Часу во втором ночи вышли из своих комнат Царь, Царица, четыре царские дочери, служанка, доктор, повар и лакей; Наследника Царь нес на руках.
Государь и Наследник были одеты в гимнастерки; на головах фуражки; Государыня и дочери были в платьях, без верхней одежды, с непокрытыми головами; впереди шел Государь с Наследником, за ними – Царица, дочери и остальные.
Сопровождали их Юровский, его помощник и указанные мною два члена чрезвычайной комиссии; я также находился тут.
При мне никто из членов царской семьи никаких вопросов никому не предлагал; не было также ни слез, ни рыданий.
Спустившись по лестнице, ведущей из второй прихожей в нижний этаж, вошли во двор, а оттуда через вторую дверь (считая от ворот) во внутренние помещения нижнего этажа.
Дорогу указывал Юровский.
Привели в угловую комнату нижнего этажа, смежную с опечатанной кладовой.
Юровский велел принести стулья; его помощник принес три стула. Один стул был дан Государыне, другой – Государю, третий – Наследнику.
Государыня села у той стены, где окно, ближе к заднему столбу арки; за ней встали три дочери (я их всех очень хорошо знаю в лицо, так как каждый почти день видел их на прогулке, но не знаю хорошенько, как звали каждую из них); Наследник и Государь сели рядом почти посреди комнаты; за стулом Наследника встал доктор Боткин; служанка (как ее зовут, не знаю, высокого роста женщина) встала у левого косяка двери, ведущей в опечатанную кладовую; с ней встала одна из царских дочерей (четвертая); двое слуг встали в левом (от входа) углу, у стены, смежной с кладовой.
У служанки была с собой в руках подушка; маленькие подушечки были принесены с собой и царскими дочерьми. Одну из подушечек положили на сиденье стула Государыни, другую – на сиденье стула Наследника.
Одновременно в ту же комнату вошли одиннадцать человек: Юровский, его помощник, два члена чрезвычайной комиссии и семь человек латышей.
Юровский выслал меня, сказав: «Сходи на улицу, нет ли там кого и не будут ли слышны выстрелы».
Я вышел в огороженный большим забором двор и, не выходя на улицу, услышал звуки выстрелов. Тотчас же вернулся в дом (прошло всего 2–3 минуты времени) и, зайдя в ту комнату, где был произведен расстрел, увидел, что все члены царской семьи: Царь, Царица, четыре дочери и Наследник уже лежат на полу с многочисленными ранами на телах; кровь текла потоками.
Были также убиты доктор, служанка и двое слуг; при моем появлении Наследник еще был жив – стонал; к нему подошел
Юровский и два или три раза выстрелил в него в упор. Наследник затих.
Картина убийства, запах и вид крови вызвали во мне тошноту.
Перед убийством Юровский раздал всем наганы; дал револьвер и мне, но я, повторяю, в расстреле не участвовал.
У Юровского, кроме нагана, был маузер.
По окончании убийства Юровский послал меня в команду за людьми, чтобы смыть кровь в комнате.
По дороге в дом Попова мне попались навстречу бегущие из команды разводящие Иван Старков и Константин Добрынин; последний из них спросил меня: «Застрелили Николая II? Смотри, чтобы вместо него кого другого не застрелили, тебе отвечать придется».
Я ответил, что Николай II и вся его семья убиты.
Из команды я привел человек 12–15, но кого именно, совершенно не помню и ни одного имени назвать Вам не могу. Приведенные мною люди сначала занялись переноской трупов убитых на поданный к парадному подъезду грузовой автомобиль.
Трупы выносили на носилках, сделанных из простынь, натянутых на оглобли, взятые от стоявших во дворе саней.
Сложенные в автомобиль трупы завернули в кусок солдатского сукна, взятый из маленькой кладовой, находящейся в сенях нижнего этажа.
Шофером автомобиля был злоказовский рабочий Люханов.
На грузовик сели Петр Ермаков и другой член чрезвычайной комиссии и увезли трупы. В каком направлении они поехали и куда дели трупы, – не знаю.
Кровь в комнате и на дворе замыли и все привели в порядок.
В три часа ночи все было окончено, и Юровский ушел в свою канцелярию, а я к себе в команду; проснулся я часу в 9-м утра и пришел в комендантскую комнату.
Здесь уже были председатель областного совета Белобородов, комиссар Голощекин и Иван Андреевич Старков, вступивший на дежурство разводящим.
Во всех комнатах был полный беспорядок: все вещи разбросаны, чемоданы и сундуки вскрыты; на всех бывших в комендантской комнате столах были разложены груды золотых и серебряных вещей. Тут же лежали и драгоценности, отобранные у царской семьи перед расстрелом, и бывшие на них золотые вещи – браслеты, кольца, часы.
Драгоценности были уложены в два сундука, принесенных из каретника.
Помощник коменданта находился тут же. Вы спросили меня, не знакома ли мне фамилия «Никулин», и я теперь припомнил, что такова именно фамилия этого помощника.
Со слов Никулина я знаю, что он ранее находился также в чрезвычайной следственной комиссии.
Вы говорите, что по имеющимся у Вас сведениям на пулеметном посту в большой комнате нижнего этажа находился Андрей Стрекотни, и я теперь припомнил, что действительно А. Стрекотни стоял тогда у пулемета. Дверь из комнаты, где стоял пулемет на окне, в парадную переднюю была открыта; открыта была и дверь в ту комнату, где производился расстрел.
Обходя комнаты, я в одной из них под книжкой «Закон Божий» нашел шесть десятирублевых кредитных билетов и деньги эти присвоил себе; взял я также несколько серебряных колец и еще кое-какие безделушки.
Утром 18-го ко мне приехала жена, и я с ней уехал в Сысертский завод, получив поручение раздать деньги семьям служивших в команде[113].
Вернулся я в Екатеринбург 21 июля; все вещи царские из дома уже были увезены, и караул был снят.
24 июля я уехал из Екатеринбурга.
В Перми комиссар Голощекин назначил меня в охрану приспособлений для взрыва Камского моста в случае появления белогвардейцев. Подорвать мост, согласно полученному приказанию, я не успел, да и не хотел, решив добровольно сдаться. Приказание о взрыве моста пришло мне тогда, когда уже сибирские войска стали обстреливать мост, и я пошел и сдался добровольно.
Вопросом о том, кто распоряжался судьбой царской семьи и имел ли на то право, я не интересовался, а исполнял лишь приказаниях тех, кому служил.
Убивал ли сам Медведев, или он был только очевидцем убийства?
Жена его Мария показала:
«В последний раз я приехала к мужу в город в первых числах июля с.г. (считая по старому стилю)…
Оставшись наедине со мной, муж объяснил мне, что несколько дней тому назад Царь, Царица, Наследник, все Княжны и все слуги царской семьи убиты. Подробности убийства в этот раз муж мне не передавал. Вечером муж отправил команду на вокзал, а на другой день мы с ним уехали домой, так как начальство уволило в отпуск на два дня для раздачи денег семьям красноармейцев.
Уже дома Павел Медведев рассказал мне несколько подробнее о том, как было совершено убийство Царя и его семьи.
По словам Павла, ночью, часа в 2, ему велено было разбудить Государя, Государыню, всех царских детей, приближенных и слуг; Павел послал для этого Константина Степановича Добрынина.
Все разбуженные встали, умылись, оделись и были сведены в нижний этаж, где их поместили в одну комнату; здесь вычитали им бумагу, в которой было сказано: «Революция погибает, должны погибнуть и Вы».
После этого в них начали стрелять и всех до одного убили; стрелял и мой муж: он говорил, что из сысертских принимал участие в расстреле только один он, остальные же были «не наши», т. е. не нашего завода, а русские или не русские – этого мне объяснено не было.
Стрелявших было 12 человек; стреляли не из ружей, а из револьверов; так, по крайней мере, объяснил мне муж.
Убитых увезли далеко в лес и бросили в ямы какие-то, но в какой местности, ничего этого муж мне не объяснил, а я не спросила.
Рассказал мне муж все это совершенно спокойно: за последнее время он стал непослушный, никого не признавал и как будто даже свою семью перестал жалеть».
Видел ли Якимов своими глазами картину убийства, или он знал о ней с чужих слов?
Утром после убийства он пошел к своей сестре Капитолине Агафоновой «поделиться с ней мыслями».
Агафонова показала у меня на допросе[114]:
«Я была в кухне, когда пришел брат. Он поздоровался со мной и молча прошел в нашу комнату Вид у него был страшно взволнованный. Я сразу же это заметила и пошла следом за ним.
Я спросила брата: «Что с тобой?»
Он попросил меня закрыть дверь в кухню, сел и молчал. Лицо его выражало сильнейшую подавленность, испуг. Весь он дрожал.
Я опять спросила брата: «Да что с тобой?»
Я думала, что с ним с самим произошло какое-то несчастье. Он опять молчал и ничего не говорил. Видно было, что он страдал.
Мне первой мелькнула мысль: уж не убили ли они Николая?
Не помню, в каких выражениях, но я первая спросила его именно об этом. Брат ответил мне на мой вопрос приблизительно так: «Конечно».
Я помню, что я его спросила про участь остальных членов семьи. Он мне ответил, что убиты они все, т. е. как сам Царь, так и вся его семья и все бывшие с ней, кроме мальчика-поваренка.
Я не помню, спрашивала ли я его, принимал ли он сам участие в убийстве. Возможно, что этот вопрос я предлагала ему, видя его мучительное состояние. Не помню я этого. Я лишь помню, что он говорил, что картину убийства он видел сам, своими глазами. Он рассказывал, что эта картина убийства их так сильно потрясла его, что он не выдерживал и время от времени выходил из помещения на воздух. Он рассказывал, что его за это бранили товарищи его по охране, подозревая в нем раскаяние или жалость или вообще проявление сочувствия к страданиям погибших. Я его поняла тогда так, что он сам находился или в той комнате, где происходило убийство, или же вблизи ее и видел всю картину убийства своими глазами».