Нет сомнений, что он имел связи скружком Распутина и был близок и сМанасевичем-Мануйловым, и с Вырубовой.
Ярошинский[ 54 ] показал мнепри допросе, что он давал деньги Вырубовой дляцарской семьи, когда она была в Тобольске, иизрасходовал на это дело 175 000 рублей.
В то же время он категорически отвергвсякую связь, даже простое знакомство сСоловьевым.
Соловьев же показал, что он состоял наслужбе у Ярошинского, был его личным секретаремза определенное жалованье.
В дневнике его жены мы читаем 2 марта 1918года: “Только что Боря ушел к Ерошкину... Я знаю,сколько дал Боре денег Ерошинский, но он не хочетдать денег мне. Он рассуждает так: его деньги естьего, а мои тоже его”.
Как бы ни было, роль Соловьева ясна. Онвел наблюдение за царской семьей и пресекалпопытки русских людей прийти к ней на помощь.
В чьих интересах делалось это?
Весной 1918 года русские монархисты велипереговоры с немцами о свержении властибольшевиков.
Одно из таких лиц членГосударственного Совета Гурко [ 55 ]показывает: “Когда во время этих переговоровнемцам было указано на опасность, угрожавшуюцарской семье, если мы начнем своими силамипереворот, то немцами был дан ответ: “Вы можетебыть совершенно спокойны. Царская семья поднашей охраной и наблюдением”. Я не могу ручаться,что я точно передаю их слова, но смысл был именнотот”.
Не питаю сомнений, что Соловьевработал на немцев.
Глава Х
Попытка русских людейспасти царскую семью
Все поведение Яковлева исключало дажеи тень подозрения, что увоз Государя из Тобольскагрозил ему лично какой-либо опасностью.
Так думал и сам Государь. Он выразилсвой взгляд в отзыве о Яковлеве.
Может быть, в таком случае увоз Царя изТобольска был простой попыткой спасти его,вырвав его из рук большевиков?
Конечно, такое намерение моглородиться только в русских монархических группах.Оно могло стать реальной попыткой, в силуполитической обстановки, только по воле немцев.
Если до войны многие из нас, являясь еепротивниками, не видели врага в Германии, топосле революции, когда страна все большеохватывалась пламенем анархии и, брошеннаясоюзниками, была всецело предоставлена самойсебе, такой взгляд стал находить еще большесторонников.
Самый переворот 25 октября ст. ст.многим казался кратковременным, непрочным иусиливал надежды на помощь Германии.
Окончательно ликвидировав эфемернуювласть Временного Правительства, он тем самымускорил группировку общественно-политическихсил.
После прибытия в Петроград в конце 1917года немецких комиссий во главе с Кайзерлингом играфом Мирбахом русские группы началипереговоры с немцами. Позднее, с переездомМирбаха в Москву, переговоры велись здесь.
Они не привели ни к чему.
Полагая, что, быть может, первая стадияэтих переговоров, когда не определился ещеразрыв, обусловила согласие немцев вырватьцарскую семью из рук большевиков, я здесь искалразрешение вопроса.
В январе месяце 1918 года группа русскихмонархистов в Москве послала в Тобольск своегочеловека к царской семье.
Примыкавший к этой группе Кривошеий [56 ] показал на следствии:
“Главная задача была обеспечитьвозможность быть в курсе того, что делается сцарской семьей, облегчить в той или иной степении форме условия ее жизни и в этих целяхустановить способы постоянного общения с ней набудущее время”.
Посланец выяснил обстановку на месте исообщил тревожные сведения. Царская семья преждевсего не имела денег. Правда, она имеладрагоценности, но в -ее положении их былозатруднительно превратить в деньги.
Было собрано 250.000 руб. Эти деньги то жесамое лицо в марте месяце вторично доставило вТобольск и вручило их Татищеву и Долгорукову.
Через последних группа установилаусловное письменное общение с Государем.
Дня за два до увоза его из Тобольскагруппа получила оттуда тревожную телеграмму.
Кривошеий передает ее содержание:“Врачи потребовали безотлагательного отъездана юг, на курорт. Такое требование насчрезвычайно тревожит. Считаем поездкунежелательной. Просим дать совет. Положениекрайне трудное”.
В таких же выражениях передаетсодержание этой телеграммы участник группысенатор Нейдгарт [ 57 ].
Кривошеий показывает: “Смысл ее тогдадля нас был совершенно не ясен, но несомненнотревожен. Наш ответ был примерно такогосодержания: “Никаких данных, которые могли быуяснить причины подобного требования, ксожалению, не имеется. Не зная положения больногои обстоятельств, высказаться определенно крайнетрудно, но советуем поездку по возможностиотдалить и уступить лишь в крайнем случае толькокатегорическому предписанию врачей”.
Спустя короткое время тем же порядкомбыла получена вторая телеграмма из Тобольска:“Необходимо подчиниться врачам”.
Кривошеий говорит: “Обе этителеграммы нас до крайности смутили ивстревожили, но в чем именно состояла угроза,которой Государь вынуждался выехать изТобольска, от кого именно она исходила и какаяпри этом преследовалась цель, нам в то время было,конечно, неясно”.
Чтобы выяснить все это, в Тобольск былиотправлены два лица. Было поздно. Они не засталиГосударя в Тобольске. Он был уже в Екатеринбурге.
Общая разруха все более охватываластрану. Она внушала все более беспокойства зацарскую семью.
“Мучительно ища выхода, — говорилКривошеий, — и сознавая свое бессилие помочьцарской семье, мы решили обратиться к тойединственной тогда силе, которая могла облегчитьположение семьи и предотвратить опасность, будеона ей угрожала, — в германское посольство”.
Несколько лиц обращались к графуМирбаху. В числе их был сенатор Нейдгарт.
Он показал: “Ввиду того положения,которое занимали немцы весной 1918 года в России,наша группа, в целях улучшения положения царскойсемьи, пыталась сделать все возможное в этомотношении через немецкого посла графа Мирбаха.По этому вопросу я сам лично обращался к Мирбахутри раза. В первый раз я был у него еще тогда,когда мы ничего не знали об отъезде царской семьииз Тобольска. В общей форме я просил Мирбахасделать все возможное для улучшения ееположения. Мирбах обещал мне оказать своесодействие в этом направлении, и, если неошибаюсь, он употребил выражение “потребую”.Как мы узнали об увозе семьи, я снова был уМирбаха и говорил с ним об этом. Он успокаивалменя общими фразами. На меня произвеловпечатление, что остановка царской семьи вЕкатеринбурге имела место помимо его воли.Исходило ли от него приказание о самом увозесемьи из Тобольска куда-либо в целях ее спасения,я сказать не могу”.
По некоторым причинам, о которых я несчитаю возможным говорить здесь, сенаторНейдгарт сглаживает горечь мирбаховскихответов.
Проверяя его, я допрашивал лидерарусского монархического движения Трепова [58 ], проживавшего в то время в Петрограде. Онпоказал: “По вопросу о действиях московскихмонархических групп, имевших целью спасениежизни Государя Императора и царской семьи, я могупоказать следующее. В 1918 году, когда я проживал вПетрограде, ко мне обратился приехавший изМосквы сенатор Нейдгарт с просьбой обсудитьуказанный вопрос. Он сообщил мне, что московскаягруппа монархистов, изыскивая способы охранитьжизнь Его Величества, нашла нужным обратиться вданном случае к содействию немецкого в Москвепредставительства, что ею и было сделано. Однакоона далеко не удовлетворена отношением как к ней,так и к возбужденному ею вопросу со стороныгерманского посла. Граф Мирбах, по словамНейдгарта, сначала вовсе уклонялся от всякихсношений с группой. В конце концов он согласилсяпринять Нейдгарта, но свидания были короткие,холодные, не дали ничего определенного и, скорее,как говорил Нейдгарт, свидетельствовали обуклончивом отношении графа Мирбаха к указанномувопросу об охранении благополучия ГосударяИмператора и царской семьи. Поэтому-то, изыскиваяспособы воздействия на немецкую власть в том илиином смысле, сенатор Нейдгарт и прибыл тогда вПетроград и пришел для обсуждения этого вопросако мне. Разделяя в душе соображения московскихмонархистов, я весьма обеспокоился создавшимсяположением. Обсудив его совместно с Нейдгартом, яостановился на мысли, что он обратится с письмомк обер-гофмаршалу графу Бенкендорфу и предложитему написать письмо к графу Мирбаху. При этом якатегорически высказался, что письмо это, на мойвзгляд, во-первых, отнюдь не должно было иметьпросительного тона, и, во-вторых, оно отнюдь недолжно было носить политического характера, ибов противном случае вопрос о жизни ГосударяИмператора, буде бы Его Величеству угодно было неразделить того или иного нашего политическоговзгляда, предположения и т. п., высказанных в этомписьме, носил бы не абсолютный, а условныйхарактер. Я находил нужным высказать в письме,что по условиям тогдашней русскойдействительности одни только немцы моглипредпринять реальные действия, способныедостигнуть желательной цели. Поэтому раз онимогут спасти жизнь Государя и его семьи, то они идолжны это сделать по чувству чести. Если ониэтого не исполнят, они явятся или могут оказатьсяв роли попустителей тягчайшего преступления, очем мы в свое время объявим всему миру. Хотя длянас ясно, что они и сами это отлично понимают, ночтобы не было никаких отговорок, и пишетсянастоящее письмо, дабы впоследствии они не моглисказать, что не были предупреждены нами огрозящей царской семье опасности. Кроме того, янаходил нужным непременно поместить в письме,что настаивается на необходимости, чтобысодержание его было доложено императоруВильгельму, который, вследствие этого, и явитсяглавным ответственным лицом в случае несчастья.Вот именно таким должно было быть письмо от графаБенкендорфа к графу Мирбаху, как я находил, с чембыл согласен и сенатор Нейдгарт. Нейдгарт, кактолько мы с ним обсудили этот вопрос, отправилсянемедленно к графу Бенкендорфу... Оттуда, если неошибаюсь, он мне протелефонировал, что графБенкендорф предварительно желает видеться сомной. На следующий день я был у Бенкендорфа в егоквартире. Наше свидание имело место вприсутствии также Нейдгарта. Я снова повторил темысли, которые я уже высказал Нейдгарту и которые