innocenti требовала драматической инверсии, и еврейские младенцы, убитые римскими солдатами, сделались в средневековой христианской экзегезе христианскими детьми, убитыми по приказу еврея. Ирод, безумный деспот, отдававший ужасные приказы; его ученые, но порочные советники, подсказавшие ему мысль уничтожить невинных детей; кровожадные солдаты, убивавшие малюток у материнской груди, – все они в позднем Средневековье превратились в злодейскую сеть, раскинутую замышляющими убийство евреями.
Напротив, скорбящая еврейская мать Рахиль, чье горе о смерти еврейских детей безутешно, о чем прямо пишет Матфей, и скорбящие матери Вифлеема представлялись матерями-христианками, радующимися тому, что их дети-христиане будут пребывать в раю. Эта вера выражалась визуально: в скульптурах, в иллюминированных рукописях и прежде всего в драме, где евреев изображали коварными убийцами, намеревающимися погубить христианских юношей. Многие из сохранившихся сведений о театре относятся к позднему Средневековью, но есть указания на то, что бóльшая часть описанных здесь традиций возникла уже к XII веку. Когда христиане смотрели драму «Избиение младенцев», они «видели», как евреи на сцене убивают маленьких детей из ненависти к Христу, как и утверждалось в распространявшихся в то время обвинениях в ритуальном убийстве.
Церковная драма стремилась донести до верующих христиан мысль о том, что невинные младенцы отправились в рай, и добивалась своей цели с помощью ярких, завораживающих сцен, используя звук, зрелище и действие, вовлекая аудиторию в представление. Избиение младенцев было одной из первых библейских историй, положенных в основу театрального действа. Эти ранние драмы отражают четкую богословскую позицию: innocenti рисуются детьми, достигшими разумного возраста, а не беспомощными младенцами. В ренессансном искусстве младенцев отрывают от груди их матерей, но в средневековой церковной драме они добровольно принимают свою судьбу, возглашая до и после своей жертвы согласие с великим планом спасения. В самых ранних театральных представлениях младенцы умирают быстро, и нет указаний на то, что происходит потом, но в несколько более поздних вариантах, также относящихся к XII веку, они встают и идут к церковным хорам.
Изменения в ходе театрального представления были вызваны не потребностями драматического искусства, как утверждают некоторые критики, но сменой богословских идей. Когда в раннехристианском представлении мальчики пели: «Почему ты не защищаешь нашу кровь?», ангел объяснял, что им следует подождать, и они смогут присоединиться к своим братьям на небесах. Новые богословские концепции становятся очевидными к концу литургической драмы – теперь мальчики оживают. Они уже не ждут, но немедленно поднимаются на ноги, четко демонстрируя новое теологическое толкование, согласно которому невинно убиенные младенцы отправились прямо в рай. Исследователи приписывают это воскрешение творческим изыскам драматурга, но вполне вероятно, что авторами драмы двигали нравоучительные, а не только художественные соображения[897].
В этом виде зарождавшейся драматургии современных его создателям подростков, таких, как Уильям Норвичский, подчеркнуто отождествляли с невинно погубленными младенцами древности. Средневековые актеры были вошедшими в разумный возраст юношами (pueri), а не бессловесными младенцами (infanti), и их изображали молодые монахи, шествовавшие из монастыря в церковный неф и облаченные в белое, чтобы подчеркнуть плотскую чистоту. Эти юные актеры были послушниками, учениками или хористами в местном монастыре; родители посвятили их Господу ради блага их души и семьи. В песнопениях и драматических представлениях, в которых принимали участие эти мальчики, невинные дети из прошлого и настоящего сливались воедино[898]. В то время в бенедиктинских монастырях было много юных бельцов, и бенедиктинцы сознательно соединяли культ святых младенцев и практику отдавать в монастырь маленьких детей. Ордерика Виталия (ум. ок. 1142 года), которого отправили в монастырь за границу в возрасте девяти лет, уверяли, «что если я стану монахом, то после смерти я вкушу небесных радостей с невинно убиенными младенцами»[899]. И именно среди бенедиктинцев впервые прозвучало обвинение в ритуальном убийстве[900].
Позже средневековые христиане могли узнать о кровавом навете из уст юного школяра при соборе во время празднования Дня святых Невинных Младенцев, когда мальчик, игравший роль епископа, выслушивал наставления старших. Поклонение вифлеемским младенцам было тесно связано с почитанием св. Николая, зимним праздником которого, 6 декабря, начинался период празднеств. В этот день хористы избирали юного епископа, и он начинал готовиться к тому, чтобы вступить в должность в День святых Невинных Младенцев (28 декабря); именно тогда он впервые произносил проповедь перед публикой и начинал свое «правление»[901]. Праздник Дня святых Невинных Младенцев был самым вероятным поводом рассказать историю, или exemplum, о ритуальном убийстве; а мальчик-епископ более всего подходил на роль рассказчика. Например, вполне вероятно, что Чосер услышал о кровавом навете на мессе в память о невинно убиенных младенцах, а потом включил эту историю в «Рассказ Аббатисы»[902]. Упоминание о «другом Хью» заставляет предположить, что происходило это недалеко от гробницы Хью в Линкольнском соборе[903].
Между предполагаемыми жертвами детоубийства в XII веке и вифлеемскими младенцами, описанными в евангельском повествовании о Рождении Спасителя, проводили как прямые, так и косвенные параллели. Два временных пласта связывались зрительно, риторически, музыкально и пространственно. Зрительные ассоциации, например, устанавливались через стиль и расположение изображений. Уильям Норвичский становился частью истории младенчества Христа. Так, в Лоддоне юный подмастерье изображен на алтарной преграде рядом со сценами Благовещения, Рождества Христова, Принесения во храм и поклонения волхвов. Текст его страстей полон отсылок к святым невинным младенцам, и Томас Монмутский прямо сравнивает двенадцатилетнюю жертву XII века и убиенных в Вифлееме малых детей[904]. Последующие обвинения евреев в ритуальном убийстве сознательно формулировались в контексте поклонения святым innocenti. Единственное сохранившееся изображение Роберта Берийского, например, в описанной выше позднесредневековой рукописи «Жития Богоматери», помещено прямо между смертью Ирода и бегством в Египет, и, таким образом, Роберт превращается в одного из невинно убиенных[905]. В Фульде в 1235 году преступников, предположительно совершивших ритуальное убийство, сожгли в День святых Невинных Младенцев. Литургия в память св. Андреаса Риннского (обычно его именовали уменьшительным именем Андерль), которого, как утверждалось, убили евреи в 1462 году, была мессой о них же[906].
Эта связь между предполагаемой жертвой ритуального убийства и библейскими младенцами особенно ясно и мощно проявилась в Париже, где только что взошедший на престол юный король и почитал innocenti, и преследовал евреев. Здесь гробницу Ришара, нового святого, воздвигли в церкви невинно убиенных; в различных упоминаниях о ней часто даже смешивались вифлеемские младенцы, папа Иннокентий I (ум. 417), которому изначально была посвящена церковь, и новый юный мученик. Каждый из культов подкреплял все остальные, и тем самым Ришар, мертвый средневековый ребенок, оказывался в лоне церкви, а не на периферии неуправляемого народного благочестия.
Филипп II Август был коронован в 1180 году в возрасте пятнадцати лет. Предположительно, он был столь напуган враждебностью евреев, живших в его королевстве, что, едва взойдя на престол, обрушился на французские синагоги, находившиеся под его защитой, и захватил евреев в заложники, требуя за их освобождение огромные суммы. Боясь услышанных в детстве историй о том, как евреи похищают и пытают маленьких мальчиков, он ратовал за святость одного предполагаемого христианского мученика, Ришара Понтуазского, которого якобы сначала держали пленником в пещерах в пригородах Парижа, а потом убили.
На следующий год он решил, что следует активнее противостоять предполагаемым преступлениям евреев[907]. Впервые с тех пор, как присутствие последних было зафиксировано в Галлии при первых Меровингах, их стали подвергать высылке. Больше тысячи евреев дали менее трех месяцев на то, чтобы собраться и покинуть владения французского короля, и это явилось лишь первым из многих последовавших изгнаний[908]. Шестнадцать лет спустя Филипп, уже более зрелый и опытный правитель, отменил изначальный указ, и евреи вернулись в его владения; так подтвердилась поспешность решения, принятого королем-подростком.
Таково традиционное объяснение поступков, совершенных Филиппом II Августом после восшествия на престол – им уделяется гораздо меньше внимания, чем успехам, достигнутым им за сорок один год своего царствования. За исключением обращения короля с евреями, его правление считается прогрессивным. Кровавый навет был уже хорошо известен, и утверждается, что ко времени смерти Ришара Понтуазского еврейская угроза стала уже такой привычной, что юному королю пришлось действовать быстро и отреагировать на народное возмущение[909].
Вопреки традиционным толкованиям, представляется очевидным, что обвинения в ритуальном убийстве были вовсе не так широко распространены, как настойчиво утверждает Ригор (опиравшийся при этом на ранее проанализированные примеры). Почитание Ришара Понтуазского было не причиной, но следствием изгнаний 1182 года, и поддержка, оказываемая этому культу королем, являла собой не некую аномалию, но отражение самой сути представлений Филиппа II Августа о монаршей власти. Мы видим, что в юности, и в зрелом возрасте Филипп правит своими подданными, а не реагирует на всплески народного возмущения. Такое толкование событий означает, что, дабы укрепить свои власть и авторитет, он манипулирует кровавым наветом, который публично опроверг его отец