– Пойдем в комнату. Пластыря, к сожалению, у меня нет, а бинтовать тебя смешно.
Она села на диван, поджала под себя ноги, высветив дырки на коленках на джинсах, под которыми были колготки. Когда садилась, будто невзначай снова расстегнула две верхние пуговицы на блузке, благодаря чему оголилась шея едва ли не до самой груди. Словно не замечая этого, она повернулась к Достоевскому и снова глянула на него в упор.
– Илья Иванович, я не просто так пришла к вам.
Догадка промелькнула в его мозгу, но он молчал, стоя перед девушкой и глядя на нее сверху вниз с какой-то плохо скрываемой тревогой. Их молчаливое переглядывание несколько затягивалось. Но Достоевскому не хотелось первому прерывать молчание. Тогда она снова заговорила.
– Вы в курсе, Илья Иванович, что сейчас ребята начинают заниматься сексом лет в пятнадцать, а то и в четырнадцать?
– Это ты к чему?
– Это я к тому, что в нашем классе уже давно пацаны с девчонками трахаются.
– Ну и?
– Ну и на меня смотрят как на полоумную.
– Это почему?
– Потому что я еще до сих пор, извините, целка.
– Так это же хорошо. Всему свое время, Света. Ты разве не знаешь, что, во-первых, после, как ты назвала это, траханий могут появиться дети? А во-вторых, при неразборчивости в половых связях вместо детей могут появиться разного рода венерические заболевания, и сифилис с триппером сейчас не самые страшные из них.
– Ха-ха-ха! Илья Иванович, вы словно с печки спрыгнули. Вы же еще молодой, а рассуждаете, как старая бабка. Вы разве не слышали про такие средства предохранения, как презерватив? Все ребята презиками пользуются.
– Послушай, Ихменева, ты к чему мне все это рассказываешь? – Достоевскому явно не нравилась тема разговора, и он хотел бы его прекратить. – Мне это неинтересно, понимаешь? Мне не интересно, кто с кем спит из твоих одноклассников. Я не ваш классный руководитель, и меня ваша частная жизнь не волнует.
– А я не про моих одноклассников, я про себя, – уже спокойнее произнесла Ихменева. – Вас же моя частная жизнь интересует, да? Вы же про меня уже многое знаете?
Он тоже успокоился и сел рядом на диван.
– Хорошо, Света. Я готов тебя выслушать, только прошу, хотя бы одну пуговицу на блузке застегни, а то, боюсь, титька твоя выскочит, когда ты начнешь руками махать.
Она не сразу поняла смысл сказанного, поняв же, весело засмеялась, откинувшись на спинку дивана, отчего и в самом деле одна грудь с соском едва не оказалась снаружи.
– У вас просто в квартире очень жарко, – сказала она, но не стала застегиваться, а лишь поправила блузку.
Помолчав, неуверенно попросила:
– Илья Иванович, у вас есть что-нибудь… выпить? Мне так будет проще.
– Выпить или попить?
– Нет, чай я уже попила, мне бы что-нибудь покрепче.
– Знаешь что, дорогая моя, женщины – это страшная сила. В том смысле, что если они к чему-нибудь дорываются, то их остановить гораздо труднее, чем нашего брата мужика.
– Я не поняла.
– Перевожу с русского языка на человеческий. По статистике, если, скажем, банду возглавляет женщина, то такая банда действует гораздо более жестоко, нежели банда, возглавляемая мужчиной…
Неожиданно зазвонил городской телефон. Достоевский было дернулся к нему, но тут же остановился и продолжил:
– А если женщина начинает пить, то ее гораздо труднее вылечить от алкоголизма. Поэтому никакого алкоголя я тебе предлагать не буду. Если хочешь что-то сказать, говори. Или отправляйся домой и не морочь мне голову.
– Хорошо! – Ихменева решительным жестом поправила волосы, облизала вмиг пересохшие губы. – Я ведь не просто так затеяла разговор про секс…
– Я догадался!
– Мне тоже несколько раз предлагали трахнуться, причем, мальчик, который мне, в общем-то, нравится. Но я отказалась, потому что… потому что…
Она замялась, лицо покрылось густой краской. Она встала, подошла к Достоевскому вплотную так, что он даже стал чувствовать ее дыхание.
– Потому что я с восьмого класса влюблена в вас, Илья Иванович. И хочу, чтобы вы стали моим первым мужчиной.
И вдруг она, словно тигрица, бросилась на него, крепко обняла, прижав обе его руки к его же телу, и прильнула своими губами к его губам, при этом тяжело дыша. Он остолбенел от неожиданности; единственное, что успел сделать, так это плотно сомкнуть губы. Это помогло, но ненадолго. Она вдруг отпустила свои руки, правой рукой стала расстегивать блузку, а левую опустила туда, где была молния на его джинсах, которую в следующее же мгновение она ловко расстегнула. Наконец он опомнился. Зрачки его глаз расширились, сами глаза округлились, из груди вырывались какие-то неведомые ему дотоле хрипы. Он резко оттолкнул ее. Она упала на диван, блузка сползла на пол. Он все еще стоял, смотрел на нее и не мог вымолвить ни слова. Сердце его готово было вырваться наружу. А он сам готов был выпихнуть из квартиры эту навязчивую, потерявшую последние капли разума и стыда девицу. Сообразив, что у него расстегнута молния на джинсах, он решительным движением застегнул ее. Ихменева же, заметив это, откинулась на спину и захохотала, прикрыв глаза. Он подошел к ней, дотронулся до плеча, она открыла глаза, и тут смех ее стал еще более громкий и истерический, перемежающийся с нервными всхлипами. Из глаз брызнули слезы. У нее начиналась истерика. Достоевский растерялся. Не знал, как себя вести в таких случаях.
Он стоял долго, потом присел рядом с ней, попытался поднять ее, прижать к себе, но она резко оттолкнула его, не переставая рыдать. Тогда он пошел на кухню, налил в стакан воды из-под крана, вернулся в комнату и вылил воду на Ихменеву. Она от неожиданности икнула, вздрогнула, села. Смотрела на него ничего не понимающими глазами. Он поставил пустой стакан на компьютерный стол, сел рядом с ней на диван, прижал ее к себе. Теперь она уже не сопротивлялась, а, наоборот, прижалась к нему, уткнулась в плечо и уже не истерически, а чисто по-женски заплакала. Он сначала боялся к ней прикасаться, затем, поняв, что истерика закончилась, стал гладить ее по обнаженной спине.
– Успокойся, Света. Нельзя так. Ты же понимаешь, что между нами ничего быть не может…
– Вы меня ненавидите? – спросила она, не поднимая головы.
– Глупая, как я могу ненавидеть человека, который мне нравится.
Она тут же живо подняла голову и посмотрела на него своими серыми заплаканными глазами, которые, одновременно с льющимися слезами, попытались улыбнуться.
– Значит, я вам нравлюсь?
– Ну, – он покачал головой. – Ты красивая девушка, хозяйственная, умная…
– А вам нравятся только умные?
– В большей степени да. Просто я не знаю, о чем можно говорить с глупыми.
– А если я вам нравлюсь, можно я вас поцелую?
– Опять ты за свое, Ихменева? Ты с ума сошла, что ли?
– Наверное. Я где-то читала, что от безответной любви можно и в самом деле сойти с ума.
– Всему свое время, Света.
– А еще я читала, нет, это даже видела по телику, что одна девушка от безответной любви даже из окна выбросилась. У вас какой этаж, я забыла?
Она дернулась, но Достоевский уже был готов к такому повороту и сумел удержать ее.
– Точно, сумасшедшая!
– Нет, я сделаю по-другому, – хихикнула она. – Если вы меня сейчас не поцелуете, я напишу заявление в полицию, что вы меня заманили к себе домой и хотели изнасиловать, но мне удалось убежать. Вы же знаете, что бывает с педофилами.
Глаза у нее высохли от слез, и она смотрела в упор на учителя, ожидая его реакции на свои слова. А он снова растерялся. Тогда она опять прижалась к нему, закрыла глаза и приблизила свои губы к его губам. На этот раз он не стал сопротивляться. Они целовались долго и сладостно, а она незаметно опустилась на спину, обхватив его спину своими цепкими руками.
27
Альпы манят к себе своим спокойным величием. Остроконечные шапки вершин, всегда покрытые снегом. Под ярким солнцем переливающиеся всеми цветами радуги миллионы крохотных бриллиантов чистого, до рези в глазах, снега в альпийских межгорьях зимой привлекают сюда тысячи туристов, желающих спуститься с альпийских высот в низины на горных лыжах. На этом строят свой бизнес десятки маленьких городков и деревень – ведь туристы приезжают сюда далеко не бедные и считать деньги особенно не любят.
А иные горнолыжные курорты так и вовсе выросли благодаря щедрым вливаниям миллионеров, а то и миллиардеров из разных стран.
Вот, к примеру, Куршевель, раскинувшийся во французских Альпах в местности под названием «Три долины» на высоте полутора километров. Когда-то на месте нынешнего, весьма популярного горнолыжного курорта находились лишь пастбища и несколько маленьких и очень бедных деревушек в районе Нижних Куршевелей. История же собственно городка коротка (всего-то семьдесят с небольшим лет) и не богата на какие-то знаменательные события, но он прямо притягивает к себе словно магнитом в последние десятилетия, в первую очередь русских нуворишей, вкладывающих в его инфраструктуру немалые деньги. И вполне справедливо местные жители называют первые две недели января в Куршевеле «Русскими сезонами». Русские приезжают сюда, чтобы встретить здесь Новый год, православное Рождество и отметить совсем непонятный ни французам, ни кому бы то ни было в мире (кроме бывших советских граждан) старый Новый год.
Не стал ломать традицию и Сергей Филиппович Карамазов, прилетевший сюда на своем частном самолете вместе с женой и сестрой, той самой Бельской, сын которой и работал в его корпорации. Здесь же он назначил встречу с отчетом о проделанной работе частному детективу Жан-Мишелю де Труа, которого, разумеется, сопровождал, больше в качестве переводчика, Николя Жакло.
Жакло и де Труа сидели в расположенном на одном из склонов ресторане «Le Bateau Ivre», пили кофе с пирожным и сквозь огромные окна наблюдали, как то и дело подъемники поднимали вверх то поодиночке, то парами раскрасневшихся на солнце, с черными очками на глазах и с лыжами на ногах сотни любителей экстремального спуска. А потом взоры их переключались как раз на тех, кто уже добрался на подъемнике до той или иной конечной своей точки и с лихими вскриками несся вниз, отставив назад палки.