– Ладно. Ну так вот, катит этот парень в своей навороченной тачке: затененные стекла, противотуманные фары, над дверцей – инициалы, все, что полагается. И парень этот – молодец молодцом: спускает стекло, получает товар, потом сажает в машину свою подружку и оттягивается по полной, так? У него все просчитано до последнего доллара. Зарабатывает неплохо, но тратит очень и очень с оглядкой. – Воодушевляясь, Берджер тряхнул головой: его уже понесло. – И вынь да положь ему самое лучшее, на меньшее он не согласен, черт его подери! И заруливает он в тот район, а там уж и жучки, и перекупщики, и связные с рациями, пейджерами и еще бог знает с чем. Окрестные жители говорят, что каких только машин там нет: с номерами и нью-йоркскими, и штата Джерси, и даже Коннектикута и Вирджинии. И парни там крутятся постоянно – ну, ты знаешь таких: золотая цепь на шее ценой тысяч в восемь, в ухе серьга наподобие долларового знака. Наш парень подъезжает, те машут ему, зазывают, он покупает, что ему надо. А под сиденьем у него сорокапятимиллиметровая пушка. И выясняется, что у продавца не хватает сдачи с пятидесяти баксов. Пойти разменивать купюру он не может: работы невпроворот, не отлучишься, так что либо забирай товар, недополучив примерно доллара три, либо проваливай. Знаешь, ребята эти привыкли ворочать сотенными купюрами, а не иметь при себе всяких там говенных пятерок и десяток – это даже такой своеобразный понт. А наш парень лезет в бутылку, выхватывает свою пушку и стреляет. А у него там дум-дум эти чертовы.
– Разрывные пули, – упавшим голосом уточнил Питер.
– Ну да. Он и стреляет не задумываясь. По мне, подстрели он этого наркожучка, это еще полбеды: возможно, так тому и надо. Но дело-то обернулось совсем по-другому. Стреляет он с маху, пушка заряжена под завязку, левая рука у него все еще на руле. Наркоделец пускается наутек. Парень наш промахивается, и пуля летит в окно в сорока метрах оттуда. В сорока метрах! А там, за окном, молодая двадцативосьмилетняя мамаша троих детей разогревает детское питание. Ее малыш болен. У нее на руках мать-инвалид с высоким давлением. Вот такой расклад. Ребенок с нею рядом. Пуля не повреждает ничего – ни дерева, ни подоконника. Влетает в открытое окно первого этажа и – бух! – прямо молодой мамаше в шею. И головы практически как не бывало! И это на глазах у старшего ребенка. Мать умирает мгновенно. Детей временно помещают в приют, бабку – в больницу. Словом, полный комплект дерьма.
– До судебного разбирательства дело не дойдет?
Берджер кивнул:
– Я предложил семь и вторую степень. Он, наверное, на это пойдет. Вот такого рода дерьмо во мне прямо-таки фашиста будит! Ведь тюрьма, Питер, штука дорогостоящая. Кому охота выкладывать ежегодно тридцать тысяч из денег налогоплательщиков на содержание всей этой мрази! Почему бы не покончить с ними всеми разом? Не сбросить с утеса вниз, к чертовой матери, так, чтобы мозги из них вышибло? Только количество несчастных случаев от этого бы уменьшилось, вот и все. Можешь называть меня как угодно – фашистом, расистским выкормышем – согласен, зато воздух чище бы стал.
Оба они знали, что Берджер и сам не верит в сказанное. А может, он и верил: эдакий яростный пыл человека, желающего искупить собственную вину. Но в целом положение представлялось Питеру достаточно серьезным, и нападками на наркодельцов Берджеру тут было не отделаться – ведь именно такие, как он, помогали наркодельцам держаться на плаву, давая им работу. И именно бескомпромиссная борьба с наркотиками, ведшаяся в национальном масштабе, взвинтила до небес цены на них, подогревая жадность торговцев.
– Ну, что, полегчало? – Питер не скрывал своего негодования.
– Нет, как и тебе, черт тебя дери!
– Так что там Стайн? – осведомился Питер. Берджер перевел дух – гроза пронеслась.
– Ему известно, что мы с тобой друзья. Вот он и подлез ко мне с предложением исключительно неофициальным – он предлагает тебе вскоре встретиться с ним и Каротерсом. Я спросил когда, и он сказал, что чем скорее, тем лучше – он беспокоится о безопасности клиента. Только с тобой одним, ну и в моем присутствии, если тебе нужна поддержка. Говорит, что знает тебя как парня порядочного, что ты защиту не подставляешь. Я, правда, возразил, сказал, что тебя просто на этом не ловили.
– Ха, – недовольно фыркнул Питер.
– Ну, это я хотел попугать его маленько. Еще он сказал, что не хочет втягивать в это дело Хоскинса. Я сказал, что он с ума сошел. Не могу я гарантировать подобные вещи. Мы такого не делаем, не получится, даже если б и хотели. Все должно быть в открытую, карты на стол и все такое, и так далее, и так далее. А он мне, что ему это, дескать, известно, но он апеллирует к моей интуиции. Далась ему моя интуиция! Ладно. Ну, я сказал ему, что если речь идет о какой-то информации, которую, на его взгляд, Питеру следует знать, и он что-то за это попросит, то, по-моему, вреда в этом нет. Он сказал, что знает, когда Хоскинс обедает в «Юнион Лиг», а он в ней раз в неделю обедает вот уже лет десять. Я сказал: отлично, вот и привозите своего клиента в полдень минут на сорок пять. Он сказал, а почему бы вам, ребята, вместо этого не подскочить к нему в тюрьму? А я ему – нет, это невозможно.
– На это у нас времени нет.
– Разумеется.
– Вроде бы выглядит достаточно безобидно. Должно и остаться таковым.
– Ну да. Привезут его на сорок пять минут, а потом доставят обратно. Я пообещал ему, что ты ему позвонишь. Думаю, что он мог бы встретиться с нами в конференц-зале на восьмом этаже. Чтобы не маячить на седьмом. Понимаешь, время обеденное, люди разошлись. Зададим ему парочку вопросов насчет вооруженного ограбления. Хоскинс, конечно, пронюхает рано или поздно, но, по-моему, тебе стоит рискнуть.
– А слушания были?
– Нет, присяжные не собрались. Судья Кравец что-то мышей не ловит.
Берджер не побоялся выступить в качестве посредника. Он вообще любит риск. Отсюда и наркотики.
– Мне ему прямо сейчас позвонить? – спросил Питер.
Глаза Берджера поблескивали, дышал он часто и неглубоко. Такой вид он принимал, когда ему особенно хорошо думалось.
– Нет. Еще не время. Выжди. Пусть помучится. Пусть сам тебе позвонит.
– Ты ведь видишь, в этом деле есть что-то странное, – понизив голос, сказал Питер. Упоминать про миссис Бэнкс он не станет. Его доверие Берджеру, кажется, было теперь не безусловным. – Видишь, да?
– Конечно.
– Не пойму я его никак.
– Поймешь. – Берджер кинул пристальный взгляд на Питера. – Не хочешь сказать мне, что ты там писал, когда я вошел к тебе?
– Пустяки, – сказал Питер.
– Не доверяешь больше?
– Как юристу – доверяю.
После обеда Питер вызвал к себе Маструда, чтобы подписать кое-какие бумаги. Секретарша знаком пригласила его пройти.
– Что слышно от Дженис?
Маструд откинулся в кресле, и пальцы его легко забарабанили по его животу.
– Адвокат вашей жены представил документы на судебное разбирательство. Сегодня утром он также проинформировал меня об условиях развода, выдвинутых Дженис. Ваша жена, Питер, на мой взгляд, очень благородная женщина.
– В каком смысле?
– Она очень нетребовательна.
– Она была требовательной как черт, когда мы жили с ней вместе.
– Ну а теперь – нет.
Это было необычно, и Питер забеспокоился. Маструд кивнул, показывая, что понимает психологическую подоплеку позиции Дженис.
– Она максимально облегчает нам все дело. Хочет, чтобы все прошло как можно глаже и, по словам ее адвоката, готова идти на большие уступки.
– Если мы разводимся, черт возьми, я хотел бы, чтобы она была обеспечена…
– Ну а она не хочет дать вам откупиться от вашей вины.
– Мерзкая позиция, и вы это отлично понимаете, – резко бросил Питер.
– Множество мужчин решили бы, что вы ведете себя как дурак. Но ваше желание обеспечить ее, конечно, естественно.
– Не беря у меня ничего, она тем самым говорит…
Он замялся, не желая формулировать свою мысль, но за него это сделал Маструд.
– Говорит, что не хочет сохранять ничего из вашего брака.
Что ж, не ему винить за это Дженис. Если б это она затащила его к себе в спальню, где вдруг оказался бы Джон Эппл с поднятым… и сигаретой в зубах – так сказать, синоним явления Кассандры, – он бы еще не так возненавидел Дженис, он бы себя не помнил от ненависти, каждое упоминание, каждая мысль о жене подпитывали бы тогда эту ненависть. Но Маструд не прав насчет благородства. Не было ничего благородного в отказе Дженис. Наоборот, это было подленькое поведение, месть вдогонку.
– А не могла она раздобыть деньги как-нибудь иначе? – осведомился Маструд.
– Нет, не думаю. Родных у нее нет. Существует отец где-то в Айдахо, живет в трейлере, что ли. – Еще один бедолага наряду с прочими, в числе которых и Питер. – Никто о нем не слышал уже лет десять, если не больше.
– Друзья, подруги?
– Эти могут оказать временную помощь, но так чтобы надолго – нет.
– Нуждающиеся обычно отказываются от финансовой помощи лишь в том случае, если им помогает кто-то другой. Это я по опыту знаю. – Маструд пожал плечами. – О принципах и добродетели вспоминают, лишь когда это могут себе позволить.
– Меня ее поведение не удивляет.
– Что доказывает вашу неспособность понять его. – Маструд подмигнул Питеру. – Может быть, она занялась частной практикой, как по-вашему?
Питер бросил взгляд на окно, надеясь на озарение, на проницательность, которую, как считается, человеку свойственно приобретать с годами. Нет, ни малейшего проблеска.
– Тогда ей пришлось бы расстаться с работой в приюте, а я сомневаюсь, чтобы она пожертвовала этой работой, которая дает ей ощущение сопричастности. А потом, она занимается там сейчас новым проектом. Да и чтобы завести частную практику, нужен первоначальный капитал.
– Может быть, работа стала приносить ей доход побольше? – предположил Маструд.
Нет, финансовые возможности приюта были ему знакомы: годами слушал он рассказы об их денежных делах и давал Дженис юридические советы.