прошептала Молли и покачала головой. — У нее есть щепки, клей и… сера. Саломина присматривает за ней.
— Нет, нет. — Ханс Кристиан поднялся так быстро, что кровь оттекла от головы.
Молли попыталась держать глаза открытыми, но не могла.
— Что?
Как он мог сказать ей это?
— Я с ней немного виделся. С Саломиной, — ответил он. — Саломина была пьяна. Ни за кем она не следит, даже за самой собой. Она ничего не говорила о Мари. Она ее не видела.
Молли с силой открыла глаза и попыталась скинуть с себя покрывала.
— Я должна… уйти… отсюда… я должна…
Он положил на нее руку.
— Ты останешься здесь. Оставайся под покрывалами. Она на Улькегаде. С другими девушками. Я нашел ее. — Но у Ханса Кристиана было странное чувство.
— Я не могла… я заболела, — прошептала Молли. Она была слишком слабой и измученной, чтобы заплакать.
— Я знаю это, — ответил Ханс Кристиан и поцеловал ее в щеку. Она была холодной. Кажется, она ничего не почувствовала.
Он сбежал вниз по лестнице, за ворота. Он не чувствовал ни холода, ни ветра, не обращал внимания на снег, бьющий по лицу, и скользкую мостовую под ногами. Искрящееся веселье грога осталось далеко позади. Он перебегал пассажи, улицы, проспекты, пробежал за отелем «Дю Норд». Не было никакого смысла искать ее до того, как он побывает на Улькегаде и в комнате Молли. Но все же он высматривал всех, всех, кто ему подходил, маленьких и больших, перебиравшихся по насту, видел маленькую девочку, державшую за руку маму по дороге домой, и другую девочку, сидевшую на подоконнике со своим старшим братом. Он видел однорукого калеку, женщину неопределенного возраста, которая распевала куплеты и попрошайничала, пока все проходили мимо нее.
Наконец он добежал до дома терпимости, и в этот раз он не ждал, пока кто-то ему ответит, он просто навалился плечом на дверь и поднажал. Дверь отскочила со скрипом, и он вбежал в коридор по лестнице из четырех ступенек. Дверь в комнату Молли была наполовину открыта.
— Мари, — позвал он и вошел внутрь. Комнатушка была холодна, никаких признаков Мари.
Он положил руку на печку, она не была даже чуть теплой. Он осмотрелся в комнате, сам не зная зачем, ведь здесь не было мест, где она могла бы спрятаться. Она вышла. Прождав пару дней свою маму или Саломину, Мари проголодалась и вышла в город, чтобы достать какой-то еды.
Или чтобы продать свои серные спички.
Он увидел на столе деревянные щепки и ящик со спичками.
Это Молли хорошо придумала, серные спички хорошо продавались зимой.
Он снова оказался на улице, на трескучем морозе. В дверь вошел батрак, вонявший вяленой рыбой. Ханс Кристиан уже собирался спросить у него, не видел ли он маленькую девочку, уже открыл рот, но батрак уже был на лестнице в поисках свободной проститутки.
Ханс Кристиан прошелся по зданию. Заглянул во двор и за домом, позвал ее. Назвал ее имя, что прозвучало неуместно. Он услышал, как звук раздался на улице, на пустой улице. Снег приглушил большую его часть, и все чувствовалось таким неправильным и запутанным, что он не мог удержать это внутри.
Он начал искать по соседним улицам. Спрашивал у всех, кого встречал. Вы ее не видели? Девочку, продающую серные спички? Кое-кто отвечал, но большинство просто ускоряло шаг.
Слесарь видел девочку, но вчера или в какой-то другой день, он не мог отличить один день от другого в этом бесконечном снегопаде. Супружеская пара деловито пробиралась сквозь сугробы, но они видели ребенка, заворачивавшего на Вингорьстреде. На нем не было обуви. Женщина это помнила весьма определенно, но мужчина рявкнул на нее, и они исчезли.
Городовой зажег фонарь, отражавшийся в окнах.
На улицах становилось все тише. Снег больше не падал, и все люди стремились скорее зайти в двери, чтобы поужинать последний раз в этом году. Вокруг ходили только самые закоренелые безбожники.
Он видел, как в комнатах люди встречались за накрытыми столами. Некоторые ели свиные головы с жиром, вытекавшим из пустых глаз, другие играли в карты. В благородном доме на Адмиралгаде слушали авторское чтение, молодой актер с безнадежными манерами стоял спиной к горящей изразцовой печи и читал вслух свои вирши.
Может, и Мари видела нечто подобное? Может, она стояла и смотрела на окна, на все то, чего у нее нет и не будет? Может, она желала себе новую жизнь так же отчаянно, как и он сам, когда уезжал из Оденсе?
Часы пробили десять. Городовой голосил об угрозе пожара и напоминал об уходящем времени. Новый год надвигался, как угрожающий колосс.
На секунду у него появилась идея заходить к людям в комнаты и просить их всех помочь ему поискать Мари, но потребовалось бы больше времени и больше хороших историй, чтобы пробудить симпатии копенгагенцев. Нет, именно сейчас это был самый холодный город на Земле.
Он бегал по улицам вокруг Конгенс Нюторв, заглянул в театр в слабой надежде, что Мари привлекли огни здания, и разговоры, и грохот музыки, но продавец билетов не видел никакой девочки, да и вообще никаких детей, а последнее представление уже давно закончилось в преддверии Нового года.
Он вбежал на Лаксегаде[65] и Хуммергаде, на площади и задние дворы, заглянул в сад Розенборг и даже в Ботанический сад. Оба места были заперты, темны, и ребенка здесь было искать решительно негде. Но где же все-таки можно было ее найти?
Он дошел до Новой площади. Огни качались на вершинах мачт рыбацких судов. С другой стороны канала раздавались крики, игра на скрипке и обрывки стихов из подвала, полного моряков. Конный экипаж беззвучно катился по снегу, и он видел, что его следы вели в хорошую ресторацию, а именно туда, где он нашел Козьмуса половину жизни назад. Во всяком случае, так он это чувствовал. Но ее он не нашел. Хотя… Что это странное существо у стены?
Существо было одновременно и большим, и маленьким.
Сначала, когда он приблизился, он увидел, что снег сделал его слишком большим. Слой снега полностью покрыл его, так что оно походило на снеговика, слепленного детьми. Но у него не было ни рта, ни носа, ни шляпы. Не было ничего — и когда он счистил снег, он увидел распущенные волосы.
— Нет, — закричал он и заскользил. — Нет. Моя девочка, мое дитя.
Он снял с себя шляпу и счистил с нее снег, взял девочку на руки, почувствовал холодное тельце у своего. Она еще не окоченела, просто замерзла. Могли пройти часы, а может, и минуты с тех пор, как остановилось дыхание. Что было делать? Рот был открыт, губы посинели, глаза смотрели прямо перед собой, голубые глаза, такие голубые, как только бывают у детей.