— Я подозревала, — начала рассказывать хозяйка Атоса, — что Сергей Иванович находился здесь не один…
— Вы его ревновали? — стараясь быть деликатным, спросил Георгий Борисович.
— Всю жизнь, — призналась вдова. — Но я ни разу не имела доказательств его измены. Когда я вчера сюда зашла, и вон в том кресле увидела Сергея Ивановича погибшим, я так огорчилась, что позабыла сумку и вся в слезах побежала к Атосу делиться несчастьем…
— Вы кем работаете?
— Я средний научный сотрудник. Мой профиль — Гоголь, Щедрин и другие. Одним словом, сатира, но ни в коем случае не позже девятнадцатого века.
— Понятно! — сказал Ячменев.
— Можно, я возьму свою авоську? — спросила женщина, убитая горем. — Сергей Иванович привез ее из Новой Зеландии…
— Конечно, — спохватился следователь и с торжеством подумал: «Опять я не промахнулся».
Вдова поднялась, чтобы уйти, но Георгий Борисович задержал ее:
— Какие отношения были у Сергея Ивановича с Антоном Варламовым?
— Он любил его, как младшего брата. Он всех любил. У него было щедрое сердце.
Когда вдова ушла, Фомин сказал из шкафа:
— Она убивала вместе с Антоном! Наверно, у них роман!
— Что вы! — воскликнул Ячменев, теперь уже без помех, доедая собачью колбасу. — Вдова старше Антона лет на двадцать.
— Вы отстали от жизни, Георгий Борисович! — поделился знаниями Зиновий. — Это теперь очень модно, когда кто-то из двоих, женщина или мужчина, старше на двадцать или на тридцать лет. Кстати, вы заметили, что эта особа не переживает смерть мужа, а говорит исключительно о собаке!
Теперь уже Ячменев поделился с помощником тонким пониманием человеческой психологии:
— Люди в трауре часто ведут себя не по правилам. Вы, Зиновий, забываете, что такое подтекст. У этой несчастной женщины текст — это собака, а подтекст — потеря мужа. На подобном приеме строится вся современная литература. Люди думают одно, говорят совершенно другое, а читатель должен догадываться.
— Я тут сейчас листаю Тургенева, — сказал Фомин, — так у него говорят то, что думают. Выпустите меня отсюда, Георгий Борисович, я задыхаюсь от недостатка кислорода.
Ячменев вынул ключ из первого попавшегося шкафа и вставил в замочную скважину дверки, за которой томился Фомин. Через мгновение пленник вылез на волю.
Первыми словами свободного гражданина были:
— Разрешите выйти в туалет?
В тот момент, когда Фомин закрыл за собой дверь, фарфоровая ваза сорвалась со шкафа номер шесть, пролетела в трех миллиметрах от головы следователя, ударилась об пол и перестала существовать как произведение искусства первой половины девятнадцатого столетия.
Ячменев не отскочил, не побледнел, не покрылся испариной. Он спокойно взглянул наверх, потом перевел глаза вниз на осколки цветного фарфора и задумался.
Когда вернулся повеселевший Фомин, Ячменев укоризненно сказал:
— Зачем же так хлопать дверью? Видите, от сотрясения упала ваза. Чуть в меня не угодила!
Фомин мгновенно оценил обстановку:
— Я никогда не хлопаю дверьми. Это невоспитанно. Я их закрываю аккуратно. По-моему, на вас, Георгий Борисович, было совершено покушение!
— Но в библиотеке никого не было, — возразил Ячменев.
— Откуда вы это знаете? — высказал предположение Фомин. — Может быть, здесь имеется потайной ход? Убийца проник через него, свалил на вас фарфоровую вазу и удрал.
— Может быть, вы и правы… — вдруг согласился Ячменев. — Они ведь меня предупреждали, чтобы я не совался в это дело!
— Между прочим, — Фомин наклонился к самому уху следователя, — в туалете прячется странный субъект. Он весь дрожит, хотя там очень тепло.
— Не уходите отсюда! — распорядился следователь. — Я скоро вернусь. Но будьте осторожны…
Фомин прислонился спиной к двери и достал огнестрельное оружие.
А Георгий Борисович по дороге в туалет встретил комендантшу, которая все еще бродила с ведомостью.
— Извините, что я вас отрываю от общественной работы, но у меня к вам опять интимный вопрос. В библиотеку никогда не существовало потайного хода?
Надежда Дмитриевна отодвинулась от следователя на то максимальное расстояние, которое допускала ширина коридора. Прежде тем ответить, Надежда Дмитриевна выдержала паузу, а затем заговорила со всей серьезностью:
— К сожалению, в наш особняк потайного хода не было. А вот у наших друзей, у графов Беловежских-Пущиных был секретный коридор, который из-под земли вел прямиком в спальню графини. Дело в том, что графиня находилась в связи со своим кузеном. Когда граф уезжал в присутствие, кузен, охваченный страстью, по подземному ходу мчался к графине. Между прочим, тоннель Беловежеких-Пущиных был использован при строительство горьковского радиуса метрополитена от станции «Белорусская» до станции «Динамо».
— Премного благодарен! — весело сказал Георгий Борисович, который понимал, что второй раз получил по заслугам.
— Пожалуйста! — любезно ответила Надежда Дмитриевна. — Когда у вас возникнут трудные вопросы, вы обращайтесь ко мне запросто, без стеснений.
И они разошлись, испытывая взаимную симпатию. Войдя в туалет, следователь увидел у окна высокого седого человека, одетого в безупречный темный костюм, в белую рубашку и при галстуке бантиком. Элегантность одежды контрастировала с небритым лицом.
— Здравствуйте! — сказал Ячменев, направляясь в кабину.
Небритый франт пробормотал в ответ что-то невнятное. В дверь постучали.
— Войдите! — разрешил Ячменев.
На пороге туалета возник сияющий Шалыто.
— Георгий Борисович! — начал он докладывать, глядя в спину начальству. — Разрешите вам передать…
— Ну, я вас слушаю! — сказал Ячменев, поворачиваясь к помощнику лицом.
— В лаборатории склеили рукопись! Вот она…
Человек у окна, поняв, что перед ним работники уголовного розыска, рухнул на колени:
— Я не убивал!
Его поведение привело сыщиков в замешательство.
— Встаньте! — попросил Ячменев. — Здесь холодный пол. Вы схватите ревматизм!
— Лучше ревматизм, чем тюрьма! — упирался незнакомец, не поднимаясь с каменных плит. — Товарищ следователь, я не убивал! — повторил он жалобно, и при этом лицо его стало того же фаянсового цвета, что и предметы вокруг.
— Кто вы такой? — спросил Георгий Борисович. В его обширной практике случалось всякое, но еще никто не стоял перед ним на коленях в туалете.
— Ростовский Кирилл Петрович. Я главный хранитель библиотеки, где произошло убийство.
— Встаньте, пожалуйста! — Ячменев испытывал чувство неловкости при виде человека старше себя годами, стоящего в такой ненормальной позе.
— Ни за что! — проявил твердость характера главный хранитель.
— Может быть, ему так нравится? — заступился за Ростовского сердобольный Шалыто. — Может, у него коленки мягкие…
В мужской туалет, нисколько не смущаясь, заглянула Надежда Дмитриевна и, оценив обстановку, сказала:
— Вот времена настали! В уборных людей допрашивают! А я вас везде ищу, Кирилл Петрович, вносите десять рублей!
— На что?
— На венок! — сказал следователь.
— У меня сейчас нет! — заволновался Ростовский. — Внесите за меня, Надежда Дмитриевна, я вам верну!
— Ладно! — смилостивилась старуха, — Распишитесь!
Не поднимаясь с пола, Ростовский расписался в ведомости.
Когда мужчины остались одни, Шалыто передал рукопись следователю:
— Это про Ивана Грозного. Про то, что он очень плохой. А мы в школе проходили, что он хороший!
— Bаш недостаток, Ваня, — пожурил Ячменев, — что вы еще не забыли то, чему вас учили в школе!
Но Шалыто не понял намека следователя:
— Одним словом, не рукопись, а научная мура!
При этих словах Ростовский неожиданно вскочил на ноги:
— Почему же мура? Я все превосходно обосновал!
— Разве это писали вы, а не Зубарев? — удивился Ячменев.
— Сразу видно, что вы человек, далекий от науки! — с укором сказал Ростовский, — Сергей Иванович был слишком занят, чтобы писать научные труды. Но он, как никто, чувствовал веяния времени и всегда поворачивал науку, куда требовалось.
— И он много раз ее поворачивал? — спросил Ячменев.
— Приходилось, — уклончиво ответил Ростовский. — Вы думаете, легко управлять историей культуры?
— А разве можно управлять историей? — удивился простак Ваня.
— Не только можно, но и нужно. Так считал Сергей Иванович.
— Пройдемте в библиотеку, — предложил следователь, — поговорим. Здесь неподходящее место.
— Я боюсь мертвецов! — поежился Ростовский.
— Его увезли! — успокоил библиотекаря Шалыто, и все трое направились в бельэтаж.
— Какие у вас были отношения с убитым? — расспрашивал по дороге Георгий Борисович.
— Хозяина и раба! — с достоинством раба отвечал Кирилл Петрович. — Я писал за него все, даже докторскую диссертацию.
— Не может быть! — вырвалось у Ячменева.
— Может… — грустно, но убедительно ответил Кирилл Петрович.
— Где вы были вчера вечером, ну, часов в одиннадцать или в двенадцать? — вздохнул следователь.
— Дома! — без запинки отвечал допрашиваемый. — Я рано лег спать.
Ячменев всегда чувствовал, когда люди врут и с неприязнью взглянул на Ростовского:
— Еще один вопрос. Скажите, пожалуйста, у покойного здесь, в академии, была, ну, как это лучше выразиться… пассия, что ли?
Ростовский оживился и сразу приобрел элегантность. Это было неприятно Ячменеву, на котором любой костюм висел мешком.
— Видите ли, дорогой мой, Сергей Иванович был, как мы говорим, большой ходок…
Ячменев поморщился. Он не терпел пошлости.
— Не так давно у нас появилось прелестное создание, — с видимой охотой распространялся главный хранитель, — некто Алла Григорьевна. Учительница литературы. Готовит у нас диссертацию. Это называется связь науки с производством. Сергей Иванович, как вы понимаете, с удовольствием согласился быть ее научным руководителем. Весьма любопытна тема диссертации: «Свободное время школьника и борьба с ним». Идея заключается в том, чтобы уберечь ребенка от тлетворного влияния улицы и родителей.