– Отчего ж тогда оставил ее без присмотра? Почему не сообщил в райотдел?
– Так я ж и говорю – моя вина! Ну не было у нас в городе никогда такого, понимаете? Я родился здесь, тридцать два года живу – не помню такого! Да и начальник отделения может подтвердить. А уж он, тоже майор, кстати, поболе меня здесь работает.
– Кто ее обнаружил?
– Так ведь почтальонша она. Утром не пришла почту разносить, ну и напарница ее забежала к тетке Клаве, выяснить, что да почем. Она и спасла. «Скорая» сказала, что на полчаса позже бы – и все! А так. После инсульта люди, вон, тоже живут. Еще бы причину знать, по какой этот хмырь к бабке полез.
– Причина-то как раз мне известна. Я потому и езжу за ним с самой Москвы, да он, сука, на шаг, на два опережает меня.
– А что за причина? – поинтересовался Степан.
– У этой тетки была семейная реликвия… Ну, очень ценная… Если коротко, в их семье хранилась неизвестная рукопись романа Федора Достоевского.
– Пфр – р! И что, из-за куска бумаги нужно убивать человека?
– Из-за этого куска бумаги, как ты выразился, эта сука уже замочила двух людей, правда, не у нас – во Франции, чуть не убила твою соседку. И, я думаю, она не последняя жертва. Ведь рукопись он не нашел?
– Не нашел. Но неужели это правда, что из-за какой-то…
– Лейтенант, давай договоримся, что это не какая-то рукопись, а записки мирового писателя Федора Достоевского. И за эти записки люди готовы платить сотни тысяч долларов, а то и евро.
Степан аж присвистнул.
– Ни хрена себе!
– Тебе тетка Клава не говорила, куда она подевала эту рукопись?
– Дык я и не спрашивал. Я ж не знал, что об этом речь.
– Значит, под ударом может оказаться тот человек, которому она эту рукопись передала. У нее есть родственники?
– Ну да. Племяш один. Живет в другом городе.
– В каком?
– Черт его знает! Но где-то далеко.
– Мне в больнице сказали, что ты не велел Достоевской ни с кем общаться без тебя.
– Верно! Я ж и говорю: совесть меня замучила. Ведь если б я остался с ней в квартире, ничего такого бы и не случилось.
– Как знать. А может быть, стало бы на один труп больше.
– То есть… я?..
– Степан, проводи меня к старухе. Скажи ей, чтобы она мне рассказала, кому передала бумаги и как его найти.
– Я готов!
– Отлично! Тогда не будем больше тянуть кота за яйца. Я же говорю, этот мерзавец и так меня опережает на шаг – на два. Возможно, он уже знает, где рукопись и где живет этот племянник.
Они зашли в магазин, купили фруктов, заехали домой к Степану. Мать его, Прасковья, узнав, что едут в больницу, передала в термосе только что сваренный куриный бульон. Через полчаса они уже были в больнице. Врач был очень недоволен повторным визитом: после первого посещения Порфирьева тетке Клаве стало плохо, поднялось давление, снова стала отказывать левая рука. Но тут уже инициативу в свои руки взял участковый.
– Да поймите вы, если мы сейчас с теткой Клавой не поговорим, с ее племянником может случиться такое же несчастье, а то и хуже.
Увидев утреннего гостя вместе со Степаном, тетка Клава даже улыбнулась, правда, улыбка искаженного инсультом лица получилась какой-то кривоватой.
– Теть Клава, как ты?
– Спасибо, Степа! Как я могу себя чувствовать после инсульта.
Язык ее ворочался с трудом, но Степан оценил ее чувство юмора. Желая поднять ей настроение, он улыбнулся.
– Тебе вот мамка моя бульончик куриный передала. А от нас с товарищем майором, вот, яблочки, бананы.
– Спасибо!.. Ты уж извини, касатик, что в утрех-то я так тебя приняла.
– О чем разговор, Клавдия Петровна. Я и сам виноват: с бухты-барахты к вам. Надо было сначала, вон, к Степану.
– Ты спрашивай, касатик, что нужно… Говорить мне трудно, но я уж постараюсь.
Порфирьев расстегнул молнию на папке, вытащил фотографию, показал ее Достоевской.
– Скажите, пожалуйста, этот человек напал на вас?
Тетка Клава протянула руку, взяла фото, всмотрелась, и тут же на глазах ее выступили слезы, фото выпало и упало на пол. Она прикрыла правой рукой лицо. Степан тут же наклонился, поднял фотографию, изучил лицо бандита, отдал фото Порфирьеву и присел на стул рядом с теткой Клавой.
– Теть Клав, ты успокойся, пожалуйста. Все будет нормально. Товарищ майор из самой Москвы приехал, чтобы поймать этого бандита. Ты только вот что скажи, – участковый понял, что с теткой сейчас лучше беседовать ему, а не Порфирьеву, и тот был ему за это благодарен. – Ты рукопись эту… ну, реликвию свою, племяшу отдала?
– Илюше. Как Мишка покойный, царство ему небесное, завещал.
– А ты адрес Ильи сказать можешь?
– Так в Болотном он живет, в соседней области. А улицы я точно и не помню. Только телефон был… Да этот гад его разбил.
И вдруг до тетки Клавы дошло, что теперь и ее племяннику может угрожать опасность. Она заплакала.
– Касатики, спасите Илюшу. А то ведь не переживу, помру я. Из-за меня же он…
Ей снова стало плохо. Степан вызвал врача.
– В реанимацию ее, живо! – скомандовал врач, пощупав пульс и осмотрев белки. – А вас я попрошу больше не приходить сюда. Я вас не пущу! – врач угрожающе посмотрел на Порфирьева.
Дождавшись, когда тетку Клаву увезли на каталке в реанимацию, Порфирьев со Степаном вышли в коридор. Оба были обескуражены, долго молчали. Когда вышли во двор, Порфирьев набрал полные легкие воздуха, затем небольшими порциями выпустил этот воздух на волю.
– Болотное – это далеко отсюда?
– Километров шестьсот-семьсот будет.
Они медленно шли через больничный двор, вышли на улицу. Снег уже подтаял, но морозец все еще посвистывал в уши с легким ветерком.
– Слушай, старлей, ты можешь поговорить со своими, чтобы мне обеспечили быструю доставку с маячком и сиреной в Болотное? Боюсь, как бы не опоздать. А по дороге заодно пробили бы и адресок этого Ильи Достоевского.
– Я, конечно, попробую. Но вы же знаете, как в отделении относятся к нашему брату участковому.
– По-разному относятся, Степан, по-разному. Объясни, в чем дело, поймут. Будь проще, и народ к тебе сам потянется.
37
Света Ихменева незаметно стала следить за Достоевским. Она уже догадалась, почему тот отказался от преподавания в десятом классе – все из-за нее, чтобы ее реже видеть. Но она все равно в школе старалась почаще попадаться ему на глаза: то на перемене якобы случайно заденет его, то лишний раз в учительскую заглянет, либо за классным журналом, либо уточнить расписание.
Зато вне здания школы она делала все, чтобы не попасться учителю на глаза. Пока ей это удавалось. И то скорее всего потому, что у Достоевского голова была забита другим. Он понял, что влюбился в Сугробову. Сначала как в выдуманный им самим образ Анечки Суглобовой. Затем во вполне реальную Анну Сугробову, свалившуюся на его голову из своего столичного далека. Все три дня, которые прошли после их первой, как ему казалось случайной, встречи, он пребывал словно во сне. Даже в школе, на уроке иногда замолкал, сбивался с темпа и темы, затем, когда возвращался в реальность, не мог вспомнить, на чем он остановился. Просил детей напомнить ему. Правда, ребята считали, что он таким образом ловит их на внимательность, и всегда кто-то из учеников включался в эту игру и напоминал ему, где его мысль прервалась.
Ихменева же за эти дни даже похудела, стала плохо следить за собой, иногда в класс приходила, не подведя ресниц тушью. На удивленные вопросы одноклассниц отвечала невпопад. Пока ее подруга Силина не рявкнула на всех:
– Да отстаньте вы от Светки! Не видите, что ли, она сохнет по Достоевскому, а этот дурак из-за этого даже от нашего класса отказался.
В классе воцарилась тишина. Даже слышно было, как за окнами громко перекрикивались какие-то две тетки.
– Ихменева, это правда, что ли? – спросил Осипенко.
– А тебе не все равно? – огрызнулась Ихменева, тут же переключившись на Силину: – А тебя кто-то просил высказываться? Заступница!
И всем все сразу стало ясно.
Состояние Светланы, разумеется, не укрылось и от родительского внимания, но те приняли это за нервозность от приближения единого госэкзамена и, как могли, стали успокаивать дочь. Но она лишь отмахивалась и посылала их куда подальше. И только, как ни странно, брат Валя, несмотря на свое малолетство, сразу понял, в чем дело.
Однажды вечером он встал одной ногой на лестницу, другой остался на своем первом ярусе и осторожно потрогал сестрино плечо. Светлана лежала на животе, повернувшись лицом к стене.
– Чего тебе? – не поворачивая головы, грубовато спросила она.
– Свет, – зашептал он ей почти в самое ухо, – а давай мы ее проучим.
– Кого? – все так же, отвернувшись, но уже мягче спросила она.
– Ну, эту, очкастую… которая с Ильей Ивановичем.
Светлана улыбнулась, перевернулась на бок, похлопала ладошкой по освободившемуся месту на кровати.
– Залезай сюда!
Валя не заставил себя упрашивать, тут же забрался на второй ярус и сел, поджав под себя ноги. Светлана, по-прежнему улыбаясь, погладила брата по голове.
– Ты хороший, Валик! Умница.
Она приподнялась на локте и поцеловала брата в щеку. К счастью, было темно в комнате, и сестра не заметила, как щеки брата зарделись алым цветом: то ли от смущения, то ли от счастья.
– Как ты понял, почему у меня такое настроение?
– Ну, как же! Я же вижу, как ты на него смотришь. Ты его любишь, да?
– Да. Но только тс-с-с! – она приложила свой палец к его губам. – Ни папе, ни матери об этом ни слова.
– Что я, маленький, что ли? Я и заметил, – продолжал Валя свою мысль, – что, когда появилась эта… он вообще перестал тебя замечать.
– Ты знаешь, из-за меня он даже перестал появляться в нашем классе. Теперь у нас уроки литературы и русский директриса ведет. Она же и к ЕГЭ нас готовит.
– Да я знаю. Он же у нас классный. Раньше иногда оставался после уроков, со мной разговаривал. А теперь перестал. Думаю, тоже из-за того, чтобы я про тебя ничего ему не рассказывал.