Но никак не в этом направлении к МКАД. Дураку ясно, что там его ждут. И Гринев, чуть сбросив скорость, веером развернул посреди дороги машину. «Для бешеной собаки сто верст – не крюк», – пробормотал бескровными губами и вжал педаль подачи топлива в полик.
За сорок минут до того момента, когда лжетаксист остановил «Фиат» на продуваемой насквозь трассе Воскресенск – Москва, оперуполномоченный ГУВД Стоцкий пробрался сквозь суету Казанского вокзала, зашел в комнату дежурного по станции и с его помощью купил билет на поезд до самой Казани. Его мать болела уже два года, врачи предсказывали кончину еще полгода назад, но женщина продолжала жить. Тот случай, когда ошибочное мнение врачей приносит только радость. Но Стоцкий отправлялся не к ней. И не к кому-то конкретно. Он на несколько недель убирался подальше от Москвы, как ему и было велено.
До отправления поезда оставалось каких-то сорок минут, и Стоцкий вышел на перрон, чтобы в последний раз подышать перед вагоном, пахнущим химией и влажным бельем. Купил в киоске пачку сигарет, выпил кофе, бросил в сумку пару газет – одну с кроссвордами, другую из разряда «желтой» прессы – хорошо отвлекает, когда не хочется думать о дне сегодняшнем, и стал ждать подачи к перрону фирменного.
Через четверть часа, когда на крутом повороте подъездного пути появилась голова состава, к нему подошли.
– Стоцкий?
Покрепче прихватив сумку и быстро оценив двоих мужчин лет сорока на вид, интересующихся им, оперативник ГУВД процедил сквозь зажатую в зубах сигарету.
– Кто спрашивает?
Пока цедил, заодно оценил и тактический порядок построения мужчин. Руки в карманах, первый стоит перед ним. Второй чуть сзади, выступая на две трети корпуса и вполоборота. Если Стоцкий и Гринев, работавшие в одном отделе уголовного розыска ГУВД кого-то задерживали без применения принципа «жесткого задержания», они располагались перед фигурантом точно так же. Это отличительная черта всех людей из ГУВД, с Петровки или с Лубянки. Это неписаный закон для всех, кто служит сыску. Их никто никогда не учит так вставать, опыт приходит с годами, как жизненная необходимость. Если фигурант начнет производить действия, то при таком построении боевого порядка он сможет направлять их лишь в отношении того, кого видит перед собой.
– Пройдемте с нами, – сказал один из мужчин и, видя нежелание выполнять просьбы подобного характера, добавил: – Не стройте иллюзий и не пытайтесь проверить, кто из нас троих быстрее бегает. Быстрее всех в Москве это делает он. – И мужчина кивнул в сторону напарника. – А я быстрее всех в Москве вынимаю пистолет из кобуры.
С ним разговаривают. И, по меркам задержания, разговаривают чересчур много. Хотели бы «сломать», сделали бы это в два счета. Наверняка их не двое – двоих видит он, Стоцкий. Начнись куча-мала, нарисуются еще столько же. Значит, «ломать» его нет необходимости, нет такой задачи. Задача взять и привезти. Куда – пока неясно.
– Быть может, представитесь? А то у меня рука чешется свисток из кармана вынуть.
– Как только вынешь, я сразу ее почешу. ФСБ.
И Стоцкий рассмотрел через клубы выдыхаемого им пара удостоверение, подтверждающее слова мужчины.
– Куда идти?
Через полчаса оперуполномоченный ГУВД был на Большой Лубянке. Еще через полчаса – на Большой Дмитровке. Хотя сам Стоцкий сейчас с удовольствием поехал бы на Малую Якиманку, в собственную квартиру.
Необыкновенно хороша Москва в предновогоднюю ночь. Если повезет и будет возможность оказаться над нею в самолете в ту пору, когда небо будет чистым, то создается вполне реальная картина приземления на планету вечного праздника. Мириады огней, алмазные нити дорог, блистающие иголочными остриями автомобильных фар, сменяющаяся активная реклама – все это направлено в лицо человека, наблюдающего за этой картиной через иллюминатор авиалайнера.
Празднику быть. Нынче после бани не посадишь на рейс пьяного, да еще с веником. Нынче на него трудно попасть трезвому с документами. Но тот, кому удалось пробраться на борт самолета, отправляющегося в Москву в предновогоднюю ночь, забудет и об унижении, связанном с разуванием и раздеванием в терминале, и об обнюхивании спаниелем на поводу хмурого таможенника, и о синтетической курице в горячей фольге. Еще более сильное впечатление испытает тот, кому повезет приземлиться. Он попадет в эпицентр событий, в самое жерло вулкана человеческой радости, именуемого предпраздничной суматохой. Именно сейчас, когда до знаменитого тоста «С Новым годом!» остаются сутки, не только москвичи, но и все жители страны начинают понимать, что еще живы, несмотря на то что во двор зашел, отворив калитку, 2005 год. Раньше ждали 80-х, дабы подивиться сияющим вершинам коммунизма, среди них 1985-й – конец света, потом 2000-й как гарантию крыши над головой каждой семьи. Но с начала 90-х все всё поняли и просто стали встречать Новый год, не помечая его конкретной исторической вехой. Бессмысленно. Главное, за спиной 2000-й: гарантий никаких, однако немногим дано было родиться в одном тысячелетии, а скончаться в другом.
Москва живет по тем же принципам, что и остальные города России. С утра – отметка на работе, и весь день толчея в магазинах в поисках подарков знакомым, близким, друзьям. Ночь перед тридцать первым декабря наиболее замечательна, потому что подробности новогодней ночи вспомнит редкий человек – все больше закодированные да гипертоники, а вот с тридцатого на тридцать первое, в промежуток времени, когда еще и год не прошел, и еще не праздник, стоит и о будущем подумать, и итоги кое-какие подвести, и план на следующий год наметить.
Словом, самое живое время для страны и в ней живущих – это ночь с тридцатое на тридцать первое декабря.
В новый год нужно войти обязательно без долгов, в любви, благополучии и с радостной невесомостью на сердце. Лучше всего для этого, конечно, «заказать» знакомого, мешающего все это чувствовать. В стране нет ни одного человека, который не был бы обязан другому человеку, который, в свою очередь, обязан третьему, а тот – четвертому. Но волею судеб очень часто случается так, что первый, с которого вся эта каша, собственно, и заварилась, оказывается кредитором того, кто эту кашу заварил. И если раскидать все долги в цепочке по порядку, то очень скоро выяснится, что долгов никаких нет, а есть только мифический навар, который человек сам себе придумал и возвел в квадрат. Им бы всем «набить стрелу», перетолковать да погасить виртуальные проценты, платить которые друг другу все равно никто не собирался. Но нет, истина, как сказал какой-то козел из тех времен, когда Италия была еще просто Римом, рождается в споре. Сказал гад, научил и помер. А поскольку процесс познания истины находится в причинно-следственной связи с количеством мозгового вещества в черепных коробках спорщиков, то самый короткий путь к истине для многих – лишить оппонента мозгов.
Хороша московская ночь, предшествующая новогодней. У милиции «усиление», у братвы «усиление», у должников тремор, у казино – прибыль.
Первая кровь окропила пол «Эсмеральды» ровно в полночь. В половине первого предновогодней ночи пролилась и кровь управляющего казино Гаенко Игоря Викторовича, а стены его офиса были забрызганы мозгами. Последняя неделя старого года далась управляющему особенно тяжело. В последние дни он вообще перестал понимать, что происходит. За одно и то же его сначала похвалили, потом запугали, а после, чтобы больше на глаза не попадался, пришли убивать.
Без пяти минут двенадцать в казино вошли двое. Их, как старых знакомых, пропустили без досмотра, и они принялись делать то, зачем пришли. Молча выпили у барной стойки по бокалу пива, дождались, пока сияющий, как предновогодняя елка, Гаенко поднимется к себе из зала, после чего последовали за ним. Этот марш останется незаметным, так как на втором этаже находится не только офис управляющего, но и бильярдная с маленькой закусочной, где к рюмке водки подают фирменную закуску – только что вскрытую мидию с тремя глазками маслянистой красной икры и веточкой петрушки. На второй этаж подниматься вольны все, кто пожелает, но вот войти в офис управляющего любому желающему невозможно. За стеклянными дверями, в крошечном фойе, зеркальном снаружи и прозрачном изнутри, стоит охранник с большой, коротко стриженной головой и в форме полицейского из Майями. Он никого никогда не впустит к управляющему, если только этого не пожелает сам начальник. Без спросу сюда входит лишь Эмма Петровна – она в казино за администратора – и несколько человек из крупье.
А потому этих двоих охранник впускать не собирался. Но пропустил, поскольку исполнять служебные обязанности с печенью, насквозь проткнутой заточкой, невозможно.
Входом в его вотчину знакомых людей Гаенко был крайне удивлен. Во-первых, именно они прошлым днем сказали ему, чтобы он уезжал из города этой ночью, то есть разговор закончен. Во-вторых, в руках одного из них была длинная заточка квадратного сечения, и теперь он старательно вытирал ее о куртку Гаенко на вешалке. Кто-то недоволен тем, что он не уехал? Но, ребята, ночь еще не закончена, а ему не говорили, что ему следует покинуть город сразу, как она начнется.
– Вот сволочь, – пробормотал тот, что стоял у вешалки. Он раздосадованно посмотрел на лезвие своего оружия и бросил его в стоящую рядом урну. – Кончик обломился. В позвоночник, наверное, угодил.
– В чем дело, ребята? – Управляющий Гаенко стал испытывать тревогу. Она пригибала его к паркету. Перчатки одного из гостей, залитые кровью, вызывали у него страх.
Вместо ответа он получил вопрос, но перед вопросом получил в лицо.
– Где сейчас Туз? – спросил второй, усаживаясь на край стола.
– Туз? – не понял управляющий, зажимая хлещущую из ноздрей кровь. – Это Костя, что ли? Понятия не имею. Я сам бы хотел…
Договорить не успел – пришлось переломиться пополам и сразу после этого начать искать губами свежий воздух.
Некоторое время в кабинете висела тишина. Лишь в коридоре раздавался звук, происхождение которого сидящему на полу управляющему было непонятно. Словно кто-то часто и тихо дробил рантом ботинка по паркету.