И Трой, и городок Сэнд-Лейк будто пропитались странным духом безумия и рвения. Сотни туристов ежедневно посещали место преступления, выщипывая рогозы в качестве сувениров из «болотистых, водянистых пустошей, где было найдено тело молодой женщины», как выразилась нью-йоркская «Ивнинг телеграм».
В разгар этой цирковой атмосферы, во второй половине дня во вторник, 14 июля – ровно через неделю после того, как ее видели в последний раз, – Хейзел Дрю была без лишнего шума похоронена на кладбище в Поэстенкилле, где ее жизнь началась всего двадцать лет назад. Преподобный Дж. Х. Э. Рикард из методистской церкви на Третьей улице, где Хейзел посещала службы в Трое, руководил тем, что в прессе было описано как «сильная электрическая буря», в результате которой промокшими оказались около десяти скорбящих на малолюдной церемонии. Быстро ухудшающееся состояние тела вынудило семью спешно готовиться к похоронам. Украшенный розами гроб опустили в землю. Первоначально семья планировала похоронить Хейзел на кладбище Маунт-Ида в Трое, но в последний момент передумала, выбрав вместо этого кладбище Бруксайд в Барбервилле. Одно из многих несоответствий в жизни и смерти Хейзел Дрю заключается в том, что в свидетельстве о смерти неверно указано место ее упокоения.
Минни Тейлор была безутешна. Кто-то слышал, как она сказала: «Если бы я только могла плакать. Слезы не придут облегчить мое горе». В какой-то момент она упала на носилки, и ее пришлось приводить в чувство с помощью таблеток. Уильям Тейлор присутствовал на панихиде в начале дня в морге братьев Ларкин, но пропустил похороны (он утверждал, что даже не знал об изменении, пока журналисты не сообщили ему). Когда он выходил, газетный репортер крикнул ему:
– Как вы думаете, что случилось с Хейзел?
– Ну, – бесстрастно ответил Тейлор, – я думаю, что ее подстерегли и прикончили.
Днем ранее, вечером 13 июля, окружной прокурор Джарвис О’Брайен и детектив Дункан Кей вернулись в Сэнд-Лейк по извилистой дороге, петлявшей по склонам горы Табортон. Кей указал О’Брайену на поворот перед прудом, где было найдено тело, и вскоре они уже шагали к фермерскому дому Уильяма Тейлора. После трех сильных ударов дверь распахнулась, и детективов приветствовал мужчина с глазами-бусинками на небольшом лице, увенчанном взъерошенными волосами, которые частично скрывали залысины.
– Какого черта вам нужно? – спросил он.
Дядя Хейзел, Уильям Тейлор, жил в фермерском доме за Поворотом Тейлора, как называли это место соседи, примерно в четырехстах метрах от Тилз-Понд. Это был угрюмый, сварливый человек, у которого, казалось, вошло в привычку отталкивать каждого, с кем он вступал в контакт. С семьей он ссорился, соседи предпочитали вообще избегать его. Либби Совальски, шестидесятилетняя вдова, отвергла его предложение руки и сердца годом ранее: он неожиданно пришел к ней домой, в спешке задал вопрос и, получив отказ, извинился и ушел. Его собственной матери жить с ним было так неприятно, что в конце концов она ушла и переехала к одной из своих дочерей.
Уильям был вторым из одиннадцати детей Чарльза и Мэри Энн Тейлор. Его называли «здоровенным», хотя, как и большинство фермеров, он ссутулился и поник за годы тяжелого труда на ферме в Табортоне, где прожил последние восемнадцать лет. Тейлор боролся с тяжелыми приступами депрессии и после смерти своей первой жены, Эмилии Поллак, в 1903 году, в возрасте пятидесяти девяти лет, попытался покончить жизнь самоубийством, перерезав артерии на запястьях.
Горе и страдания, казалось, преследовали Уильяма Тейлора повсюду.
Потребовав предъявить документы, удостоверяющие личность, Тейлор позволил детективам войти, и теперь они неловко ерзали на стульях, разглядывая дом и этого странного мрачного мужчину.
– Мистер Тейлор, я полагаю, вы знаете, зачем мы пришли сюда. Нам нужно поговорить с вами, – начал О’Брайен. – Спросить вас о вашей племяннице. В частности, когда вы видели ее в последний раз.
– Да уже давненько… Прошлой зимой это было, – сказал Тейлор.
– Значит, вы не видели ее на прошлой неделе? – вмешался Кей.
– Прошлой зимой, я сказал.
– Вы знаете, что Хейзел была здесь седьмого июля? – спросил Кей.
– Конечно, знаю.
Кей и О’Брайен ждали, что Тейлор уточнит. Последовало неловкое молчание.
– Ну и что? – наконец подсказал Кей.
– Молодой Фрэнк Смит болтал по всей округе о том, что видел ее в тот вечер у пруда.
Фрэнк Смит и был тем самым пареньком, по поводу которого так срочно звонил доктор Фейрвезер. О’Брайен заверил его, что разыщет Смита сразу после того, как они закончат беседу.
– Мне сказали, что он даже спрашивал о ней Ричмондов.
– Кто это? – спросил Кей.
– Пара, что живет здесь со мной на ферме, работают вдвоем за одного.
– И вы не расспрашивали о Хейзел, даже услышав, что Фрэнк Смит ее видел? Даже после того, как тело вытащили из пруда? – спросил О’Брайен.
– Мало ли что там сказал Фрэнк Смит. Этому просто нельзя придавать значение. У парня свои проблемы.
– Что вы сделали, когда услышали о теле, мистер Тейлор? – спросил Кей.
– Ну, я поехал в город, – сказал он. – В отель Крейпа.
– Крейпа? А почему именно туда?
– Мне нужно было побриться, – ответил Тейлор.
– Значит, до вас дошли слухи о том, что ваша племянница была здесь и что в озере найден труп женщины, и вы отправились в город побриться? – спросил О’Брайен, стараясь не выдать удивления.
– Верно.
– Но разве все вокруг не говорили о теле в пруду? – спросил Кей.
– Конечно, говорили.
И даже тогда Тейлор не выдал ни намека на эмоции. Что происходит в голове у этого человека? О’Брайен не мог его понять.
– Вы знаете, что у Крейпа, там, внизу, есть телефон? – спросил Кей.
– Конечно, знаю.
– И вам не пришло в голову позвонить сестре? Быть может, рассказать ей о том, что вы слышали?
– Нет, об этом я и не думал. Не хочу вмешиваться в дела, которые меня не касаются.
– Хорошо, мистер Тейлор. Итак, чтобы внести ясность, вы не ожидали Хейзел здесь 7 июля, и вы не видели ее в тот день. Это так, сэр? – спросил окружной прокурор.
– Разве я не ясно выразился? Я не видел ее с зимы.
Тейлор был человеком молчаливым, неприятным – может, он даже потел сосульками, кто ж знает, – но было в его ответах нечто такое, что наводило на мысль: эта странность, эта отчужденность есть скорее следствие замкнутости, изолированности и зацикленности на себе, чем обмана. Хотя он, конечно, не выглядел ни расстроенным, ни убитым горем из-за смерти племянницы и, похоже, ничуть не раскаивался в том, что не обратил внимания на бред Фрэнка Смита или даже не поинтересовался тем, кто мог быть виновен в смерти Хейзел.
– Может, мы поговорим с Ричмондами? – предложил О’Брайен.
– Если хотите, валяйте, – пожал плечами Тейлор. – Меня это не касается.
Фрэнк и Фредерика Ричмонд рассказали следователям, что столкнулись со Смитом на конечной остановке Аверилл-Парк около девяти часов вечера 7 июля. Смит сказал паре, что видел Хейзел на Табортон-роуд ранее вечером и полагал, что она направлялась на ферму Тейлора.
Когда Ричмонды спросили Тейлора об этом на следующее утро, он сказал им, что Хейзел не ждали и она так и не появилась.
О’Брайен и Кей знали, что им нужно делать дальше: найти Фрэнка Смита.
Фрэнк Смит и Руди Гандрум, несомненно, столкнулись с Хейзел 7 июля. Кроме убийцы, они, скорее всего, были последними людьми, кто видел ее живой. Смит знал эту девушку и, по мнению жителей деревни, питал к ней нездоровое влечение. По словам Тейлора, паренек появлялся на его ферме без предупреждения и спрашивал, там ли она. Он часто говорил о ней, и кто-то слышал, как он назвал ее самой красивой девушкой в этой части страны. Смит познакомился с Хейзел много лет назад на ферме Тейлора, ее представил Джон Дрю. Он встретил ее во второй раз, когда проходил через ферму по дороге на охоту. Их последняя встреча – до 7 июля – произошла прошлой зимой, во время двухчасового визита в дом Тейлора. Уильям Тейлор, Джозеф и Ева Дрю – все были там, вместе с Хейзел, которая сидела на стуле и читала. В типичной для Смита манере позже он рассказал другую версию этой истории, в которой они с Хейзел играли в карты.
Руди Гандрум, с другой стороны, никогда не встречался с Хейзел Дрю. Его можно назвать жертвой дьявольской удачи – он оказался не в том месте не в то время. И в течение следующих нескольких недель никто не позволял ему забыть об этом.
Родившийся в Олбани в семье немецких иммигрантов, Руди был угольщиком, курил трубку, носил подтяжки и жил со своей женой Каролиной «Кэрри» Вильгельминой Карл в фермерском доме на Дилижанс-роуд, примерно в пяти километрах от пруда Тилз-Понд, если подниматься по Табортон-роуд. У Гандрумов было пятеро детей, втиснутых в две спальни в домишке с печной трубой, но без водопровода и канализации. Дети Руди старались держаться подальше от старика всякий раз, когда он злоупотреблял спиртным: однажды он проделал пару дырок в полу своим дробовиком, потому что ему не понравилось, как дочь почистила оружие. Но пребывая в хорошем настроении, он позволял детям забираться к нему на колени и нажимать на спусковой крючок дробовика.
Единственное, что Руди любил больше, чем дробовик, был крепкий сидр. Многие из его разгульных ночей заканчивались тем, что содержателю салуна приходилось тащить упившегося до бессознательного состояния клиента в повозку и гнать лошадь, надеясь, что пара найдет дорогу домой. Времени для пития хватало. Приготовление древесного угля – работа утомительная и тяжелая, включающая в себя рубку дров, перетаскивание их в яму, стены которой обмазаны глиной, укладку и, наконец, многочасовое бдение, чтобы держать огонь под контролем. «Вот яма горит!» – говорили люди в городе всякий раз, когда замечали огонь на горе.
Костры могли тлеть в течение двух-трех недель, если яма была достаточно большой, и ожидание переносилось легче с кувшином крепкого сидра и тарелкой «картошки Руди» – тертой и обжаренной с солью, перцем и беконом на чугунной сковороде – под рукой.