13 февраля того же года: “Решила ни на грош не верить Боре. Он мне все врет, как не стыдно вот низость-то для мужчины врать, по моему такому мужчине и руки не надо подавать, а я еще его жена. Надо его от этого отучивать, но как. Раз его с малых лет не воспитали и не научили. Он мне много говорил неправд… Буду надеяться, что Господь его исправит, хотя и существует пословица “горбатого одна могила исправит”.
30 сентября того же года: “Не знаю что писать, с чего начать, так много было разных происшествий, что передать трудно и думать и писать обо всем. Только одно могу написать и сказать, что Боря страшный хвастун”.
Религиозные стремления своего мужа Соловьева в том же дневнике изображает нам так: 22 апреля 1918 года: “Вот и дождались Христову Пасху к заутрене не ходили – проспали и досадно страшно; была у обедни одна, Боря не пошел, спал”. 25 декабря того же года: “Была утром в церкви; Боря проспал”.
Я спрашивал Соловьева, на чем основан его брак с дочерью Распутина. Он ответил мне, что он женился по любви. То же показала и она.
Но вот что читаем мы в дневнике его жены:
27 января 1918 года: “Вот я не думала, что будет скучно без Бори, но ошиблась… Оказывается, я его люблю”.
24 февраля того же года: “Дома был полный скандал, он мне бросил обручальное кольцо и сказал: “Я ему жена”.
25 февраля того же года: “Чувствую себя ужасно. Со вчерашнего дня перемену слышу в моей совести и не могу так горячо любить Борю, это конечно пройдет. Мне тяжело на него смотреть. Мне кажется, что повешено на меня 100 пудов тяжести”.
26 февраля того же года: “Борю видела очень мало, последнее время он чаще стал уходить по делам, чему я очень рада. Чувствую себя немного лучше, но осадок прошлого вчерашнего еще не оставляет меня в покое. Когда же я наконец найду тихую пристань”.
27 февраля того же года: “Чаще и чаще учащаются ссоры. Жить уже стало невыносимо”.
3 марта того же года: “Жалко мне расстаться с ним”.
23 марта того же года: “Несколько месяцев тому назад он был для меня нуль, а теперь я его люблю безумно, страдаю, мучаюсь целыми днями”.
16 апреля того же года: “С Борей встретилась после продолжительной разлуки – была я лично рада, но Боря нет – я для него не гожусь ни телом ни душой. Зачем я вышла замуж. Разве я такова – как он говорит”.
11 мая того же года: “Ссоры да ссоры нет им конца… Каждый день от Бори слышу: “У тебя рожа и фигура никуда не годятся”. А мне разве приятно слышать такие вещи. Ну Бог с ним миленьким”.
30 июня того же года: “Сегодня мне он объявил, что он страдает из-за нас, ой как мне было неприятно слушать, говорит, что кается, что поженился на мне; на такую идет откровенность, от которой уши болят, а сердце разрывается”.
3 августа того же года: “Вообще есть ли у меня хорошие светлые, радостные дни кажется их нету, видишь живешь среди горестей и обид. Боря страшный эгоист; он любит только себя больше никого; ко мне он относится ужасно, груб, неимоверно; мне кажется долго мы с ним не проживем; меня как то эта мысль и не пугает очень то уж свыклась с ней. Где же мое счастье. Я его не вижу. За 10 месяцев вижу только грубости”.
6 июля того же года: “Слава Богу пришлось уладить ужасную сцену; Боря вчера решил уехать от меня совсем, собрал все вещи, если бы я его не умолила остаться, он бы уехал. В минуту сколько мне пришлось пережить, прямо трагедия. Теперь конечно ему стыдно неприятно оставаться здесь; мама ничего не знает о том, что Боря меня ударил, а только одна Варя[45]. Боря ненавидит всех наших это видно по всему”.
16 августа того же года (во время поездки в поезде): “Ах как я бы хотела видеть Варю, теперь я понимаю, что ближе Вари у меня никого нету. У меня сегодня ночью нету места и Боря к себе не пускает меня, потому что ему неудобно, даже дал пощечину, а разве Варя сделала бы так да никогда, ей бы даже не было удобно, но и то уступила бы”.
19 августа того же года. “Мне кажется до старости лет мы не доживем, разведемся”.
28 августа того же года: “Со мной он совершенно не считается да и не желает”.
2 сентября того же года: “Сегодня я рассердила Борю и он на меня так рассердился как никогда: гнал меня от себя, назвал сволочью, дурой”.
8 октября того же года: “Как я вижу Боря меня стесняется то есть не меня а моей фамилии, боится, а вдруг что-нибудь скажут”.
18 октября того же года: “Прямо беда тоска непомерная. Я бы много могла написать в дневник, но оказывается – говорить можно только с подушкой-подружкой. Одно боюсь – развода”.
25 ноября того же года: “Ах, как я бы хотела иметь близкого человека. Боря иногда настолько бывает груб и дерзок нету сил никаких; я его тогда прямо ненавижу. Тогда мне хочется броситься к кому-нибудь другому на шею и забыться от горя”.
2 декабря того же года: “Страшно хочется увидеть Варю… Почему мы с Борей ссоримся часто даже он меня ударяет сильно иногда, ужасно тяжело переносить оскорбления”.
Сам Соловьев в своем дневнике 13 апреля 1918 года отмечает:
“Продолжая жить с ней, надо требовать от нее хоть красивого тела, чем не может похвастаться моя супруга, значит, просто для половых сношений она служить мне не может – есть много лучше и выгоднее”.
Матрена Соловьева кончает свой дневник за 1918 год такой записью: “Недаром дорогой мой отец сказал: “Ну, Матрешка, ты у меня злочастная”. Да я и есть такая, вижу, что он ни говорил, все буквально исполняется. Много мне приходится страдать, надо молиться Богу, а не роптать, а я ропчу бывают конечно и хорошие минуты в моей жизни, но это редко. Боря оказывается совсем не такой, как я его представляла и благодаря этому испортил меня”.
Наблюдавший Соловьевых поручик Логинов, живший во Владивостоке в общей с ними квартире, показывает: “Матрена Соловьева до самой смерти своего отца не любила Соловьева, и, как она говорит, с ней произошла неожиданная для нее перемена. Она неразвитая, простая, запуганная и безвольная. Он делает с ней что хочет. Бьет ее. Он гипнотизирует ее. В его присутствии она ничего не может говорить что-либо нежелательное ему. Я и моя жена были свидетелями, как он усыпил ее на Русском Острове. Перед нами прошла сцена усыпления – ненормальный сон, беспорядок в костюме, бессмысленно раскрывающийся рот, пот и судороги. Истерический смех и крики – она видела падающий и разбивающийся поезд, в котором ехала ее сестра. Он приказал ей забыть о сестре, и она уже не вспоминала о ней”.
И как бы в подтверждение этих слов, мы читаем в дневнике Соловьева: “Имею силу заставить Мару[46] не делать так, заставить даже без ведома ее, но как осмелюсь, зная начало вещей”.
Дневник Матрены Соловьевой несколько вскрывает тайну ее брака. Мы читаем там:
15 марта 1918 года. “Дивны дела твои Господи… Первый раз чувствовали так близко нашего дорогого тятеньку, так было хорошо и вместе с тем горько и обидно, что не могли слышать папиных слов из его уст, но умы ясно чувствовали, что он был с нами. Я его видела во сне он мне сказал: я буду в 4 часа у Раи, и мы как раз собрались вместе у нее. Ольга Владимировна[47] говорила по тятенькиному ученью, не она говорила с нами, а тятенька”.
16 марта того же года: “После вчерашнего дня я еще больше полюбила Ольгу Владимировну она рассказывала, что была на Гороховой заходила во двор и чувствовала папин дух. Ольга Владимировна велела мне любить Борю и я должна это делать”.
5 апреля того же года: “Была у Ольги Владимировны… Почему-то все говорит чтобы я любила Борю, ведь я его и так люблю”.
По чужой воле и не любя, вышла дочь Распутина за Соловьева. Не знаю, была ли она ему женой или рабыней. Но ему нужна была не она, а имя Распутина.
Зачем?
Распутина не было, но его кружок и руководители существовали. По-прежнему царила в нем сплошная истерия. По-прежнему там пребывала самый вредный его член Вырубова.
Поселившись в Тюмени, Соловьев вошел в сношении с Императрицей. Он был посредником распутинского кружка и Императрицы, доставляя в Тобольск и в Петроград письма.
Я указывал в свое время, что в Тобольске проживали две горничных Государыни: Уткина и Романова. Они не значились в списках прислуги, приехали в Тобольск уже после приезда царской семьи и жили отдельно на частной квартире.
Обе они были распутинианки, а одна из них впоследствии вышла замуж за большевика. Через них Соловьев и имел сношения с Императрицей.
Характерная деталь. С ними вместе жила преданнейшая Государыне ее камер-юнгфера Занотти. Она не знала о сношениях Императрицы с Соловьевым: от нее это скрывалось.
Следствие вскрыло, кто был тот “хороший русский человек”, который обманывал Императрицу и усыплял ее лживыми надеждами на мнимое спасение. Это был Соловьев. Не нужно доказывать, почему ему верили. Ведь он – зять Распутина.
Но он делал нечто большее.
Боткина показывает: “Надо отдать справедливость нашим монархистам, что они собирались организовывать дело спасения Их Величеств, вели все это, не узнав даже подробно тобольской обстановки и географического положения города. Петроградские и московские организации посылали многих своих членов в Тобольск и в Тюмень, многие из них там даже жили по нескольку месяцев, скрываясь под чужим именем и терпя лишения и нужду, в ужасной обстановке, но все они попадались в одну и ту же ловушку: организацию о. Алексея[48] и его главного руководителя поручика Соловьева, вкравшегося в доверие недальновидных монархистов, благодаря женитьбе на дочери одного лица, пользовавшегося уважением Их Величеств… Соловьев действовал определенно с целью погубить Их Величества и для этого занял очень важный пункт Тюмень, фильтруя всех приезжавших и давая директивы в Петроград и Москву… Всех стремившихся проникнуть к Их Величествам Соловьев задерживал в Тюмени, пропуская в Тобольск или на одну ночь, или совершенно неспособных к подпольной работе людей. В случае же неповиновения ему он выдавал офицеров совдепам, с которыми был в хороших отношениях… Никакой организации не было, и все 300 человек, о которых любил говорить о. Васильев и о которых даже Их Величества знали, были чистым вымыслом”.