выходящей в садик из столовой; один в окне чердака и один на окне средней комнаты нижнего этажа. Наружные посты: один у ворот, близ парадного крыльца; другой на углу, образовывавшемся фасами заборов по Вознесенскому проспекту и Вознесенскому переулку; третий между заборами, загораживавшими весь дом, под окнами комнаты Царя и Царицы; четвертый на переднем дворе у дверей, выходивших из дома; пятый на заднем дворе, у калитки выхода из садика, и шестой в саду. Часовые стояли на постах по 4 часа в смену, а разводящие дежурили по неделям. Поверку охраны производили приезжавшие часто в дом Исаак Голощекин, Белобородов и Дидковский. Эти господа проходили во внутренние комнаты, занимавшиеся Царской Семьей, без предупреждения, причем не снимали ни шапок, ни галош, ни пальто, и, не разговаривая ни с кем из заключенных, молча заходили во все решительно комнаты.
Первоначально комендантом “дома особого назначения” был назначен Александр Дмитриевич Авдеев, машинист с фабрики Злоказова, уроженец Осинского уезда Пермской губернии. До поступления на фабрику Злоказова он служил на приисках в районе Челябинска. Это был обыкновенный тип испорченного фабричного рабочего, побывавший и в Петрограде, где четыре раза сидел в Крестах за пьяные дебоши и хулиганство, и хвастался тем, что ни перед чем не останавливался в своей жизни и всех, кто ему мешал, убирал со своего пути. Был он всегда пьян или сильно навеселе. Лет ему было 35 - 40, блондин, с маленькими усами и бритой бородой; одевался в рубаху защитного цвета, шаровары, высокие сапоги и носил через плечо казачью шашку.
Авдеев в доме не жил; он приходил ежедневно часов в 9 утра и уходил часов в 9 вечера. Постоянно в доме в комнате коменданта жил помощник Авдеева, тоже рабочий с Злоказовской фабрики, Александр Мошкин. Вся характеристика этого человека исчерпывается аттестацией его же товарищей по фабрике и подчиненных по охране: “пьянчуга, воришка, самый последний рабочий”. Авдеева он боялся и в его присутствии вел себя сдержанно, не позволяя себе шуметь и сильно пить. Но когда вечером Авдеев уходил, Мошкин собирал в комендантскую комнату своих приятелей из охраны, в том числе и Медведева, и тут у них начиналась попойка, пьяный галдеж и пьяные песни, продолжавшиеся до глубокой ночи. Орали обыкновенно на все голоса модные революционные песни: “Вы жертвою пали в борьбе роковой” или “Отречемся от старого мира, отрясем его прах с наших ног” и т. п. Однако во внутренние комнаты, где жила Царская Семья, Мошкин боялся ходить, как ни бывал пьян, и других охранников туда не пускал.
Так продежурили сысертские охранники дня 4-5, но затем по непривычке к военной службе заявили, что наряды тяжелы, и потребовали увеличить состав команды. Тогда 30 мая по приказанию Исаака Голощекина Авдеев пошел на Злоказовскую фабрику и привел набранную там дополнительную команду под общим начальством Анатолия Александровича Якимова, рабочего той же фабрики. Всего на этот раз с Якимовым пришло 29 человек, а именно:
· Соловьев Александр
· Гоншкевич Василии
· Пермяков Иван
· Шулин Иван
· Петров Василий
· Петров Авксентий
· Сидоров Алексей
· Логинов Василий
· Логинов Иван
· Смородяков Михаил
· Путилов Николай
· Корзухин Александр
· Лесников Григорий
· Кшещеев Иван
· Устинов Александр
· Смородяков Александр
· Варакушев Александр
· Хохряков Степан
· Прохоров Александр
· Дерябин Никита
· Лабышев
· Фомин
· Дмитриев Семен
· Скороходов
· Пелегов Василий
· Бруслянин Леонид
· Осокин Александр
· Романов Иван
· Вяткин Павел
Эти люди были распределены так: первые десять из приведенного списка, бывшие закадычными друзьями Мошкина, были поселены в комнатах нижнего этажа дома Ипатьева и назначены для несения службы исключительно на внутренних постах, а всех остальных присоединили к сысертским рабочим и всю эту компанию убрали из нижнего этажа дома Ипатьева и перевели на жительство в реквизированное помещение дома Попова, напротив Ипатьевского дома по Вознесенскому переулку. Все охранники, поселенные в доме Попова, впредь несли службу только на постах внешней охраны и при пулеметах. Начальником всей объединенной команды все же остался Павел Медведев, а Анатолий Якимов стал третьим разводящим в команде.
Кроме перечисленных людей, в доме Ипатьева помещался еще какой-то военнопленный австриец, Адольф, прислуживавший в комендантской комнате, ставивший Авдееву и Мошкину самовары и исполнявший всякие мелкие поручения. Этот Адольф оставался прислуживающим и позже, при Янкеле Юровском и Никулине. Кто он был и куда делся после убийства - неизвестно. Затем при доме состоял легковой автомобиль в распоряжении коменданта, шофером на котором был рабочий также Злоказовской фабрики Люханов. Этот Люханов был тем самым шофером, который сменил у Американской гостиницы на грузовике советского шофера из гаража и который отвозил на этом грузовике тела убитых в район “Ганиной ямы”.
Наконец, по документам, при “доме особого назначения” числился “заведывающий хозяйством дома особого назначения”, каковую должность занимал какой-то Михаил Чащин, но никто из охранников, прошедших через следственное производство, в том числе и сам Медведев, никогда о нем не слышали и не подозревали существование ни такой должности, ни такого лица. Кто он был и какова его роль - неизвестно.
В указанном составе охрана Царской Семьи из сысертских и злоказовских рабочих несла свою службу с 30 мая по 4 июля, то есть пять недель. Все допрашивавшиеся свидетельствуют в один голос, что, безусловно, за время своей охраны эти рабочие не позволили себе никаких хулиганских или грубых шагов по отношению к кому бы то ни было из Членов Царской Семьи. Рабочие высказывали своим родным и знакомым свое удивление по поводу простого обхождения с ними со стороны бывшего Царя, который неоднократно во время прогулок в садике заговаривал с ними, расспрашивая о прежнем житье-бытье, о семейных делах, и большинство рабочих не чуждались этих разговоров. Не подлежит сомнению, что, если рабочие шли в охрану с известным предубеждением против бывшего Царя и Его Семьи, то, придя в более близкое соприкосновение с Ними и наблюдая за Их жизнью, они отказывались от этого предубеждения, и отношения их заметно изменялись в благоприятную для Царской Семьи сторону. Так, известно, что Авдеев и Мошкин, разрешив приносить Царской Семье со стороны молоко, яйца, масло и прочие продукты, потом не ограничились только этим, а стали передавать приносившим пищевые продукты женщинам поручения, исходившие от бывшего Государя и Членов Его Семьи: принести Ему табаку, принести ниток и т. п.
Наиболее “сознательный” из рабочих охраны, Павел Медведев, держал себя обособленно и не разговаривал ни с кем из Царской Семьи. Уйдя к нам от красных, он скрывался в Перми, служа санитаром в нашем 139-м госпитале. Однажды в его присутствии служащие госпиталя читали газету, в которой описывались условия содержания Царской Семьи в Ипатьевском доме. Когда все ушли и осталась одна сестра милосердия, Медведев не сдержался и сказал ей: “Это неправда, сестра, что пишут в газете, я очевидец, конвойным был тут, что плохо их кормили и дурно обращались, это неправда, отношения к ним, то есть к Царской Семье, охраны были хорошие, кормили Их хорошо - подавали суп и маленькие котлеты, а также четверть молока на день”. А на допросе Сергеевым Медведев между прочим говорит: “Вопросом о том, кто распоряжался судьбой Царской Семьи и имел ли на то право, я не интересовался, я исполнял лишь приказания тех, кому служил… Повторяю, что непосредственного участия в расстреле я не принимал”. Жена Павла Медведева жаловалась на мужа: “За последнее время он стал непослушным, никого не признавал и как будто свою семью перестал жалеть”. Нельзя не согласиться с заключением Марии Медведевой: Павел “никого не признавал”. Он не признавал в это время и Царя, да странно было бы иначе: он “сознательный”, следовательно, шедший по путям социального развития под влиянием руководивших его мыслями и взглядами классов и кругов общества, а не духовного, и ушел от духовной идеологии своего народа, порвал с ним, как порвал и со своей семьей: “семью перестал жалеть”. Для него, к этому периоду его мировоззрения, Царь мог быть только Правителем. Руководившие же им говорили ему: “Царь никуда не годится, он только душит и расстреливает народ”, и свергли его. Что же осталось в понятиях Медведева о бывшем царе? Он стал человеком, как всякий другой, и как со всяким другим “начальство” может сделать, что ему угодно с ним, с этим человеком.
Медведев, вероятно, не интересовался и тем, что у него стало за “начальство”; когда оно перестало ему нравиться, он ушел от него, потому что “стал непослушным”. До революции в нем был убит критерий духа; после революции новое “начальство” поколебало в нем и критерий материи: кормили хорошо, давали “суп, маленькие котлетки и четверть молока” - по одному с четвертью стакана молока в сутки на каждого из заключенных. Поэтому и суждение Медведева о хорошем отношении команды к Царской Семье должно приниматься с ограничительными условиями: “команда не позволяла себе ничего худого”. Она состояла из тех же людей, что и Медведев, с той разницей, что как в менее “сознательных” рабочих, чем Медведев, руководившие ими до революции и развращавшие после нее не успели убить в них окончательно, как в Медведеве, духа русского человека. Для большинства из них бывший Царь так и оставался бывшим Царем, и как между собою они ни старались убедить друг друга, что Он такой же человек, как и каждый из них, ни один в глаза, в присутствии Его, не позволил себе какой-нибудь непристойности и только за глаза старались делаться большими атеистами и убеждали себя и других в этом площадной литературой на стенах дома и своих комнат.
Эволюционирование настроения и отношений массы рабочих-охранников в пользу Царской Семьи, видимо, наконец, вызвало опасение среди главарей советской власти и, предвидя скорую развязку событий, понудило их принять срочные, исключительные меры.