Кей осторожно потянул за нее.
– Вырезка из газеты.
– Это я вижу. Что там написано?
– Эдвард Лавуа отбыл в Чаттанугу, штат Теннесси, где он останется на зиму.
Газета была датирована 27 октября 1907 года.
– Эдвард Лавуа. Для тебя это что-нибудь значит?
Кей провел языком по нёбу – у него была такая привычка, когда он начинал думать.
– Звучит как-то по-французски. Но тут еще какая-то дата, написанная карандашом, – сказал он, протягивая вырезку Мурнейну. – 7 октября 1907 года.
– Почерк чертовски напоминает почерк Хейзел, – сказал Кей. – Пойдем покажем боссу.
На этот раз О’Брайен действительно поделился информацией с прессой. Предприимчивый репортер «Ивнинг уорлд» разыскал двадцатишестилетнего Лавуа, солдата армии США, проходящего службу в Чаттануге. Лавуа сказал, что был ошеломлен известием о смерти Хейзел.
– Мне сказали, что она исчезла 6 июля, но я не верил, что бедная девушка убита, – сказал он. – Я не думаю, что у нее был хоть один враг на земле, не могу придумать никакой причины для убийства.
Лавуа не видел Хейзел около года, после «приятной поездки» в Трой, и хотя с тех пор получал от нее письма, в последнее время их переписка стала нерегулярной. На вопрос, могла ли Хейзел покончить с собой из-за того, что он не отвечал, Лавуа сразу отверг это предположение, сказав, что их отношения никогда не были настолько серьезными.
«Ивнинг уорлд» также взяла интервью у Эдварда Райса, дяди Лавуа и приемного родителя, который проживал в Трое.
– Да, Эдди и Хейзел были влюблены, – сказал он. Лавуа родился в Уотервлите, но вырос в Трое. Он завербовался в армию в 1900 году и вновь поступил на службу 25 октября 1907 года – через восемнадцать дней после даты, нацарапанной на газетной вырезке. Он встретил Хейзел, когда был еще ребенком, и я думаю, что молодые люди понравились друг другу. Прошлой осенью он уехал на юг. Хейзел спрашивала меня, где он. Получая письмо, она читала его мне и плакала. Но Эдди – парень предприимчивый и не сентиментальный. Он не стал бы долго любить ни одну девушку, – рассказал дядя.
Откровения Райса прессе об отношениях его племянника с Хейзел на самом деле не имели значения с точки зрения следователей. 7 июля Лавуа находился в Теннесси и, следовательно, не имел никакого отношения к убийству Хейзел. Но это свидетельствовало о том, что Хейзел была более активна в романтическом плане, чем им внушали работодатели, семья и друзья. В этом упорствовала даже Кэрри Уивер, одна из ближайших подруг Хейзел.
– Насколько я знаю, – сказала она, – Хейзел не общалась ни с какими мужчинами, и я думаю, что если бы она общалась, я бы об этом знала.
Как Хейзел умудрялась хранить столько секретов?
Кое-что еще в связи с Лавуа не давало О’Брайену покоя: зачем вырезать газетную статью, прятать ее и писать на ней дату от руки? Несомненно, 7 октября 1907 года должно было иметь какое-то значение. Но какое?
Через три месяца, в разгар зимы, Хейзел заболеет и укроется в уединенном фермерском доме Уильяма Тейлора в лесах Табортона. Казалось, никто не знает, что с ней случилось. Была ли она беременна, как намекали нью-йоркские таблоиды? Был ли Эдвард Лавуа отцом? И могло ли 7 октября 1907 года быть датой зачатия?
22 июля Уильям М. Клеменс из «Ивнинг уорлд» полностью опубликует письмо, которое Хейзел получила от другого поклонника, назвавшего себя так: «РЫЦАРЬ НАПП КИНН И ВАШ ДРУГ-ХУДОЖНИК ГАРРИ». Неизвестный писал, что Хейзел «казалось, принадлежала к более высокой сфере и была значительно более разумной, современной и имела более приятные манеры», чем ее подруги, с которыми он столкнулся в течение недели летом 1908 года. Гарри извиняется за то, что был с ней откровенен и, возможно, оставил синяки на ее запястьях, и заключает послание такими словами: «Если бы рыцарство было в расцвете, я бы жил только ради «милой леди со светлыми волосами», хранил бы теплые воспоминания о ней и был верен ей до самой смерти». Гарри, как и многие потенциальные подозреваемые в этом деле, навсегда остался неизвестным, по крайней мере публично.
Фигурой, представляющей интерес, ненадолго стал муж Мины Джонс, Фрэнк. Детективы обнаружили, что он останавливался в Трое в начале лета, когда Мина жила в штате Мэн, прежде чем исчезнуть из города в выходные 4 июля.
Поначалу и Мина Джонс попала в поле зрения следователей после отправки депеши в «Трой Рекорд» с запросом на дополнительные новости по делу. Скоро газеты засыпали Джонсов вопросами, и их семейная драма смешалась с остальными заголовками.
Фрэнк оставил Мину в Уотервилле в поисках работы. Он устроился в компанию «Фуллер и Уоррен» в Трое за месяц до убийства Хейзел и жил в доме Марты Фуллер, дочери покойного бывшего владельца компании. Понятно, что Мина не была в восторге от этих договоренностей. 16 июня она написала Хейзел: «Пожалуйста, найди Фрэнка и скажи ему, что у него есть жена здесь, в Уотервилле, и он тоже не должен об этом забывать».
Джонс, вернувшийся в Уотервилл к тому времени, когда его отыскали следователи, утверждал, что покинул Трой 3 июля, чтобы навестить друзей в Бостоне, и с тех пор не возвращался. Да, он мог дать отчет о своем местонахождении 7 июля. Проведя в Трое шесть недель, он ни разу не навестил Хейзел.
Почему?
– Мина – ревнивая женщина, – сказал Фрэнк. – У нее могло сложиться неверное впечатление.
Фрэнк Джонс дал следователям новую заманчивую зацепку: Хейзел, по его словам, однажды призналась Мине, что отвергла предложение руки и сердца от мужчины, жившего в Трое. Мина подтвердила это: Хейзел встретила поклонника на рождественской вечеринке в церкви в 1906 году. Она знала мало подробностей, но помнила, что он работал в кабинете дантиста.
– Она сказала мне, что может выйти за него замуж в любое время, когда захочет, – сказала Мина. – Я спросила ее: «Кто твой парень?», но Хейзел отказалась назвать его и только заметила, что он «молод и хорош собой».
В то время как сам О’Брайен преуменьшал актуальность и достоверность истории, развивавшейся главным образом благодаря переписке между Миной и прессой, газеты тут же отреагировали на новость. Репортеры бросились к родителям Хейзел, но ни Джон, ни Джулия не смогли вспомнить, чтобы их дочь называла имя своего дантиста. Однако Мэри Кэри вспомнила, как однажды вечером, за несколько недель до убийства, Хейзел попросила разрешения отпустить ее, чтобы сходить к дантисту.
– Это было после ужина, – рассказала Мэри, – и я подумала, что время довольно необычное для посещения кабинета дантиста. Я отказалась отпустить ее, и в тот вечер она не выходила из дома.
Мэри сказала, что Хейзел назвала дантиста, но не смогла вспомнить его имя. Однако она вспомнила, что его офис находился на Третьей улице, в центре Троя.
Репортеры рассыпались веером по всему Трою в поисках таинственного дантиста, который хотел жениться на Хейзел Дрю. Никто, с кем они разговаривали, не мог вспомнить, чтобы работал с зубами Хейзел, не говоря уже о том, чтобы делать ей предложение.
Наконец они нашли Эдварда Дж. Кнауффа, сорокадевятилетнего дантиста, который жил и работал на Третьей улице, 49 – недалеко от дома Томаса Хислопа, первого работодателя Хейзел. Так совпало, что это был тот самый Эдвард Кнауфф, который находился в продуктовом магазине Керин в понедельник, 6 июля, когда Лоуренсу Игану показалось, что он заметил Хейзел на Конгресс-стрит. Кнауфф был непреклонен в том, что Иган ошибся относительно личности девушки, и впоследствии Иган отрекся от своих слов.
– Хейзел Дрю приходила сюда несколько месяцев назад, – сказал Кнауфф. – Я не помню точной даты. Около двух месяцев назад она снова пришла в четверг днем с другой девушкой, которую я не знал, и спросила, можно ли записаться на вечерний прием. Я объяснил ей, что не работаю по вечерам, и она сказала, что посмотрит, когда сможет прийти в течение дня, и вернется позже, чтобы договориться о визите. Она так и не вернулась. Возможно, у нее не было денег, а возможно, она пошла к какому-нибудь другому дантисту.
Делал ли он когда-либо предложение Хейзел? Или, может, даже состоял с ней в романтических отношениях?
Кнауфф улыбнулся.
– Я женатый человек, – сказал он журналистам. – С детьми.
Одним из этих детей был Уильям, на год младше Хейзел и студент ПИРа, где преподавал последний работодатель Хейзел, Эдвард Кэри.
– Так это значит «нет»? – спросили его.
– Это значит «нет».
Ближе к концу первой недели расследования в доме Кэри на Уитмен-корт произошла любопытная сцена: Мэри Кэри, которую допрашивали два детектива, услышала звонок и пошла открывать. Открыв дверь, она с изумлением обнаружила Джона Дрю на пороге своего дома. Бедняга, чувствовавший себя немного не в своей тарелке в этой части города, выглядел усталым и изможденным. Морщины, прорезавшиеся в уголках его глаз, проступили четче, щеки казались впалыми.
– О, мистер Дрю, какой сюрприз, – сказала она, застигнутая врасплох. – Пожалуйста, входите.
– Я прошу прощения за вторжение, миссис Кэри, – сказал Джон.
– Конечно, входите, – успокоила его Мэри. – Однако я должна сказать вам, что здесь, в гостиной, полиция. У них есть несколько дополнительных вопросов о Хейзел.
– Я не собираюсь задерживаться, – сказал Джон, проходя в комнату. Сняв свою мятую шляпу, он крепко сжал ее обеими руками. – Просто, как я понимаю, вы уже заплатили Хейзел за работу на следующей неделе, и я хотел это исправить.
Он полез в карман. Услышав шепот из гостиной, Мэри быстро оглянулась и снова повернулась к отцу Хейзел.
– Не глупите, мистер Дрю, – сказала она. – У меня и в мыслях нет брать у вас деньги. Могу только представить, какие ужасные испытания выпали на долю вашей семьи. Хейзел была чудесной, чудесной молодой женщиной.
Она стояла в неловком молчании, пытаясь придумать, что еще сказать, но ничего не приходило в голову. Джон Дрю уставился в пол, переминаясь с ноги на ногу и ничего не говоря. Детективы ждали.