Чем устанавливается, что царская семьябыла в доме Ипатьева до этой роковой ночи?
Священник Сторожев [ 80 ]показывает: “В воскресенье 20 мая (2 июня) ясовершил очередную службу — раннюю литургию — вЕкатерининском Соборе и только что, вернувшисьдомой около 10 часов утра, расположился пить чай,как в парадную дверь моей квартиры постучали. Ясам открыл дверь и увидел перед собой какого-тосолдата невзрачной наружности с рябоватым лицоми маленькими бегающими глазами. Одет он был вветхую телогрейку защитного цвета, на головезатасканная солдатская фуражка. Ни погон, никокарды, конечно, не было. Не видно было на нем иникакого вооружения. На мой вопрос, что ему надо,солдат ответил: “Вас требуют служить кРоманову”. Не поняв, про кого идет речь, яспросил: “К какому Романову?” — “Ну, к бывшемуЦарю”, — пояснил пришедший. Из последующихпереговоров выяснилось, что НиколайАлександрович Романов просит совершитьпоследование обедницы. “Он там написал, чтобыслужили какую-то обедницу”, — заявил мнепришедший... Выразив готовность совершитьпросимое богослужение, я заметил, что мненеобходимо взять с собой диакона. Солдат долго инастойчиво возражал против приглашения о.диакона, заявляя, что “комендант” приказалпозвать одного священника, но я настоял, и мывместе с этим солдатом поехали в Собор, где я,захватив все потребное для богослужения,пригласил о. диакона Буймирова, с которым всопровождении того же солдата поехали в домИпатьева. С тех пор, как здесь помещена была семьяРомановых, дом этот обнесли двойным дощатымзабором. Около первого верхнего деревянногозабора извозчик остановился. Впереди прошелсопровождавший нас солдат, а за ним мы с о.диаконом. Наружный караул нас пропустил;задержавшись на короткий срок около запертойизнутри калитки, выходящей в сторону дома,принадлежавшего ранее Соломирскому, мы вошливнутрь второго забора, к самым воротам домаИпатьева. Здесь было много вооруженных ружьямимолодых людей, одетых в общегражданское платье,на поясах у них висели ручные бомбы. Этивооруженные несли, видимо, караул. Провели насчерез ворота во двор и отсюда через боковую дверьвнутрь нижнего этажа дома Ипатьева. Поднявшисьпо лестнице, мы вошли наверх к внутреннейпарадной двери, а затем через прихожую в кабинет(налево), где помещался комендант. Везде, как налестницах, так и на площадках, а равно и впередней были часовые — такие же вооруженныеружьями и ручными бомбами молодые люди вгражданском платье. В самом помещении комендантамы нашли каких-то двоих людей, средних лет,помнится, одетых в гимнастерки. Один из них лежална постели и, видимо, спал, другой молча курилпапиросы. Посреди комнаты стоял и стол, на нем —самовар, хлеб масло. На стоявшем в комнате этойрояле лежали ружья, ручные бомбы и еще что-то.Было грязно, неряшливо, беспорядочно. В моментнашего прибытия коменданта в этой комнате небыло. Вскоре явился какой-то молодой человек,одетый в гимнастерку, брюки защитного цвета,подпоясанный широким кожаным поясом, на которомв кобуре висел большого размера револьвер; видэтот человек имел среднего “сознательногорабочего”. Ничего яркого, ничего выдающегося,вызывающего или резкого ни в наружности этогочеловека, ни в последующем его поведении я незаметил. Я скорее догадался, чем понял, что этотгосподин и есть “комендант” дома особогоназначения, как именовался у большевиков домИпатьева за время содержания в нем семьиРомановых. Комендант, не здороваясь и ничего неговоря, рассматривал меня (я его видел впервые идаже фамилии его не знал, а теперь запамятовал).На мой вопрос, какую службу мы должны совершить,комендант ответил: “Они просят обедницу”.Никаких разговоров ни я, ни диакон с комендантомне вели, я лишь спросил, можно ли послебогослужения передать Романову просфору,которую я показал ему. Комендант осмотрел беглопросфору и после короткого раздумья возвратил еедиакону, сказав: “Передать можете, но только ядолжен вас предупредить, чтобы никаких лишнихразговоров не было”. Я не удержался и ответил,что я вообще разговоров вести не предполагаю.Ответ мой, видимо, несколько задел коменданта, ион довольно резко сказал: “Да, никаких, кромебогослужебных рамок”. Мы облачились с о.диаконом в комендантской, причем кадило сгорящими углями в комендантскую принес один изслуг Романовых (не Чемодуров — я его ни разу невидел в доме Ипатьева, а познакомился с нимпозднее, после оставления Екатеринбургабольшевиками). Слуга этот высокого роста,помнится, в сером с металлическими пуговицамикостюме... Итак, облаченные в священные ризы, взявс собой все потребное для богослужения, мы вышлииз комендантской в прихожую. Комендант самоткрыл дверь, ведущую в зал, пропуская менявперед, со мной шел диакон, а последним вошелкомендант. Зал, в который мы вошли, через аркусоединялся с меньшим по размерам помещением —гостиной, где ближе к переднему углу я заметилприготовленный для богослужения стол. Но отнаблюдения обстановки залы и гостиной я былтогда отвлечен, так как, едва переступил порогзалы, как заметил, что от окон отошли трое, — этобыли Николай Александрович, Татьяна Николаевна идругая старшая дочь, но которая именно, я не успелзаметить. В следующей комнате, отделенной отзалы, как я уже объяснил, аркой, находиласьАлександра Федоровна, две младшие дочери иАлексей Николаевич. Последний лежал в походной(складной) постели и поразил меня своим видом: онбыл бледен до такой степени, что казалсяпрозрачным, худ и удивил меня своим большимростом. В общем вид он имел до крайностиболезненный, и только глаза у него были живые иясные, с заметным интересом смотревшие на меня,нового человека. Одет он был в белую нижнююрубашку и покрыт до пояса одеялом. Кровать егостояла у правой от входа стены, тотчас за аркой.Около кровати стояло кресло, на котором сиделаАлександра Федоровна, одетая в свободное платье,помнится, темно-сиреневатого цвета. Никакихдрагоценных украшений на Александре Федоровне, аравно и на дочерях я не заметил. Обращал вниманиевысокий рост Александры Федоровны, манерадержаться, манера, которую иначе нельзя назвать,как “величественной”. Она сидела в кресле, новставала (бодро и твердо) каждый раз, когда мывходили, уходили, а равно и когда по ходубогослужения я преподавал “мир всем”, читалЕвангелие, или мы пели наиболее важныемолитвословия. Рядом с креслом АлександрыФедоровны, дальше по правой стене, стали обемладшие дочери, а затем сам НиколайАлександрович; старшие дочери стояли в арке, аотступя от них, уже за аркою, в зале, стояли:высокий пожилой господин и какая-то дама (мнепотом объяснили, что это был доктор Боткин исостоящая при Александре Федоровне девушка). Ещепозади стояло двое служителей: тот, которыйпринес нам кадило, и другой, внешнего видакоторого я не рассмотрел и не запомнил. Комендантстоял все время в углу залы около крайнегодальнего окна на весьма, таким образом,порядочном расстоянии от молящихся. Болеерешительно никого ни в зале, ни в комнате за аркойне было.
Николай Александрович был одет вгимнастерку защитного цвета, таких же брюках привысоких сапогах. На груди был у него офицерскийГеоргиевский крест. Погон не было. Все четыредочери были, помнится, в темных юбках ипростеньких беленьких кофточках. Волосы у всех уних были острижены сзади довольно коротко: видони имели бодрый, я бы даже сказал, почти веселый.
Николай Александрович произвел наменя впечатление своей твердой походкой, своимспокойствием и особенно манерой пристально итвердо смотреть в глаза. Никакой утомленностиили следов душевного угнетения в нем я неприметил. Показалось мне, что у него в бороде едвазаметны седые волосы (борода, когда я был в первыйраз, была длиннее и шире, чем 1(14) июля, тогда мнепоказалось, что Николай Александрович постригкругом бороду).
Что касается Александры Федоровны, тоу нее изо всех вид был какой-то утомленный, скореедаже болезненный. Я забыл отметить то, что всегдаособенно останавливало мое внимание, — это таисключительная — я прямо скажу — почтительностьк носимому мною священному сану, с которойотдавали каждый раз поклон все члены семьиРомановых в ответ на мое молчаливое имприветствие при входе в зал и затем по окончаниибогослужения.
Став на свое место перед столом сиконами, мы начали богослужение, причем диаконговорил прошения ектении, а я пел. Мне подпевалидва женских голоса (думается, Татьяна Николаевнаи еще кто-то из них), порой подпевал низким басом иНиколай Александрович (так, он пел, например,“Отче наш” и друг.). Богослужение прошло бодро ихорошо, молились они очень усердно. По окончаниибогослужения я сделал обычный отпуст со СвятымКрестом и на минуту остановился в недоумении:подходить ли мне с Крестом к молившимся, чтобыони приложились, или этого не полагается, и тогдабы своим неверным шагом я, быть может, создал бы вдальнейшем затруднения в разрешении семьеРомановых удовлетворять богослужением своидуховные нужды? Я покосился на коменданта, что онделает и как относится к моему намерению подойтис Крестом. Показалось мне, что НиколайАлександрович бросил быстрый взгляд в сторонукоменданта. Последний стоял на своем месте вдальнем углу и спокойно смотрел на меня. Тогда ясделал шаг вперед, и одновременно твердыми ипрямыми шагами, не спуская с меня пристальноговзора, первым подошел к Кресту и поцеловал егоНиколай Александрович, за ним подошла АлександраФедоровна, все четыре дочери, а к АлексеюНиколаевичу, лежащему в кровати, я подошел сам. Онна меня смотрел такими живыми глазами, что яподумал: “Сейчас он непременно что-нибудь даскажет”, но Алексей Николаевич молча поцеловалКрест. Ему и Александре Федоровне диакон дал попросфоре. Затем подошли к Кресту доктор Боткин иназванные служащие — девушка и двое слуг.
30 июня (13 июля) я узнал, что на другойдень 1(14) июля — воскресенье — о. Меледин имеетслужить в доме Ипатьева литургию, что о сем он ужепредупрежден от коменданта, а комендантом в товремя состоял известный своею жестокостью некийЮровский — бывший военный фельдшер.
Я предполагал заменить о. Меледина поСобору и отслужить за него литургию 1(14) июля.
Часов в 8 утра 1(14) июля кто-то постучал вдверь моей квартиры, я только что встал и пошел