[961]. Стыд и невежество словно бы торжествуют над любопытством историка. Подлинные жертвы обвинений упоминаются мимоходом, если вообще упоминаются, а от предполагаемых мучеников отмахиваются, их игнорируют, на них не обращают внимания, превращают их просто в часть «дискурса» или описывают одним словом: «странные». Само существование этих мучеников полагается маргинальным по сравнению с тем, что считается центральными вопросами Средних веков: построение государств, формирование культур и национальных идентичностей, одним словом, по сравнению с важными проблемами средневековой истории.
Ил. 13. Св. Уильям. Деталь крестной перегородки церкви Святой Троицы. Лоддон, Норфолк
Тем не менее имеющиеся данные позволяют достичь существенно более глубокого понимания этих ранних эпизодов, и при этом выявляются проблемы, имевшие ключевое значение для средневекового общества. В силу скудости документальных источников, однако, любые выводы по необходимости носят предварительный характер.
Ситуация меняется начиная с позднего Средневековья: количество обвинений в ритуальном убийстве заметно возрастает, они подробно документируются и широко распространяются, особенно благодаря наборному шрифту и печатным изображениям. К тому времени, в отличие от первых случаев XII–XIII веков, кровавый навет был уже тесно связан с бунтами, насилием и обвинительными приговорами. Позднее подобные события способствовали тому, что массы поверили в истинность клеветнических утверждений, что спровоцировало опасные всплески истерии и жестокости. Широкое распространение и долгая жизнь обвинений в ритуальном убийстве, в свою очередь, повлияли на возникновение некоторых основных историографических ловушек их исследований. Первичной проблемой является тенденция искать общие элементы и универсальные причины возникновения сходных ситуаций («всех под одну гребенку»), и ей сопутствует истолкование всех случаев, включая самые ранние, через призму поздней традиции, несмотря на существенные различия между культурными и социальными силами тех эпох.
Притом что ранние примеры, которые я рассматривала в данной книге, охватывают менее сорока лет, они создают основополагающие прецеденты как для позднейшей истории кровавого навета, так и для более важных вопросов о том, как воспринимали евреев и относились к ним в христианском мире. Одним из самых опасных аспектов первого нарратива о ритуальном убийстве, созданного Томасом Монмутским, явилось то, что он возложил ответственность за предполагаемое убийство христианского юноши не на отдельных преступников, а на евреев в целом. В его исходном изложении эта идея послужила обоснованием стратегии защиты христианского рыцаря от обвинения в убийстве еврейского банкира. В позднейших историях о кровавом навете использовался этот же принцип, более не нуждавшийся в повествовательных сложностях. Изначальный посыл преобразился в суждение о том, что евреи совершают такие убийства в насмешку над Христом и христианской верой, делая это регулярно и в разных местах. Представление об общей вине целого народа, усвоенное в самых ранних случаях, имело значительные последствия, ибо помогло проложить путь дальнейшим, а в конечном итоге и современным обличениям евреев как таковых.
Второй важный аспект первых применений кровавого навета проявился в Блуа, где после нового обвинения в ритуальном убийстве граф Тибо V приговорил евреев к костру. Этот акт представляется радикальным переосмыслением статуса евреев в христианском обществе, так как противоречил традиционному взгляду на иудаизм как на божественно предопределенную стадию развития священной истории и представлению о том, что в своих священных книгах иудеи предсказали пришествие Христа и засвидетельствовали правоту христианства; именно поэтому в христианском обществе к ним следовало относиться терпимо, ожидая, что в конце времен они обратятся в истинную веру. Осуждение евреев в Блуа опровергло установку на терпимость, заменив ее решимостью отныне искоренять и убивать их за их вероломство[962]. В Париже Филипп Август предпочел не сжигать, но изгнать евреев (также своего рода искоренение), тем самым создав новый вариант модели действия. Оба прецедента имели трагические последствия в виде более поздних попыток изгнания евреев или истребления еврейского народа. Эти два предположения о коллективной вине евреев за убийство христианских детей (а ранее за убийство Христа) и о том, какого наказания они за это заслуживают, были воплощены и вскорости разработаны уже в самых ранних примерах истории кровавого навета.
Данная история началась с монаха, рыцаря, епископа и банкира, а затем, по сути, превратилась в базовый нарратив, ставший оправданием для изгнаний и убийств, пыток и насильственных массовых крещений. Этот нарратив задал общие параметры сюжета, который можно было перерабатывать и приспосабливать для новых целей в каждом поколении. Обвинение в ритуальном убийстве приносило финансовый доход и политические дивиденды, цементировало общество в национальном и социальном аспектах, объединяло общины, укрепляло границы и убеждало средневековых верующих христиан в Господнем плане спасения. Оно оказалось – и остается – мощным повествованием, которое все еще завораживает, провоцирует, возмущает и отталкивает нас.
Благодарности
Эта тема интересовала меня так давно, что я помню, как обсуждала ее в детстве с Сесилом Ротом. Я многим обязана тем, кто вдохновил меня на исследование этой темы и помогал мне на моем пути. Дженет Эллисон первая познакомила меня с историей англо-норманнской Англии и показала, как можно подержать историю «в руках» – по ее совету я вышила фрагмент гобелена из Байе; ее коллеги Рут Карпентер, Джулия Шиффлин и Джудит Гервич побуждали меня и моих одноклассников «почитать святыню текста».
Я выражаю благодарность моим многочисленным друзьям, коллегам и учителям за их руководство, одобрение и критику. Спасибо Анне Сэпир Абулафии, Мартину Аллену, Элизабет Арчибальд, Энтони Бэйлу, Дэвиду Бергеру, Хизер Блертон, Анн-Мари Буше, Мартину Бретту, Питеру Брауну, Николасу Винсенту, Дитлинде Гамбургер, Джеффри Гамбургеру, Джону Гейгеру, Шошане Голдхилл, Саймону Голдхиллу, Энтони Грэфтону, Мэрилин Десмонд, Якобу Двеку, Уиллису Джонсону, Уильяму Честеру Джордану, Адаму Дэвису, Оливии Р. Констэбл, Бертольду Крессу, Грегори Лайону, Гиллелю Левину, Ольге Литвак, Роберту Лопесу, Айвену Маркусу, Джону Мак-Куллоху, Гарри Мискимину, Лесли Митчелл, Найджелу Моргану, Александру Мюррею, Дэвиду Ниренбергу, Марку Пеггу, Рику Рубенсу, Василию Рудичу, Джерри Сингерману, Ребекке Соколовски, Деборе Стайнер, Алану Сталю, Джорджу Стайнеру, Заре Стайнер, Андрее Уорм и Израэлю Ювалю. Среди тех, кто любезно делился своими знаниями и отвечал на вопросы, были Роберт Бартлетт, Кэтлин Биддик, Кристофер Брук, Джоан Гритрекс, Антониа Грэнсден, Дэвид Дамвилль, Уиллис Джонсон, Энтони Джулиус, Пол Дженет Мартин, Найджел Морган, Зефира Э. Рокеах и Энтони Хейуорд. Спасибо им. Даже если мы расходились во мнениях, а возможно, особенно когда мы расходились во мнениях, я многому у них научилась.
В примечаниях я выражаю благодарность и другим коллегам, но многие исследователи и сотрудники различных библиотек столь щедро помогали мне на протяжении нескольких лет, что невозможно перечислить всех, кого я хотела бы поблагодарить. Иногда даже вроде бы случайное замечание оказывалось полезным и стимулировало к размышлениям не меньше длинных дискуссий. Приглашения выступить с докладами по этой работе в Кембридже, Оксфорде, Университете имени Джона Хопкинса, Гарварде, Институте национальных исследований в Лондоне и в Институте углубленных исследований в Принстоне стали бесценными возможностями апробировать мои идеи и получить на них отклики.
Я глубоко благодарна Джайлсу Констэблю, Мири Рубин и Габриэле Спигель за их многолетнюю дружбу, поддержку и проницательные замечания. Я высоко ценю то, что имела возможность подробно обсудить мою работу с Йосефом Ерушалми, Гэвином Лэнгмюиром и Ярославом Пеликаном при их жизни. Корделия Гримм, Элизабет Лаймен Крэйем, Джоанна Семел Роуз, Лорен Осборн, Элейн Беннет и Дженет Роган прочитали фрагменты рукописи в черновиках и дали ценные комментарии. Я благодарю Хью Томаса, Чарльза Диббла и моего полного энтузиазма редактора Тимоти Бента за внимательное прочтение книги. Я очень признательна редакторам Oxford University Press, особенно Прабху Чиннасами, Алиссе О’Коннелл и Дороти Баухофф.
Джеймс Х. Мэрроу внес неизмеримый вклад в эту работу на каждой ее стадии. И я выражаю своей семье свою благодарность, подлинную глубину которой невозможно воплотить в словах.
Приложения
Некоторые исследователи различают термины «антисемитизм» и «антииудаизм». «Антииудаизм» они считают рациональным, датируя его происхождение началом христианства, а «антисемитизм» полагают «иррациональным» и относят его начало к XII веку[963]. В этом отношении важной поворотной точкой считается культ Уильяма Норвичского. Хотя данное различие наводит на размышления, оно не является общепринятым. Некоторые ученые, напротив, считают анахронизмом применение термина «антисемитизм», созданного в конце XIX века, к религиозности эпох, предшествующих Новому времени; они предпочитают обозначать этим термином расовую ненависть современной эпохи. Все еще дебатируется правильное использование таких терминов, как «антисемитизм», «антииудаизм», «юдофобия» (и такие варианты, как «ненависть к евреям» и «антиеврейские настроения»)[964]. Хотя я многим обязана исследователям, поднявшим вопрос терминологии, в данной работе я не пользуюсь ни одним из этих терминов для описания поведения и мыслей монаха, рыцаря, епископа и других средневековых протагонистов моей работы. Слово «антисемитизм» не фигурирует на страницах этой книги.