Швейцарии и в Германии. После переворота 1917 годаон вернулся в Россию.
Яковлев был у большевиков ихполитическим комиссаром на уфимском фронте.Осенью — зимой 1918 года он обратился к чешскомугенералу Шениху и просил принять его в ряды белыхвойск. Он указывал, что это он именно увозилГосударя из Тобольска.
Ему ответили согласием, и он перешел кнам. В дальнейшем с ним поступили неразумно инеосторожно. Он тут же был арестован и отправленв Омск в распоряжение военных властей. Не далинадежного караула, и он вместогенерал-квартирмейстера Штаба ВерховногоГлавнокомандующего, по ошибке якобы конвоира,попал к некоему полковнику Зайчеку.
Здесь он и пропал. У Зайчека неоказалось абсолютно никаких документов наЯковлева [ 21 ].
Зайчек возглавлял в Омскеконтрразведку Генерального Штаба. Он — офицеравстрийской армии, плохо говоривший по-русски, —пришел в Сибирь в рядах чешских войск.
Все ли освободители Сибири шли сюда сжертвенной любовью к России и с ненавистью кГермании и большевикам?
Во внешних фактах мы, служителиправосудия, познаем мысль человеческую. Оцениваявсе поведение Яковлева, я мыслю следующее:
Комиссар Яковлев, скрываясь под маскойбольшевика был враждебен их целям.
Его действия координировались сдействиями других лиц одной общей волей.
Будучи враждебен намерениямбольшевиков в отношении Царя, он был посланцеминой, небольшевистской силы.
Действуя по ее директивам, он вез Царяне в Екатеринбург, а пытался увезти его черезЕкатеринбург в Омск в Европейскую Россию.
Эта попытка имела исключительнополитическую цель, так как все внимание Яковлевабыло направлено исключительно на особуИмператора и Наследника Цесаревича.
Какая же сила, зачем и куда увозилаЦаря?
Государь сам дал ответ на эти вопросы.В лице Яковлева, в этом “неплохом и прямомчеловеке”, он видел посланца немцев. Он думал,что его хотят принудить заключить мирноесоглашение с врагом.
Я знаю, что подобное толкование ужевстретило однажды в печати попытку высмеятьмысль Царя: подписать Брестский договор. Писали,что над этим рассмеется любой красноармеец.
Свидетеля Кобылинского я допрашиваллично в течение нескольких дней. Он вдумчиво иобъективно давал свое пространное показание. Новсе же я убежден, что его слова о “Брестскомдоговоре” не соответствовали мысли Государя.Сопоставляя показание Кобылинского со всемиданными следствия по этому вопросу, я несомневаюсь, что мысль Царя была гораздо шире.Дело было, конечно, не в Брестском договоре,который стал уже фактом. Наблюдая из своегозаключения ход событий в России и считаяглаварей большевизма платными агентами немцев,Царь думал, что немцы, желая создать нужный имсамим порядок в России, чтобы, пользуясь еересурсами, продолжать борьбу с союзниками, хотятчерез него дать возможность его сыну воспринятьвласть и путем измены перед союзниками заключитьс ними соглашение. Такова была его мысль, полнеевыраженная Государыней.
Я думаю, что для всякого, кто пожелаетвспомнить, в каких условиях произошел самыйбольшевистский переворот в России, кто пожелаетвспомнить, что весной 1918 года на ее территориигремели еще немецкие пушки, а генерал Гофманугрожал Петрограду, — мысль Царя родит ненасмешку, а вызовет к себе серьезное отношение.
Глава VII
Цель увоза Государя изТобольска. Оценка ее Государем и основной лозунгреволюции
Высок, авторитетен источник, оценившийповедение Яковлева в Тобольске. Так говорилчеловек, правивший многомиллионным народом,державший многие годы в своих руках тайнымировой политики.
Но могу ли, прикрывшись этойавторитетностью, замкнуться в ней и без всякогообследования принять такое толкование фактовследствия?
Увоз из Тобольска и убийство вЕкатеринбурге — два смежных явления. Закрытьглаза на первое из них — это лишить себявозможности понять характер преступления,жертвой которого стал Царь и его семья.
При этом я должен оговориться.
В нашем судебном творчестве мы частоищем истину, оперируя фактами общеизвестными.Здесь они имеют особый характер: они фактыисторические. Я никогда не мыслил и менее всеготеперь претендую выступать в роли историческогоисследователя.
Я не знал жизни, психологии той среды, ккоторой принадлежали потерпевшие отпреступления.
В глухом углу России я охранял отлихого человека мужичью жизнь, мужичье добро,честь и свободу.
И я надеюсь, что те, кто любят истину,сумеют отличить мои, быть может, ошибочные выводыот строгих фактов следствия.
Царь Николай II... Да разве мог онсказать такие слова: лучше смерть, чем соглашениес немцами?
Уже несколько лет бьется в судорогахсмерти наша Родина. Это началось с отреченияИмператора. Ему предшествовала давняя,многолетняя борьба с властью, сначала глухая,неясная, робкая, как боязливый шепот недовольныхрабов. Потом этот шепот стал громче, смелее,назойливее и перешел в звонкий набат, звучавшийна весь мир.
Недовольство охватывало многих людейиз самых различных слоев русского общества. Оновладело многими монархистами с известнымиименами. Оно захватило такие учреждения, какГосударственный Совет, как Совет ОбъединенногоДворянства, дерзавших обращаться к Монарху свсеподданнейшими просьбами, носившими посуществу характер требований.
Говорят, что его отзвуки не доходили допростого народа. Неправда. Нужно видеть надписи,какими русские красноармейцы покрывали стеныИпатьевского дома, чтобы откинуть эту мысль.
Как же имя этому недовольству? В какойодной формуле объемлется вся его сущность?
Сначала не было одной формулы. Ее небыло до тех пор, пока все считали, чтонедовольство не переходит за пределы своейстраны. Она была найдена, когда с интересамиРоссии переплелись в общей борьбе с врагом чужиеинтересы. С этого момента у недовольства явилсялозунг. Он означал: измена Царя и Царицы.
Это было сказано впервые 1 ноября 1916года вождем революции Милюковым в речи,произнесенной им с кафедры Государственной Думы.Правда, он не говорил про Царя. Но он говорил проЦарицу, про роль около нее Распутина, пробезволие Императора.
Какое это имело значение для всейстраны, для всего мира, объятого пламенем войны,знают все. Ныне говорит об этом сам Милюков: “Небыло министерства и штаба в тылу и на фронте, вкотором не переписывались бы эти речи,разлетевшиеся в стране в миллионах экземпляров.Этот громадный отзвук сам по себе превращалпарламентское слово в штурмовой сигнал и являлсякрасноречивым показателем настроения,охватившего всю страну. Теперь у этогонастроения был лозунг, и общественное мнениеединодушно признало 1 ноября 1916 года началомрусской революции” [ 22 ].
Увоз Царя из Тобольска поставил передомною вопрос, действительно ли Государь ИмператорНиколай II, обладая слабой личной волей и будучивсецело подавлен волей Государыни ИмператрицыАлександры Федоровны, руководившейся своимигерманофильскими тенденциями и руководимойлицами, группировавшимися около Распутина, шел кизмене России и союзникам, готовясь к заключениюсепаратного мира с Германией.
Царская семья
Государь Император НиколайАлександрович получил воспитание, какоеобыкновенно давала среда, в которой родился и жилон. Оно привило ему привычку, ставшую основнымправилом поведения, быть всегда ровным,сдержанным, не проявляя своих чувств. Всегда онбыл ровен, спокоен. Никто из окружающих не виделего гнева.
Он любил книгу и много читал пообщественным наукам, по истории.
Он был очень прост и скромен в своихличных привычках, потребностях.
Не только русская пресса временреволюции, но и некоторые историки [ 23 ]и ныне стараются внедрить в сознание масс, чтоЦарь при всех его недостатках, отличался ещесклонностью к спиртным напиткам. Это неправда.Вино никогда не было для него потребностью. Онвыпивал за завтраком, за обедом обычно не болеерюмки сливовицы. Не пил коньяка; не любилшампанского. Если ему приходилось пить понеобходимости, он пил столько, сколько требовалаобстановка.
Воспитанный в условиях простотыжизненного уклада, он с давних лет привыкотдавать свой досуг, если не занимался чтением,физическому труду.
Он любил природу и охоту.
Будучи весьма религиозным, Царь былнаделен сильным чувством любви к простомурусскому народу. В заключении, если толькопозволяли обстоятельства, он шел к солдатам,сидел с ними, разговаривал, играл в шашки,проявляя чрезвычайную простоту. Он вел к ним идетей.
В нем крепко сидела мысль: русскийчеловек — мягкий, хороший, душевный человек. Онмногого не понимает, но на него всегда можновоздействовать добром. Он остался с такимивзглядами до самого конца. Ничто не моглоизменить их. Это было столь выпукло, чтополковник Кобылинский, явивший великуюпреданность Царю, жалуется на него на следствии:“Иногда из-за этого мне было тяжело”. Царь нехотел видеть вины солдата-хулигана и винил неего, а командный состав. Благодаря этому он непонимал в заключении той опасности, которая емуугрожала.
Его власть, как таковая, была для негоничто, Россия — все. Он больше всего боялся бытьувезенным за границу и не хотел этого.
Самой типичной чертой его натуры,поглощавшей все другие, была доброта его сердца,его душевная мягкость, утонченнейшаяделикатность. По своей природе он был совершенноне способен причинить лично кому-нибудь зло.
Этим своим свойством он оставлял почтиу всех людей одно и то же впечатление: очарования.
Было два свидетеля, вынужденных всейсвоей ролью около Царя давать отрицательное онем толкование. Это — Керенский и князь Львов.
Первый видит в Царе скрытность,недоверчивость к людям, презрение к ним,ограниченность интеллекта, не отрицая, однако, унего “какого-то чутья к жизни и к людям”.
Князь Львов говорит о Царе как о“лукавом византийце”.
И в то же время оба они: и Керенский, икнязь Львов, характеризуя Царя, употребляют однои то же выражение. Керенский говорит о его“чарующих глазах”. Львов говорит об“очаровании”, которое он производил на людей.
Эта черта его натуры приводила к тому,что люди в общении с ним забывали в немИмператора.