«По воспоминаниям охранников, которых собрал бывший охранник А. Рыбин, Берия, осмотрев Сталина, стал уверять, что те зря волнуются по поводу его состояния. Он уверял, что Сталин спит, и обругал охранников за ненужную панику. Маленков приказал никому ничего не сообщать. Подтверждая в основном воспоминания охранников о поведении Берии и Маленкова, Хрущев умалчивал о том, как он реагировал на случившееся и что он говорил. Булганин же воспоминаний не оставил. Почему члены Президиума ЦК решили ничего не предпринимать для срочной помощи Сталину? Подобным образом могли бы вести себя некоторые люди, случайно натолкнувшиеся во время прогулки на валявшегося на дороге человека. Однако лишь очень невежественные и очень бессердечные люди не стали бы звонить в «скорую помощь», если есть хотя бы малейшее свидетельство того, что человек нездоров. Известно, что члены Президиума покинули Сталина почти сутки назад, когда он собирался лечь спать. Они могли догадаться, что сон, длившийся сутки, не мог быть нормальным. Они узнали, что охранники нашли Сталина на полу, что он не мог говорить, а лишь издавал бессвязные звуки. Они помнили о том, что у Сталина уже случались инсульты.
Несмотря на противоречия в различных воспоминаниях, из их содержания следует, что ни Берия, ни Маленков, ни Хрущев, ни Булганин не нашли ничего тревожного в том, что 74-летний человек, уже не раз страдавший от серьезных заболеваний, упал в обморок и был найден на полу в полупарализованном состоянии. Удивительным образом они не предложили вызвать врача и осмотреть Сталина, хотя бы для того, чтобы убедиться, не ушибся ли он при падении, чтобы измерить внутриартериальное давление и т. д. Неужели элементарный житейский опыт не подсказывал четырем бывалым людям, поднаторевшим в решении самых различных кризисных ситуаций, в том числе и житейских, что состояние Сталина настоятельно требует немедленного медицинского внимания? Приказ, исходивший от Берии, Хрущева, Маленкова и Булганина, не вызывать врачей был равносилен преступному неоказанию медицинской помощи тяжело больному человеку».
Ю. Емельянов так убедительно показывает, что соратники Сталина просто обязаны были вызвать медицинских работников, что невольно напрашивается ответ: они потому не сделали это, что такой ситуации, попросту, не существовало. Даже на минуту нельзя себе представить, что четыре самых близких соратника Сталина экспромтом, в присутствии охраны, приняли решение оставить вождя в беспомощном состоянии, не заботясь о том, где они все окажутся завтра, если вождь преодолеет недуг, несмотря на несвоевременно оказанную ему врачебную помощь, и станет им задавать соответствующие вопросы.
То есть, вся эта «синтетическая» комбинация из версий, вытекающих из завиральных воспоминаний Хрущева и фантастической «легенды Лозгачева», есть очередной плод фантазии, хотя следует отдать должное автору, что он весьма близко подошел к разгадке «таинственной смерти Сталина». Но, увы! Сказав «а», автор говорит и «б»:
«Но почему был отдан такой приказ? Все, что известно о поведении четверых людей, позволяет предположить, что каждый из них старательно делал вид, что ничего необычного не происходит, хотя твердо знал, что Сталин уже находится между жизнью и смертью. А если это так, то что давало им основания для такой уверенности и почему они не старались использовать хотя бы малейший шанс для спасения его?
Хотя совершенно очевидно, что все четверо были виновны в преступном препятствовании оказанию помощи тяжело больному человеку, вряд ли все они вместе осуществляли отравление Сталина. Скорее всего, отравление было осуществлено одним человеком. В то же время поведение и остальных вызывает подозрение в том, что они старались не мешать фатальному концу, то ли наверняка зная, то ли догадываясь о том, почему Сталин находился в таком состоянии.
Но подозрение вызывает и поведение охранников. Почему они так долго не реагировали на то, что Сталин не встает после сна? Почему они поверили «диагнозу» членов Президиума ЦК, когда они видели, что Сталин был в полупарализованном состоянии и пребывает в нем, возможно, с полудня? Почему они лишь покорно ожидали прибытия врачей, ничего не предпринимая для ускорения этого прибытия? Создается впечатление, что события развертывались в далекой тайге или тундре и окрест ближней дачи на сотни километров не было ни единого очага цивилизации, ни единого медицинского учреждения, ни одного врача. Неужели приказ Г. М. Маленкова «никому ничего не сообщать», разнос Берии, устроенный охранникам, произвели на них столь сильное впечатление, что они не решились действовать самостоятельно, хотя бы в обход этих приказов: например, вызвать врача якобы на помощь одному из них? Не исключено, что кто-то строго запретил охране действовать самостоятельно.
Это подозрение усиливается, если вспомнить то, что никто из охраны не пытался зайти к Сталину до 22.30. Возможно, что Сталину стало плохо гораздо раньше, чем зажегся свет в его кабинете, и он включил свет, напрягая последние силы, но уже будучи не в состоянии позвать охранников и прислугу. Но возможно и то, что кто-то включил свет в комнате Сталина, уже увидев его на полу в бессознательном состоянии. Включенный свет якобы позволил охранникам успокоиться и отложить посещение Сталина на несколько часов. Уже на этом этапе многое вызывает недоумение. Почему, кроме детей Сталина, никто не старался узнать, почему задерживается обед и что происходит со Сталиным? Почему охранники, которые решились навестить Сталина в 22.30 и нашли для этого удобный предлог, не могли раньше придумать, каким образом можно разузнать, что с ним происходит?
Поведение охранников объясняли приказом начальника выездной охраны И. В. Хрусталева. Последний утверждал, что, проводив последних гостей около 4 утра 1 марта, Сталин сказал Хрусталеву: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать». Сталин «подобного распоряжения», по утверждению Рыбина, «никогда не давал. Оно удивило Хрусталева необычностью». Хрусталев отметил, что «настроение у Сталина было бодрым».
Однако об этом Рыбин узнал со слов других охранников, так как Хрусталев вскоре умер. Н. Добрюха замечает: «Вызывает вопросы и внезапная смерть здоровяка Хрусталева через 10–15 дней после похорон Сталина, о чем мне рассказал Ю. С. Соловьев, около 10 лет являвшийся подчиненным Хрусталева и одним из самых приближенных телохранителей Сталина. Соловьев уверял, что вскоре после смерти Сталина Хрусталев был арестован, но… уже дней через 10 выпущен и вскоре скончался».
О противоречивом поведении охранников свидетельствует то, что, несмотря на строгие приказы никого не беспокоить и не нагнетать панику, в ту роковую ночь они вновь решились звонить высокому начальству по поводу состояния Сталина. Как утверждал Хрущев, ночью Маленкову опять позвонили охранники, которые сочли, что «сон» Сталина не похож на сон здорового человека. Тогда все участники последней трапезы со Сталиным в ночь с 28 февраля на 1 марта решили поехать снова на дачу, пригласив также Кагановича и Ворошилова. По словам Хрущева, «условились также, что вызовем и врачей». По словам Рыбина, «лишь в половине восьмого приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина».
Документы, выставленные на всеобщее обозрение в начале марта 2003 года в здании Государственного архива РФ, свидетельствуют, что на самом деле в 7 часов утра (а не после половины восьмого) на дачу прибыли врачи во главе с профессором Лукомским. Опять возникает вопрос: почему не вызвали врача среди ночи, сразу после повторного звонка охранников? Получалось, что от времени обнаружения Сталина на полу до приезда врачей прошло более 8 часов! Если же предположить, что Сталин потерял сознание утром 1 марта, то это значит, что ему не была оказана помощь в течение суток. За это время даже в те годы «скорая помощь» из Москвы могла прибыть самолетом в любую точку СССР, включая стойбище оленеводов Крайнего Севера или кишлак в горах Памира. Возможно, если бы не настойчивость охранников, то и 2 марта к Сталину не допускали бы врачей.
Запоздалое же вмешательство медицины не могло спасти Сталина. Как утверждает Николай Добрюха, врачи лишь с опозданием стали принимать меры против отравления, обнаруженного ими. Однако врачи скрывали эти свидетельства за туманными медицинскими формулировками, так как боялись, что их же и обвинят в отравлении Сталина»[19].
Вызывает удивление столь пренебрежительное отношение автора к организации системы охраны первого лица государства. Любому человеку, хотя бы косвенно знакомого с уставом гарнизонной и караульной службы, ясно, что даже солдат на первом году службы, заступая на пост по охране какого-нибудь армейского склада, наизусть знает свои обязанности, расписанные в табеле постам. Там предусмотрены все мыслимые случаи, которые могут случиться во время несения боевой службы, и расписаны до мельчайших подробностей действия, которые обязан предпринять часовой при их возникновении. Неужели можно допустить, что в инструкции начальнику караула по охране первого лица государства не предусмотрены действия охраны на случай заболевания Сталина, тем более человека немолодого и страдавшего многочисленными недугами, не однажды перенесшего инсульт?
А допустить такое предположение, что кто-то проник в покои Сталина, увидел его в беспомощном состоянии и даже зажег настольную лампу, чтобы «усыпать бдительность» охраны? А потом этому «кто-то» надо было еще незаметно покинуть ближнюю дачу, совершив свое черное дело.
До такого абсурда кажется больше никто из «исследователей» додуматься не мог — одно слово — «синтетическая» версия! Уже одного этого абсурдного предположения достаточно, чтобы версию Ю. Емельянова об «отравлении» Сталина невидимым лицом, неведомым способом, в неизвестное время, но при этом в полной уверенности, что акция удалась, поскольку члены «Четверки» по умолчанию в нее безоговорочно поверили, можно спокойно отправить в корзину, не утомляя себя разборкой ее слабых и «сильных» сторон.