Евреи Норвича, возможно, заинтересовались Уильямом потому, что он был отличным кожевником, или благодаря тому, что он знал несколько языков. Томас Монмутский называет несколько причин, по которым они ему покровительствовали, и одна противоречит другой: «Они полагали, что он им подходит более всего либо потому, что считали его простоватым и умелым работником, или потому, что, понукаемые скупостью, думали, что могут платить ему меньше, чем другим»[172]. Возможно, еще одна причина состояла в том, что двенадцатилетний подмастерье знал французский. Евреи в англо-норманнской Англии говорили на норманнском французском, писали на иврите и, возможно, также понимали латынь; маловероятно, что они свободно говорили на английском, а это значит, что от основного населения страны их отделял языковой барьер[173]. Аналогичным образом мало кто из англосаксов, даже взрослых, говорил по-французски: этот факт сочли достойным упоминания в «Житии». На примере Вульфрика Хейзелберийского видно, что знание французского давало англичанину большие преимущества[174]. Годрик Финчейлский, еще один святой, чье «Житие» включено в тот же кодекс, что и жития Уильяма и Вульфрика, также немного знал французский; начатки формального образования норфолкский купец получил только тогда, когда, уйдя на покой с поприща международной торговли, стал ходить на занятия вместе со школьниками[175]. Напротив, подмастерье Уильям уже в юном возрасте знал грамоту и псалмы[176].
Для ребенка из англосаксонской семьи, живущей в деревне далеко от Лондона, такое двуязычие было примечательно[177]. На способность Уильяма легко общаться с евреями не только на темы торговли указывает повторяющееся у Томаса утверждение, что он часто посещал евреев, а также уверения, что он мирно жил у них после того, как его предположительно похитили[178]. Похоже, Уильям, как и многие амбициозные молодые люди, перебрался в Норвич не только с тем, чтобы научиться ремеслу, но и чтобы обрести городской лоск, в том числе выучить языки, которых не знала его мать[179]. В своем долгом посмертном бытии Уильям служил образцом не только для монашества, но и для городской буржуазии, которая видела свое отражение в его профессиональных амбициях, классовом положении и обширных связях. Человек, подобный св. Уильяму, мог стать мостиком через пропасть, отделявшую, например, неграмотного Годрика Финчейлского от его образованного биографа Реджинальда Даремского.
Уильям также служил мостиком между английскими и норманнскими клириками в Норвиче. Чтобы подтвердить истинную святость своего покровителя, монахи норвичского приората обратились к именитым людям, пользующимся уважением в Норвиче и тесно связанным с его церковной иерархией, а особенно к людям из того поколения, которое выросло под бдительным надзором епископа Герберта Лозинги. В числе самых влиятельных были английские священники Эльвард и Уикман и их старшие друзья и коллеги, происходившие из той же англосаксонской церковной элиты, что и сам Уильям. Вместе с епископом Уильямом Тарбом, преемником Эборарда, эти люди придали вес и достоверность обвинению, против которого иначе возникли бы возражения. Во всем городе они были наименее склонны к разным нововведениям.
Имя Уикмана появляется в «Житии» только время от времени, но его присутствие ощущается во всем тексте брата Томаса; Уикман именуется и монахом, и священником, а также исповедником епископа[180]. Он занимал крайне важную должность, ибо принимал исповедь от имени епископа и назначал соответствующую епитимью[181]. Более того, исповедник также имел право толковать сны, упомянутые на исповеди. Важно то, что, скорее всего, именно Уикман толковал первые сны Томаса Монмутского, когда тот прибыл в Норвич в 1150 году, а также многие сновидения, которые позже придали достоверность культу Уильяма[182]. Уикман также фигурирует в различных документах: он засвидетельствовал одну из самых ранних норвичских грамот, и его подпись стоит сразу после подписи первого приора Норвича. Поэтому ко времени кончины Уильяма он был уже в годах и обладал определенным авторитетом. В одном из норвичских документов (около 1145 года), который касается лазарета св. Павла и где также значатся имена нескольких других лиц, упоминающихся в «Житии», он именуется нанимателем землевладения.
Именно Уикман сообщил о предсмертных откровениях видного жителя Норвича Эльварда Дэда, «некоего горожанина, одного из самых богатых и именитых жителей Норвича», кооптированного для подкрепления притязаний Уильяма на святость[183]. Свидетельство Эльварда сыграло ключевую роль, связав евреев с Уильямом, поэтому его положение в Норвиче было важно для тех, кто читал или слушал историю святого. Томас Монмутский утверждал: Эльвард встретил норвичских евреев в лесу посреди ночи, когда они пытались избавиться от тела Уильяма. Как пишет Томас, Эльвард положил руку на мешок, который они несли, и немедленно понял, что происходит. Но Эльвард ничего не сообщал публично и пообещал шерифу Джону де Чезни никогда не рассказывать о происшедшем. Только на смертном одре, после явления ему св. Уильяма (спустя долгое время после смерти самого шерифа), Эльвард рассказал эту историю своему исповеднику Уикману. Исповедник передал эти сведения Томасу Монмутскому.
Этот Эльвард Дэд, о котором Томас в «Житии и страстях» пишет, что он пользовался гражданскими привилегиями нового норманнского поселения, возможно, тот же самый Эльвард, который упоминается в норвичских документах: богатый священник церкви св. Николая[184]. Права священника Эльварда на обширные владения подтверждали и епископ Эборард, и епископ Уильям, и, наконец, архиепископ[185]. Даты на этих грамотах четко соответствуют датам, связанным с упоминаемым в «Житии» Эльвардом, умершим около 1149 года[186]. Учитывая его деятельность на земельном рынке, может быть, именно священник Эльвард одним из первых завязал деловые сношения с евреями-заимодавцами в Норвиче, но документальных подтверждений этому нет.
Не исключено, что Эльвард из «Жития» Томаса Монмутского (это имя также писалось Эйлвард, Айлвард, Эгилвард, Эйлуард, Эйлверд и Эгельвард) – это хорошо известный священник из Норт-Уолшема, который часто фигурирует в норфолкских документах того времени; человек из семьи, известной своей благотворительностью и проживавшей в этом регионе уже многие поколения[187]. Эльвард владел землями в Хоутоне и Норт-Уолшеме и, как и многие другие норвичские клирики (например, дядя Уильяма Годвин), был женатым священником и отцом женатого священника, внуки которого унаследовали часть его земель, его церковь и даруемые ею права[188]. Редкие имена членов семьи Эльварда также встречаются в семье епископа Эборарда Норвичского, у которого имелось несколько детей, наследовавших ему, и это позволяет предположить, что между двумя семьями существовали определенные связи[189]. В Восточной Англии дети, пытавшиеся унаследовать имущество своих отцов-священников, уже давно являлись камнем преткновения[190]. В этом вопросе у священников Эльварда и Годвина находились общие интересы[191].
В различных официальных документах священник Эльвард тесно связан с епископом и сторонниками нового культа Уильяма в Норвиче. К этой группе людей с общими интересам относятся монах по имени Элиас, позже ставший приором, и конюший (de stabulario) Генри, позже ставший лесничим. В дополнение к ним в число людей, засвидетельствовавших одну грамоту между 1121 и 1135 годами, входят Уильям Тарб (позже епископ), Уильям де Новер и Уильям Певерел; все они позже будут связаны с почитанием св. Уильяма[192]. Еще в одной грамоте на имя того же благоприобретателя стоят все те же имена, а также на этот раз фигурирует управляющий (dapifer) Джон, сыну которого, как утверждает Томас Монмутский, примерно в 1151 году помогло заступничество св. Уильяма[193].
В «Житии и страстях» Эльвард именуется необходимым «законным свидетелем» (testis legitimus). Остальные люди, нашедшие тело Уильяма в лесу, на подобный статус притязать не могли. «Посетив в этот вечер церкви в городе, он возвращался домой из церкви св. Марии Магдалины по опушке леса в сопровождении одного слуги»[194]. Именно тогда Эльвард, по его утверждению, якобы увидел евреев, несущих тело. Посещение церквей подтверждает вероятность того, что перед нами действительно священник Эльвард, а не просто богатый мирянин. До кончины Эльварда никто не связывал евреев с телом подмастерья. Но Томас пишет, что на смертном одре в 1149/1150 году Эльвард Дэд исповедался двум близким коллегам, Уикману и еще одному человеку, священнику церкви св. Николая (имя которого в «Житии» не упоминается), рассказав им, что он видел. И, соответственно, вклад Эльварда в повествование Томаса Монмутского о ритуальном убийстве оказывается посмертным и дошедшим до нас через третьи руки