Ratisbon), столица Баварии, также являлся местом сбора немецких и французских крестоносцев, отправлявшихся во Второй крестовый поход. Неудивительно, что христианские авторы мартиролога заинтересовались Уильямом Норвичским: его история обладала непосредственной, своевременной и конкретной притягательностью[466]. Однако само по себе единичное упоминание его имени в мартирологе не доказывает, что почитание Уильяма распространилось далеко за пределы Норвича.
Возможно, поминание его в Баварии стало результатом рассказа какого-нибудь свидетеля translatio 1151 года[467]. У Норвича имелись обширные торговые и художественные связи с немцами, и приезжие из континентальной Европы часто останавливались в этом английском городе[468]. Нам известен хронологически и географически близкий к истории Уильяма пример распространения культа святого усилиями одного-единственного человека. Епископ Августин Норвежский посетил Бери в 1181 году и привез в Норвегию почитание св. Эдмунда (солидное достижение, учитывая, что Эдмунда убили скандинавы)[469]. Подобным же образом Ансельм Берийский единолично познакомил Англию с культом св. Саввы, а аббат Болдуин ввел почитание св. Эдмунда в Лукке[470].
После translatio 1151 года норвичские монахи стали возлагать на Уильяма все более амбициозные надежды, воображая огромные толпы, которые придут поклониться их избранному покровителю. По словам Томаса, толпы эти были столь велики, прибывали столь часто и столь досаждали монахам, что по настоятельным просьбам последних приор Ричард предложил найти для мученика более подходящее место, «где он мог бы упокоиться с большими приличиями, а люди, толпящиеся у гробницы, могли бы без помех к ней приблизиться»[471].
Епископ Тарб руководил перенесением мощей в 1154 году, которое совершилось после торжественного посвящения. Тогда «собралось великое множество народу, и тело мученика с величайшим поклонением перенесли» в часовню святых мучеников в северной части Норвичского собора. Томас Монмутский сообщает, что «там он и покоится, погребенный телом, но живой в славе, просиявшей в каждодневно творящихся чудесах»[472]. Хотя Томас не упоминает никаких особых гостей на церемонии перенесения мощей в 1154 году, дочь Реджинальда де Варенна, ведущего магната тех мест и брата Вильгельма де Варенна, первой получила исцеление «несколько дней спустя после translatio», а это предполагает, что ее отец, скорее всего, присутствовал на церемонии[473]. Общественное положение остальных удостоившихся исцелений куда ниже: меняла, рыбак, юный сын рыцаря и дочь плотника.
Перенесение мощей в уединенную часовню подальше от хоров становится истинным началом культа Уильяма, потому что отныне паломники получили свободный доступ к гробнице, как это происходило в других усыпальницах в соборах[474]. Название часовни, однако, всегда связывалось с целым рядом мучеников и реликвий, особенно с мощами св. Стефана, так что, по существу, Уильям так никогда и не стал главным объектом почитания[475].
У Норвича имелись далеко идущие планы. Церемония 1154 года, возможно, была подготовлена, чтобы получить одобрение самого короля, потому что ее провели всего за несколько месяцев до смерти короля Стефана и коронации Генриха II Плантагенета, состоявшейся осенью. Аббатство Бери послужило подходящей моделью, поскольку его представители уже давно обхаживали коронованных особ и приобретали всяческие преимущества от частых королевских посещений[476]. К несчастью для Норвича, Генрих II не выказал никакого интереса к новому местному святому.
Тем не менее в конце 1154 года культ св. Уильяма пытались всячески распространять, видимо, в надежде, что новая династия Плантагенетов его поддержит. Помимо торжественного перенесения мощей в новую часовню, уже после смерти короля Стефана было написано Томасом и само «Житие», а к нему быстро добавились книги о чудесах нового святого[477]. Судя по упоминаниям в английских хрониках, сведения об Уильяме не могли быть записаны до 1155 года[478], откуда следует, что его история обрела известность в 1154 году только в связи с написанием «Жития» и translatio в часовню мучеников.
Томас весьма кратко описывает это важнейшее и, кажется, последнее перенесение мощей Уильяма. Возможно, его торопили, а возможно, он чувствовал, что читатели достаточно знакомы с этим событием, происшедшим в пасхальный понедельник, 5 апреля[479]. Ни о каких дальнейших translatio Томас не писал. Когда он перерабатывал текст около 1173 года, останки Уильяма пребывали в часовне мучеников, видимо, обретя место своего последнего упокоения. Однако возможно, что и в других алтарях и ковчежцах покоились частицы его мощей, создавая дополнительные центры его почитания[480].
Из всех церемоний translatio останков Уильяма самой памятной для приората и собравшихся там людей, скорее всего, явилась та, о которой в «Житии» Томаса ничего не сказано. Томас сообщает, что Уильям вначале был похоронен в лесу, потом на кладбище, потом в здании капитула, потом в главном алтаре собора и, наконец, в боковой часовне, но любопытно, что он ни разу не упоминает о перенесении тела Уильяма в центральный неф Норвичского собора, к алтарю Креста Господня[481]. Однако хорошо известно, что там стоял посвященный ему алтарь, и на планах собора неоднократно указывается, что одно время останки Уильяма покоились именно там. Поскольку мощи нередко делят на части, возможно, это перенесение останков сопровождало какое-либо из других, описанных Томасом[482]. Маловероятно, что оно произошло, когда культ Уильяма пришел в упадок, то есть к концу XII века. Столь же маловероятно, чтобы Томас стал писать о месте последнего упокоения, когда тело впервые перенесли в собор[483]. Возможно, останки юноши переместили к алтарю Креста Господня вскоре после того, как Томас переработал «Житие» в 1173 году, в связи с тем, что после пожара 1170 года собор перестраивался и переосмыслялись связанные с ним культы. Это могло бы объяснять, почему эта церемония translatio не фигурирует в «Житии».
Этот ряд перенесений останков убитого подростка можно толковать как попытки создать культ Уильяма, но их также можно трактовать как неоднократные поползновения привлечь интерес самых разных групп населения. Монахи контролировали все места захоронения останков, которые упоминает Томас; простым верующим туда было практически не попасть. Монастырское кладбище, дом капитула, главный алтарь находились под эгидой братии, и доступ к ним был ограничен[484]. Алтарь Креста Господня, с другой стороны, был открыт для мирян и являлся основным средоточием их поклонения во время исповеди перед Пасхой – как раз тогда, когда они с наибольшей вероятностью могли вспоминать об Уильяме. Translationes ясно показывают, что, несмотря на все усилия, культ Уильяма не получил широкого распространения.
Основными событиями, порождавшими поклонение святым, были творимые ими чудеса. Такие истории подтверждали веру в божественное вмешательство в дела простых смертных, задавали образцы поведения и способствовали распространению культов людей, объявленных святыми. Они же связывали поклонение святым с местопребыванием их мощей. Во многих случаях рассказы о чудесах наводили на мысли о соответствующих пожертвованиях от заинтересованных последователей. Как объясняет своим читателям Томас Монмутский, «не стоит жалеть усилий, чтобы поклоняющиеся святому верующие узнали источник, который всегда может подкрепить это поклонение. Ибо если малый огонек нашего почитания часто разгорается, снова и снова слушая о благочестивых деяниях святых, в результате он ярко вспыхивает, словно раздуваемый дыханием набожности, и еще сильнее пылает в любви»[485].
Чудеса св. Уильяма обсуждались довольно подробно на основании сведений, извлеченных из множества исписанных мелким почерком страниц, где описывается его post mortem вмешательство в дела людей в Восточной Англии[486]. По большей части, зафиксированные чудеса достаточно стандартны: различные исцеления, угрозы, видения, спасения на море и тому подобное. В случае Уильяма их перечень сопоставим с другими подобными историями тех времен, например со списками чудес, связанных с культами Томаса Кентерберийского, Фридесвиды Оксфордской и Годрика Финчейлского в Англии, а также чудесами, якобы происходившими в Рокамадуре и в других местах во Франции[487]. Истории о заблудившихся свиньях, тяжело больных детях и о грозных сеньорах, приведенных в трепет, вызывали одинаковый интерес.
Возможно, самая удивительная черта пяти книг Томаса Монмутского о чудесах, следующих за двумя книгами о страстях Уильяма, – это то, что в них ни разу не встречается слово «еврей». Нет ни обращающихся в христианство евреев, ни богохульствующих или мудрых евреев, ни евреев, спорящих о заслугах Уильяма или признающих мощь святого, как это происходит, например, в записанных в то же время историях о чудесах св. Фридесвиды или св. Николая. На самом деле после смерти Уильяма его агиографа совершенно не интересуют ни настоящие евреи, ни их обращение в христианство. Какие бы примеры чудес ни приводились, отражая те или иные ситуации или проблемы, чудеса, приписывамые Уильяму, не включали в себя темы еврейства, иудаизма и обращения евреев в христианство