— Да, Остапов, поторопились вы снять те-то, — недовольным тоном сказал Выжигин.
— Это почему же? — насторожился помощник.
— Да хотелось мне посмотреть, примерить, как женщина умудрилась не уронить его, когда повисла в петле-то…
— А всякое бывает, — равнодушно заметил Остапов. — Мог покачаться-покачаться стульчик, да и не упасть.
Выжигин стоял рядом со стулом, смотрел то на него, то на крюк, на котором еще висела обрезанная веревка. Взглянул на покойницу — ростом невелика, а крюк-то высоко. Встал на стул, попытался дотянуться до крюка. Привязать веревку к крюку он бы смог, но и то потрудиться бы пришлось, а тут — женщина. Да и веревка показалась Выжигину не то чтобы странной, а какой-то неподходящей для заведения — толстая, грубая. Кажется, именно такими веревками пользовались палачи.
Он вышел в коридор. Проститутка, приведшая полицейских сюда, стояла рядом с хозяй-кой и еще какой-то женщиной, наверное экономкой. Кофта на груди уже была застегнута, как видно, по приказанию владелицы заведения. Неподалеку молча толпились другие обитательницы дома, понуро курили.
— Я вас попрошу зайти, — сказал Выжигин проститутке с синяком и, когда женщина очутилась в спальне и завороженно уставилась на свою мертвую товарку, спросил: — Это вы обнаружили мертвую?
— Я.
— Прекрасно, — кивнул Выжигин. — А что подтолкнуло вас к тому, чтобы заглянуть в ее спальню? Разве у вас положено наведываться в гости во время… работы? Вдруг у нее посетитель?
— А правило у нас такое в доме: посетителя имеешь, дверь на крючок закрой, — мрачно сообщила женщина, продолжая всматриваться в посиневшее лицо удавленницы. — Я проходила мимо, смотрю — дверь приоткрыта, ну и заглянула. Дружили мы с Катюхой… — Выжигин так и вздрогнул, услышав имя женщины, лежавшей сейчас на кровати. — Ну вот, заглянула — да как закричу! Сразу поняла я, что ее убили, посетитель убил, удавил да и повесил.
— Откуда же вам может быть известно наверняка, что убил? Разве Катерина не могла повеситься сама?
— Знали бы вы ее! — хмыкнула женщина. — Она умницей была, спокойной, ласковой и жить хотела долго. Говорила, что скоро уйдет из дома, работу какую-нибудь подыщет. Из благородных она была, только померли у нее родители да и бедными-пребедными были, хоть и дворяне.
Эта деталь показалась Выжигину малопримечательной. Ему так и не терпелось спросить:
— Скажите, а что-нибудь из мебели вы в этой комнате не передвигали? Стул, например. Ну, случайно хотя бы, нечаянно.
Презрение исказило губы женщины:
— А зачем мне это делать, мент[2]? Я только с порога на Катюху посмотрела, сразу все поняла, потому что и одежду ее посетителя увидела, да и кинулась по коридору. Стучала в каждую спальню, кричала: «Катерину еёный кобель ухайдокал I Как и ту убил, с Екатеринослав-ской!» Ну тут как начался шурум-бурум!
— Откуда же узнали о смерти проститутки на Екатеринославской?
— Э-э, сыщик — у нас, проституток, свой телеграф есть! Быстро узнали, уже утром. И про одежду, тем кобелем снятую, тоже узнали. Вот и поняла сразу, что убийство, а не сама она. Говорю же, — вдруг перешел голос женщины на резкий, пронзительный визг, — не хотела она помирать!
— А вы посетителя Катерины видели?
— Нет, не видала. Я тогда с посетителем занималась своим — часа два он меня ворочал.
— Кто же мог видеть его?
— Швейцар, наверное, Гаврила. Он ведь там внизу все время трется — каждого видит.
Выжигин отпустил женщину, подошел к Остапову, внимательно изучавшего уже снятую с шеи петлю.
— Смотрите-ка, Степан Андреич, а узелок-то мудреный, мастерски завязан узелок. Могла ли девка сама такой навязать?
В самом деле, Выжигин, присмотревшись к узлу на толстой веревке, увидел, что он имеет какую-то сложную, в то же время правильную форму. Степан Андреевич попытался представить себя в состоянии возбуждения, когда вдруг почему-то захотелось расстаться с жизнью при помощи петли, но увидеть самого себя сидящим за вязкой сложного узла не сумел — поскорей бы схватил какой-нибудь шнурок, наскоро связал бы узел и…
— Веревку запакуйте, разыщите горничную и спросите у нее, не пропадало ли что из гардероба покойницы. Только пусть тщательно посмотрится пойду пройдусь…
Вышел Выжигин из спальни для того, чтобы разыскать швейцара Гаврилу. Спрашивал о нем у попадавшихся навстречу проституток, но они мотали головами — на знаем, дескать. «Спрятался куда-то, когда бунт начался, — подумал Выжигин. — Ведь и его, как представителя «племени кобелиного», могли избить под горячую руку». Спустился вниз и тут увидел сидящего у входа мужика, лысой головой и чисто выбритым лицом напоминавшего скопца. «А может быть, он и есть скопец? — усмехнулся про себя Выжигин. — Как евнух при султанском гареме здесь живет, зато никакие страсти его уж не волнуют».
— Не ты ли Гаврилой будешь? — встал над скопцом Выжигин.
— Ну, я Гаврила, — не вставая, снизу вверх недружелюбно посмотрел на Выжигина привратник.
— Да ты бы поднялся, любезный, когда с тобой чин сыскной полиции разговаривает, — прозвенел металл в голосе Выжигина.
Гаврила вскочил с места быстро и ловко, как ванька-встанька.
— Чего изволите-с? — осклабился в неумело скроенной улыбке — давно уж разучились улыбаться его губы.
— Ты вот что мне скажи: посетителя убитой Катерины хорошо запомнил?
Гаврила вначале, как бы в раздумье, часточасто поморгал веками, напрочь лишенными ресниц, потом так же часто закивал:
— Запомнил его, господин сыщик, самым лучшим образом, потому как являлся тот посетитель натурой оригинальной и во всех смыслах интересной.
Выжигин был удивлен, услышав такой книжный оборот речи, и поощрил Гаврилу взглядом полного внимания.
— В чем же его оригинальность?
— Во-первых, выглядел он как заправский купец, но сейчас таких купцов отыскать можно только на театре в бессмертных пьесах господина Островского. В Гостином дворе уже таких не увидишь. Не одежда-с, а театральный костюм: кафтан синий, плисовые штаны, картуз — все как надо, да еще и борода широкая, веником. «Ну, — подумал, — откуда-нибудь из Твери к нам прибыл с товаром или из Торжка».
— И что ж купец?
— А купец себе и купец, как у Островского, — моя деньга, стало быть, и удовольствие тоже мое. Для начала буфетчику пятьдесят рублей кинул, велел шампанского открыть. Сам полбутылки разом выдул, а вторую половину девкам отдал да и пошел с ними плясать. У нас же тапер и скрипач дуэтом каждый вечер играют. Теперь же нет их, ибо, испугавшись разъяренных фурий, бежали первыми.
— Так, рассказывай, мне все важно, до последней детали, — едва ли не дрожал от внезапно охватившего волнения Выжигин. — Что же плясал купец?
— А кадриль французскую и польку выкаблучивал, а потом вприсядку пошел. Ох, и ловко же у него получалось — загляденье! Даже другие посетители смотреть пришли да еще в ладоши ему хлопали для пущего ражу. И вдруг кончил плясать купец да как закричит: «Хочу сейчас же Катьку Вирскую! Пусть мне ее сей-час же приведут, хоть из-под генерала вытащат. Я тому генералу заплачу сполна!» И вытащил толстенный такой бумажник — ей-богу, как поросенок толстый!
— И что же, пришлось за Катериной Бирской бежать да из-под генерала вытаскивать? — не мог не улыбнуться Выжигин.
— Не пришлось, слава Богу, а то получили бы скандал скорее, чем он начался. Просто освободилась Катька, вот девки ее к купцу и подвели, а он дико так взглянул на нее, потом ручку калачиком сделал, как бы приглашая с собой идти, и отправились они, понятно, наверх, в Катеринины апартаменты. Потом уж я ни купца, ни Катьки не видал. Говорят, убил он ее, из-за того и учинилось у нас сущее восстание, как на броненосце «Князь Потемкин Таврический».
— А ведь одежда того купца так в спальне Катерины и лежит… — будто в раздумье промолвил Выжигин.
— Это как же так? — удивился скопец.
— Как? А убил Катерину да и ушел без одежды, без кальсон даже. Разве мимо тебя такой не пробегал?
— Что-то не заметил, — серьезно ответил Гаврила. — Это, может быть, потом, когда девки стали посетителей гнать, может, как-то И Проскочил в дверь, но я в то время в укрытии себя соблюдал, ушел от греха подальше. Не выносит моя душа разъяренных фурий. Так что — изви-ните-с…
— Но зачем же в дверь? — допытывался Выжигин. — Разве здесь единственный выход из заведения?
— Нет, как же! Есть еще и черный выход, на задний двор, только ведь его еще найти надо. Откуда бы купцу знать дорогу туда? Да и в ум не возьму — для чего это голому убегать? Или сильно испугался, когда Катерину жизни лишил?
— Возможно, испугался. Но ты, Гаврила, давай покажи мне дорогу к тому черному ходу. Дверь на задвижку у тебя заперта?
И Выжигин в сопровождении высокого сутулого скопца пошел смотреть, где располагался черный вход. Публичный дом представлял собой двухэтажное здание, бывшее, видно, пристройкой к стоявшему рядом большому доходному дому в шесть этажей. Все спальни находились наверху, всего двадцать, а нижний этаж занимали два приемных зала, а потом шли службы — кухни, кладовые, где хранились продукты, белье постельное и нательное, скатерти и многое другое, столь необходимое для жизни заведения, обитательницы которого не ходят на рынок, не стирают белье, не моют посуду, не гладям сами свою одежду. И вот, пройдя по нескольким таким помещениям, Выжигин очутился рядом с дверью, над которой висела керосиновая лампа. Электричества в этом здании, похоже, не было совсем.
— Вот он, черный вход, — сказал Гаврила. — На засов на ночь закрываем.
Выжигин толкнул дверь, и она, даже не проскрипев на хорошо смазанных петлях, открылась, и помещение тут же наполнилось сыростью октябрьской ночи и острыми запахами заднего двора.
— Закрываете, говоришь? — внимательно посмотрел на скопца Выжигин.
Тот озадаченно покачал головой:
— Не знаю, может быть, конюх наш, Егор, который и товары с рынка да из лавок возит, запереть забыл.