Интересно, где устраивал мэр свидания с Джонеттой, думал Питер. Впрочем, устроиться можно всегда, например, снять номер в мотеле – поближе к аэропорту и ночью не составит труда. Передача из рук в руки нескольких купюр облегчит дело, возможно, даже и Геллер подвозил туда пару, регистрировал номер, а затем сидел в машине, поджидал и слушал радио. Питер хорошо понимал мэра: если даже мертвая Джонетта Генри показалась ему, Питеру, сексуально привлекательной, то что уж было говорить о живой. Такие женщины, как она, как мотыльки к свету, тянутся к силе и власти. А мэр, даже еще не выбранный, находился на взлете – вот-вот он из Городского совета должен был вспорхнуть на высшую должность. Внимание привлекательной женщины ему было обеспечено. Вот между ними все и произошло, может быть, единожды, а может быть, и много раз. Ясно только, что в какой-то момент мэр взглянул на хорошенькое черное личико Джонетты с истинной страстью, взглянул, зная, как знают это все мужчины, степень и пределы этого чувства. Но вот чего он знать не мог, несмотря на всю свою искушенность, а искушенность у мужчин пятидесяти с лишним лет должна быть, так это то, что в тот момент – легкий вскрик, гримаса удовольствия – им будет зачат сын и что женщина, которую он держал в своих объятиях, крепких, пусть не совсем искренних, станет преследовать его и после смерти.
Оглядывая улицу, Питер заметил отделившуюся от дверного проема мужскую фигуру. Под холодным ветром мужчина сгибался чуть ли не пополам, но и холод не мог уничтожить исходивший от него сильный неприятный запах.
– Эй, орел или решка?
– Опять ты? – улыбнулся Питер. Мужчина подбросил вверх монетку. Монетка сверкнула в последних закатных лучах – вращающийся на лету кружочек света.
– Орел, – сказал Питер. – Нам выпадет орел.
Быстрым движением мужчина схватил монетку, постучал ею о рукав пальто и только тогда взглянул.
– Ну так что же, черт возьми? – нетерпеливо рявкнул Питер.
Мужчина рассмеялся. Зубы его были сплошь гнилыми. Развинченной походкой он пошел прочь, шаркая ногами, и все подбрасывал монетку.
По-зимнему темным вечером он шел, обливаясь потом, к ее дому. Давить на Дженис он не станет, просто сядет с ней за кухонный стол и поговорит, как говорят разумные люди. Аренда дома их приютом скоро окончится: он помнил, что в бумагах Дженис значился март, и ей опять предстоит переезд. Разговор с ней был ему необходим. С исчезновением Берджера она оставалась единственным человеком, кому он доверял.
Пешая прогулка заняла немало времени, но в конце концов он все-таки добрался до угла Шестой и Крисчен. Свежевыкрашенный, с новой дверью дом выглядел теперь заметно лучше. Дверь – строгая, без украшений, но гармонировавшая с фасадом, по-видимому, была сделана из дубового монолита, в нее было врезано несколько новеньких латунных замков, чтобы не пускать в приют разгневанных мужей и любовников. Дженис и ее товарки позаботились о том, чтобы дом не выделялся среди прочих, его окружавших. Он постучал в парадную дверь. Ответа не последовало.
Ступив обратно на тротуар, он заметил мужчину, вынырнувшего из-за угла и глядевшего на Питера, который стоял перед домом, освещаемый уличным фонарем. Мужчина был четырьмя или пятью годами моложе Питера, на дюйм ниже ростом и внешне чем-то неуловимо с ним схожим. Однако принадлежал он, несомненно, к классу рабочих, что явствовало из его одежды, обуви и прически – курчавые волосы были неухожены. Лицо мужчины было широким, открытым, он разглядывал костюм Питера и его длинное пальто чистой шерсти.
– Я могу вам помочь?
– Ах нет, – отвечал Питер. – Не думаю, что можете. Благодарю.
В руках незнакомца Питер увидел ключи и понял, кто это.
– Живете здесь? – Мужчина сосредоточенно прищурился.
– Неподалеку.
Не видел ли Джон Эппл его портретов? А может быть, видел по телевизору?
Эппл отпер три новых замка и опять оглянулся на Питера:
– Вам точно ничего не надо, дружище?
Иными словами, если не по делу, двигай отсюда.
– Определенно нет, – отвечал Питер.
– Но выглядите вы так, словно ищете что-то, – возразил Эппл, – или кого-то.
Должно быть, Эппл знает, как он может не знать? Питер ничего не ответил, лиш посмотрел на него недобрым взглядом, перебирая в уме возможности различных насильственных действий. Пожав плечами, Эппл скрылся за дверью, напоследок бросив на Питера внимательный и неприкрыто изучающий взгляд. Наплевать – с Эпплом или без Эппла, но Дженис он увидит. Эппл может просто выйти, пока они будут разговаривать. Ему нужно поговорить с ней. Только и всего.
И через несколько минут, точная, как часы, появилась Дженис в своем «субару», который она умело втиснула в свободный промежуток между машинами. Он слышал, как она нажала на ручной тормоз, слышал звук открываемой дверцы и, едва увидев ее каблучок на тротуаре, уже знал, что правильно поступил, придя сюда в этот вечер. На Дженис был исландский шерстяной свитер, который он ей подарил. Она была очень красива, его жена, женщина, являвшаяся главным его ориентиром, центром его вселенной, человеком, который одной своей улыбкой мог разрушить в нем любое зло, искоренить ненависть и мелочность.
Он съежился за машинами, не спуская глаз с Дженис, мысли лихорадочно метались, настроение то и дело менялось – от гнева к беспокойству, почти тошнотворному волнению. Им все больше овладевала идея, что все его трудности и его отчаяние – это лишь та высокая цена, какую требуется заплатить за возвращение Дженис. Они начнут все сызнова. Он перейдет на нормированную работу, и они станут проводить больше времени вместе. Это просто – найти работу в какой-нибудь юридической фирме в паре кварталов от Ратуши и, может быть, устроиться туда вместе с Берджером, когда тот в будущем завяжет с наркотиками; рабочий день его будет короче, а заколачивать для начала он станет тысяч сто в год – работа не пыльная, и крови на руках поменьше. Завершить дело Каротерса, поднять немыслимый шум и уйти и народить выводок детей. Он всей душой надеялся, что уже уплатил хорошую цену за то, чтобы поумнеть, и сможет теперь изменить свою жизнь, посвятив ее Дженис и тому, что станет для них общим. После стольких лет он был все еще без памяти влюблен, он знал это, а знание лишь обостряло влюбленность. Ее отсутствие заставляло желать ее с новой силой. Он любил ее и собирался сделать для нее все – она была так красива сейчас! в это мгновение! в своей синей юбке с острыми складками, с жемчужной ниткой на шее. Ее волосы, прекрасные темные волосы, которые он так любил перебирать, ерошить, были теперь подняты на затылке – а ему такая прическа особенно нравилась. Она стояла перед ним, ища ключи от дома и не чувствуя его близкого присутствия. Она не знала ни о Винни, ни об угрозах мэра, ни о том, что рассказал ему водитель хлебного фургона. Он поделится с ней всем и потом, попозже вечером позвонит репортерше. Он знал, что все в его жизни обретет свое место, едва он приблизится к ней и встретится с ней взглядом. Он вновь станет свободным.
Остановившись на крыльце, Дженис наклонилась, отпирая дверь, а потом исчезла внутри.
Питер Скаттергуд, покинутый муж, непокорный заместитель окружного прокурора, бывший посредственный игрок школьной баскетбольной команды, незаботливый сын матери, перенесшей хирургическую операцию, повернул за угол и направился по дорожке за дом. Окно кухни было освещено, и он вспомнил, как стоял на собственном своем заднем дворе во времена их с Дженис счастья и с каким удовольствием глядел он тогда на золотистый свет их освещенных окон. Он проскользнул в калитку в конце участка, продрался сквозь заросли, мимо шаткого и подгнившего садового столика, за которым неделю тому назад обедали маляры. Наверное, Дженис ждет теплых дней, чтобы привести в порядок двор. Может быть, он сможет ей помочь – да, он с радостью это сделает. Он с хрустом продавливал наст, не сводя глаз с окон. Если кто-нибудь в доме выглянет из окна второго или третьего этажа, его могут увидеть. Однако весна еще не наступила, и через несколько минут его фигуру поглотит тьма.
Кутаясь в толстые складки пальто, он, как вор, крался на задах дома, думая, как бы туда проникнуть. Кухонное окно было двойным. Оно открывалось наружу, располагаясь над раковиной. Одно из боковых оконцев на кривошипах было приоткрыто, и он подошел к нему так близко, что смог различить кружевную занавеску и часть стены. Он услышал плеск воды в раковине.
– …они продаются, – говорила его жена. Кран прикрутили, и возле него запели трубы. – Но по-моему, их опрыскивают каким-то снадобьем от насекомых, – продолжала она.
Так вот о чем говорят эти новоиспеченные любовники, радостно болтают о пустяках? Он потер уши руками в перчатках.
– Где это в феврале растут помидоры, как ты думаешь?
– В Калифорнии, наверное? – произнес голос Эппла, более хриплый, чем это показалось Питеру из их с ним разговора.
– Знаешь, помидоры из супермаркета и не помидоры вовсе. Это тепличные помидоры, и ценят их за удароустойчивость, если можно так выразиться.
– Что ж, это неудивительно, Джени, – отвечал Эппл.
Джени?
– А собирают их, конечно, зелеными, – продолжала Дженис, – и потом обрабатывают специальным газом, чтобы они покраснели.
Нож стукнулся о доску.
– Ты вино принесешь? – спросила его жена.
Питер услышал, как открылась и закрылась дверца холодильника, как скрипнула вытаскиваемая пробка. Эппл что-то пробормотал, затем – тишина секунд тридцать.
– Ладно, – счастливым голосом сказала его жена. – Пока достаточно, мистер Эппл.
– Чего достаточно-то? – услышал Питер слова Эппла. Стоя перед раковиной, Дженис обычно слегка наклонялась, невольно дерзко выставляя напоказ свою задницу, и он подходил и обнимал ее сзади, тиская обеими руками ее груди и, сладострастно прижимаясь к ней, иногда опускал руки, щупая ей в промежности. Ей когда-то это нравилось. Но сейчас мысль об этом, а возможно, долгое стояние под окном утомили его. Он опустился на корточки, холод, сковавший ступни, пробрался до колен. Внутри тоже все холодело. Темнота окончательно сгустилась, и никто теперь его не увидит. Трубы завыли опять – это Дженис мыла руки.