Последствия королевского указа ощущались далеко за пределами столицы. Повсюду в своих владениях Филипп покупал верность подданных отобранным у евреев имуществом и возвращением должникам отнятых у изгнанных заимодавцев долговых обязательств. Конфискованные синагоги переосвящали или сносили, а на их месте строили церкви не только в Париже, но и в Бурже, Орлеане, Этампе, Мелюне и Корбейле. Подобные вещи делались с прямого одобрения архиепископа и папы, утверждавших, что это стало возможным благодаря «божественному вмешательству»[953].
Сегодня историки предпочитают изучать в основном произведенную королем конфискацию еврейских культовых сооружений и денег. Пытаясь объяснить не имевшее прецедентов изгнание евреев, захват их имущества и конфискацию у них долговых обязательств, исследователи подчеркивают скромную географическую протяженность королевских владений (куда меньше, чем сегодняшняя Франция) и суровую набожность Филиппа. В действиях монарха они видят краткосрочное решение тяжких денежных проблем, основанное прежде всего на религиозных мотивах. Но король также конфисковал много зданий, имевших сугубо светское назначение, и раздал их придворным и чиновникам ради политической выгоды. Филипп нашел дешевый и легкий способ проявить щедрость за чужой счет, особенно там, где он мог рассчитывать на дополнительную поддержку, например в Шато-Ландоне, колыбели Анжуйской династии и столице региона Гатине. При Филиппе II Августе Гуго, аббат Шато-Ландона, смог завершить крупное строительство: он расширил королевское аббатство Сен-Северен (недавно восстановленное), и при этом ему уже не надо было возвращать взятые у евреев ссуды. Ему пришлось всего лишь признать за собой долг короне в двадцать процентов от двухсот двадцати пяти фунтов, которые он взял у евреев; монарх заявил, что это было необходимо для защиты королевства. «Денежное крыльцо» в бывшем еврейском квартале недалеко от старого рынка, где заключались ссудные договоры, сохранилось и сегодня. В столице Берри первый маршал Франции Матье Буржский, один из виднейших чиновников королевства, получил имущество еврея Исаака из Юради, уплатив за него семь фунтов. Это первый документ, относящийся к важной должности маршала, и в нем говорится, что Матье получил престижный особняк в центре города[954].
Филипп раздавал отобранное у евреев своим придворным – маршалу, управляющему, советникам из числа клириков, – привязывая их к себе и вознаграждая их преданность (что отличало их от старинной аристократии, богатой и склонной к перманентному недовольству). Подобно Генриху VIII Английскому, упразднившему монастыри в XVI веке, он также сыграл активную роль в перераспределении земельных владений. Подчеркивая злокозненность евреев, король добился публичного одобрения от папы, архиепископа и хрониста.
Поступки Филиппа после восшествия на престол часто представляются одновременно и прогрессивными, и ретроградными: прогрессивными в его стремлении сделать Париж центром культурной, финансовой, образовательной, придворной и правительственной жизни, и ретроградными в отношении евреев в его владениях: он конфисковывал их собственность, поддерживал сомнительный культ «святого ребенка», изгнал евреев в 1180 году, а потом с неохотой вернул их в 1198‐м. Эти на первый взгляд противоречивые поступки следует рассматривать как параллельные проявления стремления короля утвердить свою власть.
Традиционно утверждается, что во Франции, как и в английском Бери, непосредственным предлогом высылки евреев стало обвинение в ритуальном убийстве. В это время власть короля еще не настолько укрепилась, чтобы он мог изгнать их исключительно по своей воле. Ему нужен был повод, возможность обвинить их в совершении беззакония, и Филипп представил это предполагаемое преступление постоянным, непрерывным злодеянием, являющим собой угрозу не только телесную, но и духовную[955].
Король выгадал как в финансовом, так и идеологическом отношении. В Париже, как и в Блуа (а также, возможно, в Бери и в Глостере), кровавый навет принес большие доходы от оказавшихся в ловушке евреев. Эти деньги вовсе не были неожиданной удачей, наоборот, монарх тщательно просчитал каждый шаг, принесший ему огромное состояние[956]. Филипп получил в свое распоряжение суммы, превышавшие годовой бюджет короны; кроме того, ему достались имущество, производственные активы, а также права и привилегии, которые будут приносить доходы еще много лет[957]. Исследователи часто указывали, что своими действиями против евреев Филипп «зарезал курицу, несущую золотые яйца», что он совершил недальновидный поступок, принесший лишь краткосрочные выгоды[958]. Те немногие историки, которые изучали доходы, полученные от изгнания евреев, основное внимание уделили «золотому яйцу» 1182 года, но у короля были гораздо более амбициозные цели.
Поддержка обвинения в ритуальном убийстве Ришара Понтуазского и меры, предпринятые против евреев в королевских землях, обычно рассматриваются отдельно от политических задач, стоявших перед Филиппом, тогда как их следует анализировать в общем контексте перестройки церкви les Innocents, обнесения стеной территории les Champeaux, сооружения фонтана (к 1186 году), в котором город отчаянно нуждался, покупки и сноса ярмарки Сен-Лазар (1181 год), создания и расширения les Halles du Roi (1183 год), конфискации синагоги и ее переосвящения в церковь la Madeleine (1183 год), мощения дорог, воздвижения новых городских стен (1190 год), начала строительства Луврской крепости, договоренности с епископом Парижским о разделе ленных доходов и торговых пошлин (подтверждена в 1222 году) и основания Парижского университета. Все эти действия были частью плана Филиппа по созданию столицы, которая быстро и эффективно утвердила его королевскую власть.
Сегодня евреев почти никогда не упоминают в связи с перестройкой Парижа, но они сыграли в ней важную роль[959]. Деньги, отобранные у них, не просто пошли в государственную казну на финансирование войн и королевской роскоши; они стали основой самóй ткани города, которым Филипп дорожил и впервые сделал своей постоянной резиденцией. Именно на эти деньги, по всей видимости, построили знаменитые стены Парижа.
Сроки, выбранные для изгнания евреев, заставляют предположить, что король руководствовался как религиозными, так и финансовыми мотивами. Решение было принято примерно на Пасху, то есть именно в то время года, когда напряженные отношения между христианами и евреями выходили на первый план[960]. Полностью изгнать иудеев было приказано ко дню св. Иоанна Крестителя и окончанию самой важной торговой ярмарки в Париже – длившейся две недели ярмарки Ланди при Сен-Дени; таким образом, евреям давалась возможность распродать все свои товары и урегулировать долговые вопросы. Это также был знаменитый Иванов день, когда традиционно совершались торжественные процессии и ставились пьесы о святых младенцах. Ришар Понтуазский, предположительно ставший катализатором изгнания, тесно связывался со святыми невинно убиенными, а они, в свою очередь, – с представлениями о подобающем наказании за слепоту евреев, которые не сумели увидеть Воплощение. Церковные постановки на рождественские темы подкрепляли разворачивающуюся в XII веке драму изгнания.
Поддерживая и распространяя культ святого мученика Ришара Понтуазского, король тем самым оправдывал свои действия против евреев во Франции, и отношение Филиппа к Ришару согласовалось с остальными его поступками в отношении евреев по восшествии на престол. В этой политике осязаемо воплотилась подлинная причина изгнания евреев из домов, мастерских и садов, где они жили в течение долгого времени. Здесь, как и в других регионах Европы, религиозные мотивы послужили оправданием экономического вымогательства. Вера в кровавый навет стала не причиной изгнания евреев, а предлогом для него.
Заключение
Кровавый навет был создан и разработан в Северной Европе во второй половине XII века. Как мы видели, это произошло на судебном процессе 1150 года, где одного рыцаря обвиняли в убийстве. В последующие десятилетия навет развивался, распространялся и изменялся под влиянием как библейской экзегезы того времени, так и непосредственных политических и экономических обстоятельств.
Хотя известность первой предполагаемой жертвы, Уильяма, быстро пошла на убыль, оказалось, что структурные рамки истории его страстей можно было легко приспособить и к другим ситуациям. Обвинение обрело особые силу и значимость благодаря типологическим ассоциациям между предполагаемыми жертвами и младенцем Христом, а также растущему почитанию невинно убиенных вифлеемских младенцев и все увеличивающейся популярности рассказов о чудесах Девы Марии. Таким образом, знакомый провинциальный средневековый пейзаж связывался с непостижимой святостью библейского повествования, соединяя повседневное существование со священными временем и пространством. Это также послужило практическим и эффективным инструментом для вымогательства денег у евреев. После того как обвинение евреев в ритуальных убийствах признал король Англии, а затем подтвердил и стал распространять король Франции, самые разные группы и отдельные личности могли использовать его различными способами.
Если не считать Уильяма, сообщения о юных жертвах, якобы умерщвленных евреями в XII веке, практически не изучались. Исследователи пишут о «маленьком, грустном пантеоне» мучеников, замечая, что «о них почти ничего не известно», пишут, что они «были только именами», и заключают, что «для анализа нет достаточного контекста»