Первое, о чем я всегда хочу тебе сказать (и о чем никогда не говорю), — да, сначала я тебя ненавидел. Ненавидел и казнил. Я рисовал себе сцены, в которых я убивал тебя самыми разными способами. В галерее картин моей памяти этот раздел представлен отдельным огромным залом. Но сейчас свет там потушен, я не наведываюсь туда больше. Злость прошла. Потом я пытался понять. Я задавал себе вопросы и пытался на них ответить. Все мои мысли о тебе начинались с «почему?». Почему она не навестила меня? Почему не написала? Почему не извинилась? Почему у нее нет элементарной жалости к тому, с кем ее столько связывало? Хотя бы одно слово мне нужно было от тебя. Но я его не дождался.
Сейчас, милая, я сяду писать письмо женщине, которая хочет комплиментов, хотя, мягко говоря, их не заслуживает. И я дам ей их — пусть радуется. Ей так удобнее — вместо того, чтобы привести себя в порядок, можно переписываться с зэком — его устраивает и целлюлит, и жирные ляжки, он похвалит, скажет, что прекраснее ее нету на всем свете.
А она мне пришлет покушать. Тебе было бы стыдно за меня, если бы ты об этом узнала? Думаю, что нет. Я угадал? Наверняка даже если ты и возмутишься, в глубине души ты меня поймешь. Ты сама — такая. И это не плохо и не хорошо. Да, я согласился с тобой, люди буквально напрашиваются, чтобы их обманули. Зачем же потом жаловаться? Моим женщинам лень раздумывать о том, заслуживают они красивой любви или нет, как и твоим клиентам о том, почему прекрасная квартира сдается за копейки. Им всем просто очень хочется. Они закрывают глаза на очевидные вещи и суют любопытный жадный носик во вкусно пахнущую мышеловку. Хватаются за мечту, какой неправдоподобной бы она ни была. Дураки они или просто несчастные люди? Штука в том, что решать им самим. Все условия уравнения всегда были на виду, надо только сложить эти пресловутые два и два. Но они не хотят. Зачем узнавать правильный ответ, если он может не понравиться? Правда полезная, зато неправда вкуснее, и ничего, что потом будет пучить. Главное, что сейчас хорошо.
Я не буду говорить «ненадолго прощаюсь» — я с тобой никогда не расстаюсь. Все эти строчки, что я пишу разным женщинам, — они не совсем фальшивые. За каждой из них всегда стоит нечто подлинное — мое невысказанное признание тебе».
Во-вторых. Пока ты ее не приручил, не вздумай кочевряжиться. Упаси тебя просить заочницу хоть о чем-нибудь — вспугнешь. Скажи, что все, что тебе нужно, — время от времени ей писать. Что она тебя чем-то зацепила, что на фотографии она особенная, и взгляд у нее светлый. И что пока ты сам не в состоянии проанализировать свое к ней чувство. «Вот тянет меня к тебе, и все» — этого обычно достаточно. Ответа не требуй. Лучше показаться робким, застенчивым, преданным. Со временем она сама предложит тебе помощь. А ты должен отказаться, иначе игра не имеет смысла. Не переживай, она будет настаивать и в конце концов настоит на своем. А пока не будь нетерпеливым, говори, что с каждым днем привязываешься все сильней. И через какое-то время она отзовется. Всерьез подумает о том, что с тобой ей, возможно, будет не так уж и плохо — а что, ты раскаялся и хочешь работать и создать семью. Она признается в ответных чувствах, будет ждать — и твой роман покатится по накатанной. К тому же зэк — это романтика. Женщины любят преступников, секретики и помогать заблудшим душам. Еще. Даму нужно держать в постоянном напряжении, как кастрюлю, под которой то убавляют, то прибавляют огонь. Иногда следует пропасть на ка кое-то время, чтобы заставить ее поволноваться. Важно ее ревновать, чтобы чувствовала себя желанной. Но самое главное — наркотик любви должен поступать женщине исправно до тех пор, пока она не окажется на игле. Только тогда можешь немного выдохнуть и расслабиться.
Зона приклеивает клички намертво, не сорвешь. Его любимой заочнице почему-то досталось обидное — Милка-Кормилка. Кто и когда заклеймил, уже не вспомнишь.
Имя ужасное, хотя по всем статьям она лучше любой заочницы здесь. Она ему даже приглянулась. В смысле по-настоящему. Даже если бы в тюрьме не сидел, обратил бы на такую внимание где-нибудь в кафе. Знакомиться бы не пошел, но полюбовался бы. Чем-то похожа на Любовь Орлову. Есть в ней порода, качество, чувство собственного достоинства. Светлые мелко-кучерявые волосы высоко взбиты, бюст дерзкий. Когда он от нечего делать зарегистрировался на сайте знакомств, он себе приказал: опускаться до подлизывания к страшным старым бабам, которые с котлетками таскаются в тюрьму, ты не будешь. Не попадется та, которая будет чем-то действительно интересна, значит, посидишь без женского общества, не помрешь.
Про Милку-Кормилку все говорили: брось, такая на зэка не взглянет. Но они давно уже и с большим удовольствием общаются. Он даже стал подумывать, не послать ли и ей сувенирчик какой-нибудь, но зачем ей его сувенирчики. Что офисная цаца будет делать с зэковскими четками? Все у них развивалось без помех, как-то само собой. Милка-Кормилка оказалась из недотрог, сначала позволила себе просто писать. Постепенно сжалилась и стала время от времени отвечать. Она разведена, и сейчас, хотя вокруг и крутятся кавалеры, ни с кем не встречается, работает много. Но любви-то все равно хочется.
Со временем ей, доброй женщине, стало неудобно, что человек с ней так пылок, тратит на нее столько времени — а до сих пор не обласкан. Она прислала ему посылку, со вкусом подобранную. Не поперла на почту двадцать килограмм всякой всячины, а ограничилась небольшими приятными сюрпризами.
Потом он добавил в свои письма эротики, она оказалась не против. Пришел день, когда она призналась наконец, что он ее очень заинтересовал и что чувства ее очень похожи на любовь… И такие страсти между ними разгорелись! Она его тоже стала желаниями своими терроризировать. А сначала такой тихоней казалась.
Потом стали встречаться в ее письмах хорошо присыпанные лишними словами фразы «…когда мы увидимся», «…после нашей встречи», «…когда ты приедешь». В общем, настал момент, когда нужно решать, что делать с Милкой-Кормилкой. С ее последней посылкой (сыр, консервированная красная рыба и очень много конфет — она изучила его вкусы) пришло письмо, в котором она написала: «Почему бы тебе после освобождения не пожить у меня? Места у меня много, это будет удобно. Думаю, мы оба этого хотим. Можешь не отвечать сразу, но обещай, что подумаешь, ладно, милый?» Вот ведь как. То, что заочница предлагает зэку переехать к ней, дело обычное. Женщина понимает, что любимому нужно где-то перекантоваться, и предлагает ему свою жилплощадь. Ее ведь уже убедили, что она любима и желанна, что она единственная, и она чувствует себя в ответе за своего мужчину. Некоторые умельцы устраивались после тюрьмы и вовсе хорошо — по очереди объезжали невест, выбирая самую лучшую. К чему он все это говорит? Просто он подумал: а чем черт не шутит?
За стеклом нарисовалась продавщица из магазина «Продукты». Пришла опять трепаться насчет трупа. Откуда у людей столько свободного времени, что они в курсе и того, что их не касается? Вот им с Ульяной иногда не удается по несколько часов сходить в туалет, столько работы. Ульяна лицо скривила и даже банкой жестяной об стол грохнула: «Вы уж извините, но нам работать надо. А с трупом пусть полиция разбирается, о’кей?» Продавщица обиделась, но, по крайней мере, ушла.
Ульяна не сплетница совсем, говорит в основном по существу. Никогда он не видел, чтобы она языком чесала на крыльце с кумушками или в соседних отделах. Он даже спросил ее как-то в шутку: «Пороли тебя, наверное, много в детстве? Серьезная выросла, как мужик». Она, не задумываясь, не отрываясь от работы, ответила: «Почему — в детстве? Меня до самых шестнадцати лет пороли, пока я в Петербург не переехала. Мальчик проводил — получи. За юбку короткую, за помаду. Мама все честь мою берегла, — Ульяна скривилась, — все беспокоилась, что я шлюхой вырасту. Хотя я ей поводов не подавала. Просто — хорошенькая была. Город у нас маленький, пятно на репутации в таком не выведешь. Но откуда такое недоверие к собственной дочери».
М-да, подумал Василь, воспитали ее в строгости. Зато выросла почтительной. Ульяна, что ни месяц, бегает на почту, отправляет матери своей посылку в Сибирь. Не забывает. Сама в стесненных обстоятельствах, а маме вынь да положь. Правда, мать ее немного все же перестаралась, вместе с женской дурью совсем выбила из дочери и женственность. Намазаться нормально и завиться — это не про нее. А если начинает кокетничать, то делает это так неуклюже, что лучше бы не бралась. Иногда клиенты из вежливости говорят ей что-то приятное, так она в такие моменты становится похожа на рыбу-пузырь, которая вот-вот лопнет. Старается не показать, что рада, а сама уже как шарик. Потом еще минут десять ей нужно, чтобы сдуться обратно.
Как-то она спросила его: «Василий Эдуардович, а вы женаты?» Он тогда уши-то не навострил, а зря, потому что такие вопросы просто так не задают. Подумал, может, ей просто интересно. «Нет, я разведен, и давно», — ответил он. «Как же вам это удается?» — «Что удается, Ульяна?» — «Оставаться холостяком. Тут кругом женщины, это опасно. Какая-нибудь может вас подцепить». — «Да какие опасности… — махнул он рукой раздраженно, потому что капнул клеем на кожу, а не только на подошву, — кого мне тут бояться». Она замолчала, насупилась. Потом стала голенище сапога сдавливать, будто задушить его хотела. И тогда только до него доперло, что отвечать так было невежливо.
Что значит «некого бояться»? Мол, уж ты-то, Ульянка, такая страшная, что тебе меня вовек не окрутить? Она, конечно, не ахти-вахти, но все-таки женщина. Надо было просто отшутиться, пококетничать с ней, в конце концов, а он, как упырь, себя повел. Потом в качестве извинения он взял за правило хоть что-нибудь Ульяне говорить приятное. Чтобы поддержать здоровую атмосферу в коллективе. А Ульяна существо такое: чтобы ее похвалить, сначала нужно еще хорошо голову поломать — за что. За ровный цвет лица не похвалишь, за умение одеваться тоже. Готовить она не умеет, пару раз приносила пирожки свои, съел только из вежливости. Потом нашелся — буду хвалить ее за чай. Она постоянно на работу травки всякие таскает и заваривает. Он сначала от запахов морщился, но потом привык. Некоторые травы ему теперь даже нравятся. Чай — э