[771], – возможно, ту самую «Iconia», записанную после аутодафе в Блуа; она разыгрывалась на том же месте, где, по всей вероятности, были похоронены мученики.
Аббатство Сен-Ломер находится недалеко от замка, но за городскими стенами; его земли простирались по берегам Луары. Важно то, что аббатство соответствует описанию места аутодафе 1171 года. Из еврейских источников известно, что жертвы были сожжены под эгидой церкви, «за городскими стенами, на месте костров»[772]. Останки сожженных тел еврейской общине не вернули, а бросили на земле, которая de facto стала кладбищем. Согласно еврейскому источнику, «погибших в Блуа не похоронили за великие наши грехи. Но место сожжения было в низине, и Тибо приказал прикрыть тела землей и камнями»[773].
Это место связано с мистериями и другими нитями. Еще одна драма о св. Николае из книги «Сын Гетрона» («Getronis Filium») начинается с процессии, которая направляется в некую посвященную святому церковь, где язычники похищают маленького мальчика из семьи и увозят служить иноземному властелину. В конце концов его мать обращается к св. Николаю, и мальчик возвращается к своей семье. Ученые полагают, что, как и в случае «Iconia», эта драма представляет собой «поле битвы», в ходе которой доминантная культура одновременно и клеймит меньшинство, и признает его существование[774]. Имплицитная связь между гомосексуальностью – кажется несомненным, что мальчик станет катамитом – и еврейством очевидны. Хотя внешне мистерия «Сын Гетрона» не имеет отношения к евреям, сильное влияние на изображение ее персонажей и ее музыку оказали антииудейские литургические драмы об Ироде (в то время Ирода изображали евреем) и об «Избиении младенцев» (подробный анализ см. в следующей главе). Ирод является прообразом иноземного властелина, «жаждущего» юного христианского мальчика, а мать последнего во многом похожа («фигуральные переклички») на скорбящих матерей из Библии – Рахиль, которая плачет по детям своим, на матерей Невинных младенцев, Деву Марию, которая ищет Христа в Храме[775].
Св. Николай был покровителем детей, возможно, поэтому церковь его имени в Сен-Ломере сочли подходящим местом для казни евреев, полагаемых врагами невинных христиан. Строительство новой церкви в аббатстве, начатое еще отцом Тибо V в 1138 году, завершилось в 1186 году сложной церемонией освящения и перенесением мощей из старой церкви в новую[776]. Тибо и Аликс посещали этот храм вместе с сыном Людовиком[777]. Поскольку св. Николай был покровителем детей, возможно, маленький Людовик принимал участие в празднованиях 1186 года не только как будущий граф Блуа, но и как особенно удачно выбранный министрант. Высказывалось предположение, что церковные мистерии о св. Николае являлись частью церемонии освящения церкви и перенесения мощей.
Не исключено, что календарное время аутодафе в Блуа содержало намек на соперничающие праздничные дни христиан и евреев, равно посвященные защите и обучению детей: христианский праздник св. Николая и еврейский праздник Шавуот. Из письма еврейским общинам мы знаем, что казнь произошла в четверг, в двадцатый день еврейского месяца сиван (26 мая). Ровно за две недели до того, в шестой день сивана, справлялся еврейский праздник Шавуот. В этот день отмечается дарование Торы на горе Синай, но также он знаменовал начало формального образования еврейских мальчиков[778]. Позднее обряды Шавуота превратились в празднование, сознательно выстроенное как ответ на христианскую символику[779]. В 1171 году Шавуот пришелся на 12 мая, совпав с недельным христианским торжеством перенесения мощей св. Николая, начавшимся 9 мая[780]. Тот факт, что в начале XIII века граф Людовик даровал аббатству некоторые привилегии «вечером, в самый день, а также на следующий день после св. Николая летнего»[781], позволяет предположить, что в Сен-Ломере 9 мая – дата перенесения мощей св. Николая – обрело даже большую важность, чем более, казалось бы, известная дата – 6 декабря, дата смерти святого.
Возможно, в этот весенний праздник ставились мистерии о св. Николае – и, скорее всего, не в центральном нефе во время заутрени, то есть еще глубокой ночью, а на площади перед церковью, где собиралась большая аудитория мирян. Также существовала давняя традиция веселиться и играть в праздники Вознесения и Пятидесятницы десять дней спустя (в 1171 году они пришлись на 6 мая и 16 мая). В Англии Пятидесятница справлялась особенно весело. В этот день традиционно крестили новообращенных, и не исключено, что именно тогда крестились выжившие евреи Блуа, которых убедили обратиться в христианство (предполагается, что сколько-то евреев приняло крещение, хотя сколько именно, неизвестно). В еврейских источниках упоминается некий Святой четверг. Скорее всего, имеется в виду Вознесение, праздновавшееся через сорок дней после Пасхи[782]. Наложение христианских и еврейских праздников дало возможность снова очертить границы, отпраздновать приход весны, провозгласить соперничающие интерпретации библейского праздника Шавуота / Пятидесятницы.
Возможно и то, что даты, в которые было выдвинуто обвинение и приведена в исполнение назначенная кара, объясняются сознательной привязкой к литургическому году, а не случайностями судебного календаря. Дата, назначенная для казни, могла привлечь больше внимания, чем даже дата предполагаемого преступления. Не исключено, что в Блуа первоначальные обвинения в ритуальном убийстве могли быть выдвинуты на Пасху[783]. Вероятность связи с этим праздником подкрепляется, если вспомнить, что начало крестового похода, в котором должны были участвовать короли Англии и Франции, было назначено на Пасху 1171 года[784]. Как хорошо известно – и как мы уже видели, – проповедь крестовых походов в XII веке часто порождала нападения на евреев. Вероятно, 25 мая имело какое-то особое значение в Блуа, поскольку вскоре именно в этот день совершилось перенесение мощей из Сен-Ломера в новую церковь при аббатстве. Как уже отмечалось, такие даты выбирались очень тщательно и часто становились особенно важными в жизни общины. Тот факт, что translatio мощей и сожжение евреев произошли в один и тот же день с разницей в шестнадцать лет, позволяет думать, что эта дата уже вызывала какие-то ассоциации с аббатством в Блуа. Если освящение церкви и сожжение евреев календарно сопоставимы, это означает, что казнь огнем рассматривалась в контексте основополагающего мифа об утверждении церкви в Блуа – физического замещения евреев христианами в качестве избранного народа («суперцессионизм»). В позднем Средневековье убийство или изгнание евреев тесно связывались с освящением церквей, часто построенных на местах совершения чудес там, где ранее стояли синагоги.
Подводя итог, можно сказать, что сожжение евреев в Блуа в 1171 году явилось официальным, тщательно выстроенным событием; казнь могла сопровождаться торжественной процессией к кострам, расположенным, согласно церемонии проведения аутодафе, принятой в позднесредневековой инквизиции, в нескольких местах[785]. Такая процессия также соответствовала бы традиции празднования Вознесения (Святой четверг), когда прихожане крестным ходом торжествовали окончательную победу Христа над дьяволом, восшествие на небеса через сорок дней после Пасхи. Нет никаких указаний на то, что в Блуа имели место буйство толпы или народный мятеж, как это часто происходило во время подготовки к крестовым походам. Аутодафе сопровождалось там всеми надлежащими церемониями и процедурами. Должно быть, присутствовало множество свидетелей, как это случалось, к примеру, при подписании дарственной грамоты: публичное собрание под начальством графа Блуаского, в присутствии его баронов, горожан и религиозных советников[786]. В сохранившихся документах говорится, что аутодафе совершилось до рассвета, вероятнее всего, после заутрени. Возможно, число свидетелей было ограничено избранной группой церковных и государственных чинов[787].
Аутодафе отражало и воплощало в себе суд Божий. Обе религиозные группы толковали его по-своему. Христиане отмечали злодейства предполагаемых преступников. Евреи назвали умерших мучениками за веру и ответили на проповеди христиан, уточнив собственные толкования происшедшего[788]. Они подчеркивали взрослый возраст жертв, а не их невинную юность. Особое внимание уделялось только двум из трех мучеников, чтобы отойти от ассоциации с отроками в пещи огненной из Книги пророка Даниила и провести иные библейские параллели. Евреи также настаивали на том, что святых и ученых, изучающих Тору, не пожрал огонь, и разработали мотив «неподвластного огню мученика». С их точки зрения, аутодафе не только идеализировали определенную форму мученичества, но и противостояли христианской точке зрения, изложенной у хрониста Ариульфа из Сен-Рикье (ум. 1143): «[Мощам святых] никоим образом не вредил огонь, и их нельзя было сжечь». Христиане, в отличие от евреев, полагали, что видят, как тех терзает огонь чистилища[789].
И евреи, и христиане широко распространяли вести об аутодафе в Блуа, но по разным причинам. Христиане устроили намеренно публичные суд и казнь, чтобы провозгласить ортодоксальность и независимость Тибо V. Евреи в письмах сообщали своим единоверцам о случившемся, предупреждая их о грозящей опасности. И евреи, и христиане были заинтересованы в том, чтобы весть об аутодафе разошлась как можно шире. Выдвинутые в Блуа обвинения в кровавом навете привлекли гораздо больше внимания, чем убийства Уильяма Норвичского или Гарольда Глостерского, вызвавшие весьма скромный отклик. Аутодафе стали одним из немногих деяний Тибо V Блуаского, которые сочли нужным упомянуть французские христиане; они явно произвели огромное впечатление в Париже, а также в долине Луары. Для евреев же поэтические тексты, сложенные после аутодафе, послужили образцом позднейших произведений, посвященных мученикам