Культ невинно убиенных младенцев возник рано, но в XII веке он обрел значительную популярность, и ему стали придавать большую важность[881]. Несколько факторов повлияло на распространение этого культа. Вероятно, поскольку в XII веке население росло, потребностям детей стали уделять больше внимания. Историки сейчас утверждают, что в средневековом обществе о благополучии детей заботились, скорее всего, гораздо сильнее, чем считалось ранее; ныне ученые отвергают предположение, будто высокая детская смертность ожесточила родительские сердца и привела к отсутствию эмоциональной связи с детьми[882]. Растущая сентиментальность европейской культуры и возросший интерес к человеческой природе Христа также привлекали внимание к истории избиения младенцев, и эти невинные жертвы часто занимают заметное место в художественных циклах, изображающих младенчество Христа. Повышенный интерес к innocenti также отразился в историях о детстве других святых, например св. Эдмунда и Девы Марии.
Повествование о ритуальном убийстве напоминало и о единственной библейской истории из детства Христа: Мария ищет сына и после трехдневного отсутствия находит его в Храме среди учителей (Лк 2:41–52); этот эпизод описан в очень популярной и влиятельной книге Эльреда из Рьево «О детстве Иисуса в возрасте двенадцати лет», написанной в 1150‐е годы. Страдающие матери в позднесредневековых историях о ритуальных убийствах тщетно ищут своих сыновей и представляют себе, как находят их, подобно Деве Марии, среди раввинов. Повествование XII века также связано с Planctus Mariae, жанром лирической поэзии и драмы, рисующим плач Марии во время распятия Христа и превратившимся на протяжении XII века в сложное богослужебное действо[883].
До середины XII века поминовение святых младенцев было печальным событием, поводом для родителей, потерявших детей, снова предаться своему горю. У епископа Павлина Ноланского, жившего в V веке, и его жены умер маленький ребенок; в стихотворении Павлина, обращенном к другим родителям, которые также потеряли детей, говорится, что они «найдут утешение в почитании святых невинно убиенных младенцев»[884]. Амаларий из Метца указывал, что литургия призвана «заставить нас сочувствовать благочестивым женщинам, которые рыдали и скорбели о смерти своих невинных детей»[885]. Англосаксонская монахиня Рихтруда в день поминовения невинно убиенных младенцев открыто сравнивала боль от смерти своей дочери с болью скорбящих матерей Вифлеема[886], и, вероятно, подобных ей матерей существовало немало. Для папы Григория Великого этот день являлся днем скорби[887].
Вначале день невинно убиенных младенцев был печальным событием, поскольку дети пострадали и не обрели спасения. Августин Гиппонский, например, полагал, что они прокляты, поскольку умерли некрещеными. Другие богословы были не столь уверены. Эльфрик утверждал, что они восстанут в день Страшного суда. К XII веку акцент был уже на радости, а не на скорби. Предполагалось, что дети были крещены своей кровью, а скорбящие матери – своими слезами. Облаченные в белые одеяния, связанные с крещением и плотской чистотой (in albis), невинно убиенные младенцы возрадуются в раю, а не будут мучиться в аду[888].
Поэтому в XII веке избиение младенцев стало популярным, широко распространенным сюжетом. Мощи невинно убиенных было легко достать, а поскольку предполагаемых жертв было так много, различные церкви могли спокойно утверждать, что хранят их частичку, не опасаясь, что где-то окажутся точно такие же. Христиане XII века не только видели мощи юных жертв (например, лопатку невинно убиенного младенца в Питерборо), но и могли взирать на изображения их смерти всякий раз, как посещали церковь. Начиная с середины столетия образов этих становится все больше и больше. Они появляются везде, начиная с металлического алтаря в Дании и дверей собора в Новгороде и до иллюминированных английских псалтирей, порталов собора в Пизе и швейцарской скамьи. Эта тема была особенно популярна в романских и ранних готических соборах во Франции; избиение младенцев изображали на дверях, где этот сюжет сразу бросался в глаза, и на верху колонн. История вифлеемских младенцев фигурирует в трех четвертях известных нам французских клуатров XII века[889].
В середине XII века два видных приверженца почитания невинно убиенных младенцев увеличили значение этого культа, подавая пример остальным. Монархи словно бы испытывали особое влечение к этой истории, может быть, потому, что катализатором резни стал страх Ирода перед новорожденным царем (rex novus)[890]. Король Людовик VII поощрял почитание невинно убиенных младенцев, построил в их честь известную церковь в Париже и часто клялся per sanctos de Bethelehem[891]. Бернард Клервоский, духовный наставник Людовика и его друг, влиятельный аббат монастыря Клерво, поддержавший короля в намерении отправиться во Второй крестовый поход и утешавший его по возвращении, также настаивал на святости вифлеемских младенцев; в этом с ним солидаризовались и другие видные клирики, например Пьер Абеляр, посвятивший невинно убиенным драматичный гимн.
Культ невинно убиенных младенцев был широко распространен среди бенедиктинцев в начале XII века; вероятно, именно по этой причине Грегорио Папарески (ум. 1143 г.) принял необычное имя Иннокентий (невинный) после избрания папой в 1130 году. Выбор этого имени также отличал его от соперника Пьера Пьерлеони, избранного папой в том же году. Хотя выборы Пьерлеони были более традиционными, теперь его помнят как антипапу Анаклета II, внука крещеного еврея[892]. Пьерлеони, бенедиктинскому монаху, получившему образование в Париже и опиравшемуся на поддержку большинства кардиналов и римских клириков, так и не позволили забыть его происхождение. Приняв имя Иннокентий, Папарески тем самым провел параллель не только между собой и святыми детьми-мучениками, но и еврейскими корнями своего соперника, которого он и его сторонники всячески демонизировали. Среди тех, кто особо рьяно и злобно нападал на видного клирика Пьерлеони, был Арнульф из Сееза (с 1141 года – епископ Лизье) – позже, как уже отмечалось, он сопровождал Людовика VII во Втором крестовом походе. Арнульф обличал предательство, чревоугодие, плотские желания Анаклета, его еврейскую внешность и связывал все эти характеристики с Антихристом[893]. Удачливого папу Иннокентия II всячески поддерживал Бернард, который никак не возражал против очернения имени Пьерлеони на протяжении всего раскола, окончившегося только со смертью Анаклета II в 1138 году.
Бернард активно и публично утверждал святость невинно убиенных младенцев в ходе борьбы с ересями, особенно с ересью отрицания действенности крещения новорожденных. Выступая против ересей в «Проповеди о Песни Песней», Бернард прямо обращается к слушающим его родителям. Он сравнивает невинно убиенных младенцев, растерзанных солдатами Ирода, с детьми XII века. Далее он приравнивает мученический венец невинно убиенных младенцев «к спасению, даруемому крещением любому младенцу, который умер до того, как вошел в разумный возраст»[894]. С точки зрения Бернарда, младенцы были крещены кровью мученичества, которая столь же действенна, сколь и вода крещения. И хотя они не могли ни выразить согласие принять муки, ни исповедовать свою веру, он утверждал, что они были крещены согласно своему желанию, каковое изъявили своим плачем[895].
Более ранние богословы восторженно относились к младенцам, но были куда менее уверены в теологических тонкостях. Возникали вопросы и о том, где оказались младенцы после смерти, и о состоянии их душ post mortem[896]. У детей нет разума и дара речи, они умерли до утверждения христианского крещения и до Воскресения Христова, и все вместе это представляло сложную богословскую проблему. Они умерли не только ради Христа, как другие мученики, но, в отличие от всех остальных, вместо него. Только еретики и евреи могли возражать против того, чтобы считать святых младенцев первыми мучениками церкви, ибо разве Христос умер не за тем, чтобы спасти мир? Как тогда можно оправдать смерти тех, кто умер ради Христа и вместо Христа? Этот сложный вопрос вызывал разногласия среди набожных и ученых христиан. В трактате конца XI века под названием «Micrologus», посвященном мессе, например, говорится, что младенцы отправились в преисподнюю, а не в рай.
К XII веку родителям уже говорили, что невинно убиенные младенцы получили особое благословение, и акцент в поклонении им заметно сдвинулся, как было уже указано, со скорби матерей на счастливую судьбу детей, которые вскоре должны были воссоединиться с Христом. Родителей в XII веке уверяли, что их дети, подобно невинно убиенным младенцам, не будут лишены блаженного созерцания Бога из‐за своей ранней смерти. А поскольку они – первые мученики церкви, невинно убиенным младенцам не надо будет ждать Второго пришествия. Но в той же мере, в какой христианских родителей XII века поощряли видеть в своих детях невинных младенцев, они начинали бояться отовсюду грозивших их чадам опасностей.
Хотя почитание невинно убиенных младенцев редко, вернее, практически никогда не рассматривалось в контексте христианско-еврейских отношений, оно оказало глубокое влияние на восприятие верующими христианами нехристиан. Вновь возникшая популярность культа