дении других зацепок и заголовков.
Хотя охота за экипажем и двумя таинственными людьми почти прекратилась, О’Брайена эта болтающаяся ниточка все еще манила, и он с наслаждением предвкушал попытку вырвать что-нибудь у фермеров Табортона.
По происхождению О’Брайен сам был деревенским парнем, но большую часть расследования провел в Трое и никогда не общался с людьми на горе. То, что дядю Хейзел постоянно изображали подозрительным персонажем, скрытным и не говорящим всего, что знает, не способствовало пробуждению у окружного прокурора теплых чувств в отношении соседей Тейлора в Табортоне. Хотя О’Брайен воображал себя мастером ведения допросов, которому нравилось выступать на публичной сцене, дознание в Аверилл-Парке вылилось в серию разочарований, иногда даже перерастающих в конфронтационные перепалки, что и произошло, когда он решил оспорить детали показаний Уильяма Хоффея.
– Ну, – возразил Хоффей, – если это была женщина, то на ней были штаны.
– Вы можете определить, кого видите, мужчину или женщину, не так ли?
– Нужно изрядно напиться, чтобы принять мужчину за женщину.
О’Брайен двинулся дальше.
– Насколько широк пруд? – спросил он.
– Вы же сами там были, так?
– Да.
– Тогда вы знаете об этом столько же, сколько и я.
Этот обмен репликами вызвал смешки у зрителей, хотя смех был не тем, что надеялся вызвать окружной прокурор. Хоффеи произвели на него сильное впечатление своей убежденностью и последовательностью.
Следующими были Фрэнк и Фредерика Ричмонд, которые работали на ферме Уильяма Тейлора и оказались единственными людьми, которые видели и разговаривали как с Тейлором, так и с Фрэнком Смитом вечером 7 июля. Фрэнк Ричмонд показал, что вспомнил, как отец Фрэнка Смита, Джон, приезжал на ферму Тейлора в воскресенье, 12 июля, на следующий день после обнаружения тела. Во время этого визита Джон Смит поделился с Фрэнком подозрениями о том, что из пруда извлечено тело Хейзел. И все же Тейлор, присутствовавший при этом разговоре, так и не предпринял никаких действий, чтобы определить, была ли это на самом деле Хейзел, или сообщить своей сестре Джулии о том, что говорят о ее дочери. До начала расследования Тейлор отрицал, что его навещал Джон Смит, не говоря тем более о том, что услышал от него слух о Хейзел.
Сам Уильям Тейлор прибыл за целый час до начала заседания – в светлой фетровой шляпе и черном костюме, белой рубашке с воротником и темно-синем галстуке. В отличие от Смита, Тейлор избежал всеобщего внимания, сидел один впереди и пристально смотрел в пол, скрестив ноги и являя собой образец безмятежности. Он ни с кем не разговаривал, ни на кого не смотрел. В какой-то момент он подался вперед, чтобы получше рассмотреть одежду и украшения Хейзел, но ни разу не выдал и намека на эмоции.
Когда настала очередь Тейлора давать показания, О’Брайен устало поднялся со своего места, готовясь к очередному раунду с неприятным дядей Хейзел. Казалось, каждый из них точно знает, что собирается сказать другой.
Прежде чем перейти к событиям 7 июля, О’Брайен засыпал Тейлора вопросами о его отношениях с племянницей.
– Как часто Хейзел посещала вашу ферму?
– Раньше, когда ее старик помогал по хозяйству, она время от времени приезжала. Потом уже гораздо реже.
Семья Дрю жила на ферме Тейлора в 1905 и 1906 годах, хотя Хейзел в то время жила и работала в Трое. По словам Тейлора, с тех пор Хейзел приезжала на ферму всего четыре раза: один раз летом 1906 года, один раз в январе 1907-го, один раз следующим летом и, наконец, прошлой зимой, когда была больна.
– Что с ней было не так?
– Я не спрашивал и не знал. Я не умею помогать больным и полагал, что мне сказали бы, если бы это было что-то серьезное.
– Возможно ли на самом деле, что вы позволили этой девушке оставаться в вашем доме больной в течение трех недель, не спросив, что с ней случилось, не проследив за тем, чтобы ей была оказана медицинская помощь, даже не спросив ее невестку, была ли у нее корь или оспа, и не зайдя в ее комнату, чтобы увидеть ее?
– Да, – решительно ответил Тейлор, не предлагая никаких дальнейших объяснений.
О’Брайен сделал паузу, ожидая, пока значение ответа дойдет до него.
– Это был ее последний визит? Вы уверены? – спросил он.
– Да, уверен, – сказал Тейлор. – Больше ее там не было. Кто-нибудь бы точно увидел.
– Джон Абель из Аверилл-Парка говорит, что действительно видел ее. Он говорит, что Хейзел была у вас дома в апреле и что он отвез ее туда. Другие подтверждают его утверждение.
– Нет никаких доказательств того, что это так, – возразил Тейлор.
Затем О’Брайен попросил Тейлора еще раз рассказать о том, что он делал во вторник, 7 июля, в день убийства. Тейлор ответил так же, как и всегда: он был дома весь день, за исключением примерно пятнадцати минут, которые провел за работой по дому в дровяном сарае. В ту ночь он немного посидел в кресле-качалке на крыльце, покуривая трубку, а затем отправился спать около 21:00. По его словам, ему нравилось прогуливаться иногда перед сном от своего фермерского дома до дороги, но по какой-то причине, которую он не мог объяснить, он решил отказаться от прогулки в тот вечер.
Он не видел Хейзел в тот вечер и ничего не слышал о ее предполагаемом визите до следующего утра, когда Фрэнк Ричмонд упомянул о своей встрече с Фрэнком Смитом накануне вечером.
– Я был дома в ту ночь, когда ее убили, – сказал Тейлор. – Я ее не видел. Я не пошел опознавать тело, потому что мне сказали, что оно разложилось. Я ничего не знал об этом преступлении.
– Когда вы услышали о том, что в пруду нашли тело? – спросил О’Брайен.
Тейлор ответил не сразу: он задумался. В неловком молчании прошло пять минут. Репортеры уже стали посматривать на часы.
– Мистер Тейлор? – подал голос окружной прокурор.
– Что?
– Когда вы узнали…
– Я же все время вам говорю.
– Так когда же?
– Мне что, повторить?
– Мистер Тейлор, я еще раз вас спрашиваю: когда именно вы услышали о том, что в пруду найдена Хейзел?
– 8 июля, совершенно определенно. Это было в среду, так ведь?
– Да, 8 июля была среда.
– Тогда это все.
– Вы говорите, что услышали о теле 8 июля – за три дня до того, как его извлекли из пруда?
– Нет, подождите минутку. К чему вы клоните? Я слышал о том, что тело вытащили из пруда на следующий день после того, как это случилось.
– То есть в воскресенье, 12 июля?
– Я так и сказал.
– Разве отец Фрэнка Смита не сказал вам в воскресенье о предположении его сына? Разве он не предложил вам пойти и произвести опознание? – настаивал О’Брайен.
Тейлор сначала отрицал, что такой разговор имел место, но отрекся, когда ему представили показания Ричмондов, которые поклялись, что Джон Смит пришел на ферму Тейлора и сделал именно это.
– Что вы сделали потом? – продолжал О’Брайен.
– Я почти ничего не делал до того дня. В тот день я отправился в Аверилл-Парк, чтобы побриться, но не задавал никаких вопросов. Я пробыл в деревне совсем недолго.
И снова О’Брайен сделал паузу. Он хотел, чтобы все присутствующие в комнате оценили важность показаний Тейлора: услышав, что его племянница, скорее всего, убита – всего в четырехстах метрах от его дома, – Тейлор пошел бриться, даже не потрудившись поделиться новостью со своей сестрой, не сообщив, что ее дочь мертва.
– У вас есть какое-нибудь оправдание тому, что вы ничего не сообщили родственникам девушки? Даже если вы не хотели проводить опознание самостоятельно, вы же могли передать, что неопознанное тело – это, возможно, Хейзел?
– Никаких оправданий у меня нет, – угрюмо ответил Тейлор.
Выглядеть еще хуже Уильям Тейлор уже не мог. Единственный проблеск человечности пробился сквозь кору бесчувствия, когда он вспомнил, как дразнил Хейзел и шутил с ней по поводу поклонника мужского пола во время одного из ее визитов на ферму. Но даже тогда он оборвал себя, как только О’Брайен предположил, что мотивом убийства могла быть ревность.
«Тейлор как никогда проявил себя бессердечным старым скрягой, каким его изображали, и все отвратительные детали он перенес без какого-либо проявления эмоций», – написала «Вашингтон таймс».
Три врача, проводившие вскрытие, – Бойс, Фейрвезер и Рейхард – дали показания в завершение разбирательства в первый день. Они повторили все то, что утверждали в течение нескольких недель: Хейзел была убита, она не совершала самоубийства. Доктор Бойс продолжал не соглашаться с другими врачами, настаивая на том, что, по всей вероятности, она была задушена после удара по голове, который, возможно, вторично способствовал ее смерти.
– Итак, доктор, по вашему мнению, была ли эта женщина живой или мертвой до того, как ее бросили в воду? – спросил его окружной прокурор.
– Она была мертвой.
– Была ли рана на ее голове нанесена до смерти?
– Да.
– Было ли этого достаточно, чтобы вызвать смерть?
– Да, – сказал Бойс. – Искажение лица указывало на то, что она, возможно, была задушена, но разложение тканей зашло слишком далеко, чтобы принять определенное решение. Одежда на теле не была растрепана. Все нижнее белье было в хорошем состоянии.
– Что, по вашему мнению, стало причиной смерти?
– Я думаю, что ушиб затылка был причиной смерти, но, возможно, этому способствовало удушение.
Когда в то утро началось дознание, зал гудел от слухов о том, что выдающийся хирург из Троя, ранее не связанный с этим делом, должен присоединиться к Бойсу и другим врачам, когда они давали показания. Этот новый таинственный доктор, как говорили, придерживался мнения, что невозможно точно определить, была ли Хейзел убита или нет. В результате пресса возродила версию о том, что Хейзел, отчаявшаяся из-за неудачного любовного романа, а теперь еще и безработная и нуждавшаяся в деньгах, могла покончить с собой.
«Уорлд» сообщила: «Окружной прокурор О’Брайен, которого сильно критиковали за то, что он не произвел арест по этому делу, привлек к дознанию как медицинских, так и криминальных экспертов. Среди первых – доктор С. Б. Херрик, который как специалист не полностью согласен с выводами докторов Дж. Фейрвезера, Брайса и Рейхарда, которые после вскрытия тела Хейзел Дрю заявили, что девушка была убита. Доктор Херрик будет вызван на дознание в качестве свидетеля. Как ожидается, он даст показания в пользу того, что Хейзел Дрю покончила жизнь самоубийством».