Реакция Тибо показывает, что он был несколько наивен, не осознавая, сколько денег он мог бы в реальности получить. Евреев Блуа критиковали за якобы проявленное нежелание расстаться с надлежащей суммой, но те, кто вел переговоры с Тибо, активно советовались «со своими друзьями-христианами, а также с евреями в темнице»[722]. Было хорошо известно, что евреи не жалеют денег на правосудие и на свою безопасность. В Норвиче шериф получил от них щедрые суммы; там же они предлагали заплатить епископу и брату жертвы и были готовы не поскупиться в обмен на королевское правосудие[723]. Позже по крайней мере один еврейский ученый запретил своим друзьям платить непомерный выкуп за свое освобождение, утверждая, что тем самым они просто поощряют дальнейшее насилие и вымогательствао. Он провел в темнице семь лет и там и умер[724].
В Блуа евреи были также готовы заплатить. Двое братьев Тибо согласились на ту сумму, которую им предложили, и не стали продолжать судебное преследование[725]. Но ни один из братьев не нуждался в деньгах так, как сам Тибо; для графа Блуаского ставки здесь были крайне высоки. Казнь евреев оказалась для графа и графини делом весьма прибыльным. Они конфисковали движимое имущество, им не нужно было более выплачивать взятые у евреев ссуды; они потребовали большие суммы в качестве выкупа за останки сожженных и конфискованные книги, получили деньги за снятие с евреев подобных обвинений в будущем и пытались выжать из них дополнительные суммы за право похоронить умерших. Если граф с графиней сами были должны еврейским заимодавцам, теперь они освободились от всех денежных обязательств по этим ссудам, включая выплату и основной суммы, и процентов.
Как уже указывалось, аутодафе в Блуа послужило графу Тибо способом не только поправить свое финансовое положение, но и укрепить свою власть. Сожжение евреев свидетельствует о том, насколько его уязвляло скверное положение, в котором он находился по сравнению с другими сеньорами и своим тестем, королем Людовиком[726]. Все братья графа превзошли его почестями и достижениями. Тибо унаследовал земли предков в Блуа, но его старший брат Генрих получил от дяди более богатые земли Шампани. Хотя в 1154 году Тибо возвели в сенешали Франции, эта должность являлась скорее символической и не давала ему подлинной власти[727]. Младшие братья графа также преуспевали. В 1168 году Гийом (Вильгельм) Белые Руки стал архиепископом Санса, одновременно сохранив за собой шартское епископство; на следующий год он был возведен в папские легаты (а позже он станет архиепископом Реймсским и кардиналом)[728]. Еще более досадное событие случилось в 1169 году, когда Этьену, графу Сансерскому, предложили руку дочери короля Иерусалимского, и этот брак включал его в число претендентов на королевский престол. Около 1170 года он отправился на восток с солидными средствами, полученными от короля[729]. Учитывая, что его братья были богаты, могущественны, могли вести себя по-королевски и их ожидали соответствующие перспективы, Тибо, надо полагать, чувствовал: и ему следует предпринять какие-то шаги, чтобы повысить свой статус.
Как и многие другие магнаты в западной Европе, Тибо пытался подчеркнуть древность и мощь своего рода, именуя себя высокими титулами, объявляя, например, что он граф милостью Божией. Однако, в отличие от Капетингов, в этом он не преуспел[730]. Тесть Тибо действовал более умело. Король Людовик переменил свой титул с «короля франков» на «короля Франции» и добавил «милостью Божией» (dei gratia). Подобный взгляд на королевский статус отразился в знаменитой похвальбе, приписываемой младшему современнику Людовика, шурину Тибо – королю Англии Ричарду: «По рождению я не признаю над собой ничьей власти, кроме власти Господа». Таким образом, Людовик заложил основания верховной власти Капетингов, утверждая особое достоинство французского королевства, и начал он с того, что заявил не только о своем юридическом, но и нравственном превосходстве[731]. Именно во время его правления французская аристократия превратилась из политической конфедерации равных в вассалов сеньора[732]. Король Франции успешно воспользовался как своей реальной мощью, так и ее символическим значением, чтобы утвердить собственное господство над амбициозными вассалами. Сеньоры вроде Тибо не могли с ним состязаться и вскоре отказались от притязаний на правление dei gratia.
Приговаривая евреев Блуа к сожжению, Тибо желал казаться могущественным, исполненным королевского достоинства, ритуальной чистоты, проявляющим заботу о своем народе и способным к самостоятельным действиям в своих владениях (dominium). Поступки графа показывают, что и в политических реалиях, и в национальном сознании произошли определенные изменения. Тибо испробовал и иные способы повысить свой статус и утвердить независимость от короны. Неслучайно участившиеся нападения на евреев совпадают с усилением давления французских королей на могущественных баронов. Аутодафе было особенно сильным королевским жестом[733]. Учитывая возмущение короля Людовика, можно заключить, что поступок графа, отдавшего в 1171 году приказание об аутодафе, был притязанием на власть, равную королевской.
Тибо погряз в долгах и терял политическую власть, но этим его проблемы не исчерпывались; ему не хватало также и религиозного авторитета, и он стремился подкрепить свои притязания в этой сфере, публично проявляя свою набожность. Другие правящие семьи использовали быстро набирающую популярность рыцарскую литературу, чтобы прославить свое участие в крестовых походах, а обоих дедов Тибо, Стефана и Гуго, все еще высмеивали за то, что они бежали с Первого крестового похода (оба умерли во время последущей экспедиции в Святую землю); более того, в отличие от своего старшего брата Генриха, Тибо не участвовал во Втором крестовом походе[734], между тем как сражения в Святой земле были важной частью репутации знатной семьи[735]. А тем временем король Людовик не только отправился в крестовый поход, но и в благодарность за политическую поддержку, оказанную папскому престолу, получил желанный титул христианнейшего короля (rex christianissimus) и золотую розу в дар от папы Александра III за необыкновенно ревностное служение церкви[736].
Поэтому действия Тибо в Блуа следует рассматривать в политическом контексте состязания за авторитет и власть в национальном и интернациональном масштабе. Сожжение евреев в Блуа следует связывать с широко известными предшествующими и последующими публичными аутодафе, совершенными по приказанию членов той же семьи, например, в Орлеане и Сансе. В Западной Европе подобная казнь стала приемлемой карой для обвиненных в ереси только после того, как французский король Роберт II Благочестивый сжег десять осужденных еретиков в Орлеане в 1022 году[737]. Тибо был прямым потомком Роберта по линии своей могущественной бабки Аделы Блуаской, и граф недвусмысленно следовал королевской традиции. В результате устроенных им аутодафе Тибо получил прозвище Добрый (le Bon), сравнимое с хвалебными титулами французских королей (le pieux [Благочестивый] или christianissimus [христианнейший]) или с иногда дававшимся его отцу именованием «святой».
Печально известным случаем аутодафе, сравнимым с костром в Блуа, стало позднейшее драматическое «всесожжение [холокост] еретиков» в Шампани, произошедшее за пять недель до того, как юный родственник Тибо, Тибо IV Трубадур (le chansonnier), граф Шампанский, отправился в крестовый поход в 1239 году. Это было ужасающее зрелище, где погибло сто восемьдесят человек. О нем говорили повсюду: в такой драматической и религиозной форме Тибо Шампанский утверждал свою набожность и представлял отбытие в крестовый поход актом покаяния. Почти все важные клирики графства присутствовали на аутодафе, которое назвали «всесожжением, угодным Господу»[738]. Конфискация имущества еретиков также дала Тибо Шампанскому средства на участие в крестовом походе[739]. Как и казнь евреев в Блуа, сожжение христианских еретиков в Шампани имело значительный политический, а также религиозный подтекст. Тибо IV Шампанский отправился в крестовый поход вскоре после того, как он уступил Шартр, Блуа и Сансер французской короне – и, возможно, своими действиями он запоздало притязал на некое подобие независимости[740]. Набожность следовало проявлять и выставлять на всеобщее обозрение. Подобно тому, как публичный поступок младшего Тибо в Шампани послужил сразу двум целям – духовному очищению и накоплению капитала, – так и сожжение евреев Блуа по приказу его двоюродного деда в 1171 году явилось таким же катарсическим и драматическим жестом, отзвуки которого прокатились по всему обществу – и христианскому, и еврейскому.
Сходным образом аутодафе в Блуа решило сразу несколько задач: оно укрепило власть Тибо V в графстве, которое к тому времени почти совсем затмили более богатые города других сеньоров; с его помощью удалось собрать деньги, срочно требовавшиеся графу с его женой; была уничтожена Пюльселлина, имевшая влияние на Тибо и вызывавшая немалые раздоры в маленьком графстве. Эта казнь укрепила образ правителя Блуа и прославила его как христианнейшего графа, заставив умолкнуть распространявших слухи о том, что графиня якобы не может произвести наследника из‐за грехов супруга.