Они неспешно прохаживались по Красной площади. Впереди шел один телохранитель, сзади мониторил ситуацию сам Коваленко. Старались идти, не привлекая особого внимания. Прошли вдоль ГУМа, остановились. Раскольников повернулся в сторону кремлевской стены, на мавзолей. Спросил:
– Там до сих пор и лежит мумия вашего Ульянова?
– Увы! Однако же, даже если его и перезахоронят, мавзолей в любом случае останется.
– Вы думаете?
– Дело в том, что весь комплекс Красной площади включен в список мирового культурного наследия ЮНЕСКО.
– Да ну?
– Гляньте! – Карамазов провел рукой воображаемую прямую линию от здания ГУМа до кремлевской стены. – Заметьте, как отсюда, с этого места, четко проглядывает прямая линия: мавзолей – стена – Сенатская башня – здание Сената. Снизу вверх и все на одной линии. Я считаю, что это гениальная находка архитектора Щусева, – так вписать в древнюю площадь современное здание мавзолея. При этом вместе с рядами трибун мавзолей становится фрагментом композиции фасадной стены Кремля.
– Вы, случайно, никогда не работали гидом? – удивленно спросил Раскольников-Ожьё.
– Не-ет! – засмеялся Карамазов. – Просто мне было интересно, я и изучил все это. Пойдемте, подойдем к мавзолею.
– Там уже нет охраны?
– Охраны нет, но сам мавзолей закрыт.
Они подошли к мавзолею, приблизились к кремлевской стене, спустились ниже, постояли у Лобного места; возле храма Василия Блаженного Раскольников трижды осенил себя крестным знамением. Карамазов, сам никогда не заходивший в церковь ради богослужения, а лишь ради осматривания интерьеров, фресок и иконостасов, тем не менее заметил, что Раскольников перекрестился не по православному канону. Впрочем, акцентировать внимание на этом не стал. Пошли дальше, к Средним торговым рядам, которые все еще были закрыты щитами, для якобы реставрации. И сразу же вышли на Варварку. Здесь Карамазов немного притормозил.
– Если знаете русскую историю, Симон, по этой улице на казнь везли в клетке нашего благородного разбойника Стеньку Разина.
– Ну как же! – подхватил Раскольников. – Он еще персидскую царевну утопил.
– Во-во!
– Сейчас его за это могли бы и к смертной казни приговорить.
– Симон! Так я же и сказал, что его по этой улице на казнь и везли.
– А, да-да! – засмеялся Раскольников. – Но только не за это же преступление.
– А там все по совокупности было, – махнул рукой Карамазов. – Ну, вот мы и пришли. Прошу! – Карамазов сделал приглашающий жест в сторону открытой телохранителем двери.
Они поднялись в кабинет Карамазова.
– Меня ни с кем не соединять, – бросил на ходу Карамазов помощнице.
– Я поняла, Сергей Филиппович. Вам кофе сделать?
– Да нет! Мы чего-нибудь покрепче выпьем. Да, Симон?
– Если только чуть-чуть! – Раскольников показал это чуть-чуть большим и указательным пальцем правой руки.
Карамазов бросил цепкий взгляд на его ладони – пальцы на руках были целыми.
– Прошу! – указал Карамазов на два зеленых кожаных кресла, между которыми стоял невысокий круглый стеклянный стол, а сам подошел к бару, достал оттуда бутылку арманьяка, два бокала и коробку шоколадных конфет «Рошен».
– Арманьяк уважаете?
– О, у вас есть арманьяк?
– У нас все есть, даже конфеты «Рошен», которые, как вам известно, выпускает фабрика, принадлежащая президенту Украины, – засмеялся Карамазов.
– Контрабанда, что ли? – поддержал шутливый разговор Раскольников.
– Почти!
Карамазов наполнил на треть бокалы, взял свой в руки.
– Симон, я предлагаю для начала, как у нас в России водится, выпить на брудершафт.
– Это как? – не понял Раскольников.
– Это вот так! – Карамазов продел свою руку под руку гостя. – А потом, после брудершафта, все сразу переходят друг с другом на «ты».
– Согласен! – после секундного раздумья кивнул Раскольников.
Они выпили, положили в рот по конфете, смакуя. И Карамазов решил сразу начать с главного, ради чего, собственно, он и затеял эту встречу. А деловой разговор решил оставить напоследок.
– Послушай, Симон, я так понимаю, корни у тебя русские?
– Еще какие корни! Мой дед, ротмистр, с красными воевал, сначала на Кубани, потом в Крыму, затем с бароном Врангелем переместился с одного полуострова на другой – из Крыма в Галлиполи. А оттуда уже спустя два года переехал в Париж. Там, кстати, и женился, тоже на дочери русского эмигранта. А уже мой отец женился на француженке. Отсюда и вторая фамилия – Ожьё. Так что во мне текут две крови – русская и французская.
– По-русски говоришь без акцента.
– А я и по-французски говорю без акцента, – засмеялся Раскольников, а вслед за ним и Карамазов.
Карамазов снова взялся за бутылку арманьяка.
– Теперь я хочу сказать тост, – опередил хозяина Раскольников.
– Я весь внимание!
– Давай с тобой выпьем за то, чтобы ничто и никто нам не мешал делать бизнес и дружбу.
– Отличный тост!
Они чокнулись, выпили.
– Симон, я хочу у тебя спросить. Ты знаешь, в каком романе Достоевского герой носит такую же фамилию?
– Обижаешь, Серж! Я даже знаю, в каком романе герой носит твою фамилию.
Они снова захохотали.
– А вообще, я считаю, что Достоевский неправильную жертву выбрал для своего Раскольникова.
– В смысле?
– Ну что ему могла сделать старушка процентщица, как это, я слышал, у вас сейчас говорят, божий одуванчик?
– Ну, не скажи! Векселя, расписки – вещь серьезная даже по тем временам. Мог бы и на каторгу залететь, ежели бы деньги не вернул.
– Каторга, каторга! – после третьей рюмки Раскольников совсем расслабился. – А знаешь ли ты, Серж, что есть у Достоевского одна рукопись неизвестного романа, посвященного как раз каторге?
Карамазов напрягся: он добился своего – Раскольников сам завел речь о том, что и являлось целью этой встречи. Но решил свалять дурака.
– Если ты имеешь в виду «Записки из мертвого дома», посвященные каторжникам, то они давно опубликованы. Еще при жизни автора.
– Какие записки? Какой мертвый дом? Я говорю о неизвестной рукописи романа под названием «Каторжники».
– Дааа? Это интересно! Ну-ка, ну-ка.
– Рукопись каким-то образом оказалась во Франции, в Ницце… Впрочем, Достоевский ведь бывал во Франции, не так ли?
– И не только во Франции, – согласился Карамазов.
– Так вот, когда я выяснил, что у одного нашего собирателя древностей имеется рукопись неопубликованного романа Достоевского… Ты же сам сказал, что нас с тобой объединяет фамилия Достоевского.
– Ну да! – Карамазов едва заметно поморщился, недовольный тем, что Раскольников отвлекся от главной темы. – И что случилось, когда ты узнал об этом?
– Я подумал, что эта рукопись должна быть у меня. Но тут этот старый дурак решил продать именно эту рукопись на аукционе, более того, нашелся какой-то идиот из России, который решил вместе со мной поучаствовать в этом аукционе…
Карамазов на слове «идиот», относившемся непосредственно к нему, словно закашлялся, прикрыв рот кулаком, одновременно прикрывая и заходившие по скулам желваки гнева. Затем снова разлил по бокалам арманьяк, поставил пустую бутылку на пол и взял свой бокал, даже не приглашая Раскольникова последовать его примеру. Но тот тут же взял и свой бокал. Они выпили, на сей раз не чокаясь и не тостируя.
– Да, – поставив бокал, продолжил Раскольников. – Ну, мне, конечно, пришлось немного поговорить с этим собирателем древностей. Таким образом, рукопись оказалась у меня, но…
Раскольников поднял вверх указательный палец левой руки и загадочно, насколько смог это сделать, будучи уже не совсем трезвым, посмотрел на Карамазова. А тот молча ждал, неспешно пережевывая очередную конфету.
– Но… Это оказалась не целая рукопись, а лишь часть, причем, надо полагать, меньшая часть.
– А где же остальная? – удивленно вскинул брови Карамазов.
– Я предполагаю, где-то здесь, у вас, в России.
– Почему ты так предполагаешь?
– Ну, ежели ее не оказалось во Франции, значит, она осталась здесь.
– Почему, а может быть в каком-нибудь, скажем, Баден-Бадене?
– Не-ет! – хмыкнул Раскольников, прочертив в воздухе кривую линию указательным пальцем.
– Я знаю, что она где-то здесь. И даже предполагаю, у кого она может быть.
– И у кого же?
Раскольников на всякий случай оглянулся вокруг, поманил к себе Карамазова, тот, разумеется, придвинулся к нему.
– Есть некий человек по фамилии Достоевский… Да, да, не удивляйся. – Карамазов на сей раз искренне удивился. – Он считает себя якобы прямым потомком самого писателя. Вероятно, у него и находится оставшаяся часть рукописи. Между прочим, она некоторое время находилась в руках у моего прадеда, но моя прабабка по отцу зачем-то вернула ее этому самому Достоевскому. Я считаю, что это была роковая ошибка…
Раскольников, взял из коробки конфету, сунул ее в рот и откинулся на спинку кресла, довольный произведенным на собеседника эффектом. Переварив все услышанное, Карамазов наконец спросил, хитро улыбнувшись:
– Скажи, Симон, а не с этой ли целью ты прибыл в Россию?
– Что? Н-нет! Конечно же, нет.
Раскольников сообразил, что сказал слишком много лишнего, чего никогда не сказал бы, будучи совершенно трезвым. Он глянул на часы.
– О! Было приятно познакомиться. Но, увы, время поджимает.
– Взаимно! Надеюсь, наше сотрудничество наладится и мы будем встречаться чаще. Не в Москве, так в Париже.
– Да, если это только не будет касаться двойных технологий. Ты же понимаешь – санкции Евросоюза.
Карамазов проводил гостя до выхода, подозвал своего водителя.
– Отвези господина, куда он тебе скажет.
Они пожали друг другу руки, тепло обнялись, Раскольников сел в карамазовский белый «Лексус». Когда машина скрылась за поворотом, Карамазов набрал номер Коваленко.
– Семеныч, срочно ко мне. Есть теплая информация для Порфирьева.
33
Любаша Раскольникова родила здорового первенца. Радости было много. И у матери, и у отца. Тимофей Раскольников ждал именно сына, наследника, и жена не подкачала.