В наличие «личных соображений» начальник не поверил, а поэтому, полагая, что сенатор заявился совсем неспроста, вскочил из-за стола и стал раскланиваться:
— Просим, просим, ваше сиятельство, взглянуть на наши, фигурально выражаясь, «труды и дни». Обычная работа, одна рутина. Присядьте, пожалуйста, в то вон кресло, а мы сейчас подозреваемую вызовем. Конвоир! — Из-за двери появился полицейский в форме. — Из камеры ту девку, ну, Челнокову, сюда доставить немедля. Вы же, господин Выжигин, приготовьтесь задавать вопросы, а секретарь — протоколировать все слово в слово. О, разговор интересным должен оказаться! — потер он руку о руку. — Ведь сама на себя показания решила дать!
В сознании Выжигина закружился вихрь картин, запечатлевшихся в памяти в ту ночь, и вдруг появилось чувство недовольства и недоумения одновременно: как могла та неразвитая девушка с глупым лицом всеми помыка-емого создания пронзить кого-то кинжалом?
Привели подозреваемую. Наручники с короткой цепью заставляли ее держать руки где-то внизу, и в этой позе она казалась еще более беззащитной. Но Выжигин заметил, что она, обежав взглядом всех присутствующих, остановилась на миг на нем, и в ее печальных, готовых заплакать глазах вспыхнула радость и тотчас угасла. С полминуты Выжигин мешкал, не зная, как начать. Хоть его и учили на курсах, как проводить допросы, но заниматься этим не приходилось, и теперь только память, расторопно подсунувшая нужные формулы, помогла справиться с невольным замешательством.
— Так-с… — начал он, — доложите, барышня, как вас зовут, к какому сословию принадлежите, а также род своих занятий назовите.
— Ага, да-да, — залепетала девушка. — Зовусь Дарьей, по отцу Фоминична, а фамилия моя Челнокова. Из петербургских мещан. Горничная я в заведении публичном госпожи Афендик на Екатеринославской улице.
Говорила она это совсем не смущаясь, даже как-то бойковито, точно подготовилась к допросу, но так и должно было быть, подумал Выжигин, раз шла с повинной.
— Хорошо, — кивнул он, сидя рядом со столом начальника, — а теперь доложите со всеми подробностями то, что хотели нам рассказать. Только помните, что дача ложных показаний по закону карается.
— Да, да, помни ты, курва этакая, об этом! — вскочил неожиданно с места начальник и замахал перед своим носом пальцем. Потом, видно, вспомнил, что в комнате посторонний, взглянул на князя и пробормотал: — Извините-с, ваше сиятельство, — вспылил…
Князь милостиво кивнул, а Даша, простоволосая, в бежевом ситцевом платье, обшитом рюшем, глотнула поглубже воздух и начала:
— Пришла доложить я, что третьего октября нынешнего года зарезала я в заведении барышню, живущую там по желтому билету, За-рызину Елену. Зарезала в беспамятстве, в затмении ума, вспомнив, что обидела она меня, назвав грубыми словами.
— Подробнее изложите обстоятельства происходившего, — очень мягко попросил Выжигин, вглядываясь в широкое чухонское лицо Челноковой. — Откуда появился у вас кинжал, послуживший орудием убийства, какими именно словами оскорбила вас Зары-зина?
— С кинжалом тем пришла я в заведение Афендик на службу, а купила я его как-то на Сенном рынке, случайно, за пятьдесят три копейки у торговца железным товаром, у кого именно — не помню. А оскорбила меня Зары-зина, назвав… словом, для женщины обидным, а еще чухной вонючей. Поскольку же я… совсем к тому слову отношения не имею, так как не живу, как все, по желтому билету, а просто горничной служу, а еще потому, что никогда от меня не воняло, то и решила я с Зарызиной покончить, убив ее тем ножом.
Все та же бойковитость, наличие деталей поразили Выжигина — правдоподобность, если не сама правда, сквозила в рассказе Даши.
— Продолжайте, — попросил он. — При каких обстоятельствах произошло убийство? Выбирали ль вы час для свершения деяния?
— Нет-с, не выбирала. Помню, что сидела я у себя, а злоба на Ленку так и ходит во мне ходуном, не остановить. Взяла ножик, к ее спальне пошла, дверь приотворенной оказалась…
Выжигин остановил девушку взмахом руки:
— Постойте! А разве в вашем заведении не принято держать дверей закрытыми, когда посетителя принимаешь?
— Нет, нету у нас таких порядков — у других это. А у нас, если горничной что от барышни нужно, стучать положено.
— Ну, ну, вот вы и постучались? Но знали же, что Ленка в это время у себя?
— Знала — свет пробивался в кол и дор. Вот я тихонько и зашла. Ленқа с посетителем лежала, в обнимку…
Начальник отделения вдруг громко засмеялся, чем вызвал смех и у сидевшего в комнате Остапова:
— Ну, понятно, что в обнимку, как же еще-то! Рассказывай дальше, сучка драная, да подробней! А то чуется мне, что покрыть ты кого-то хочешь. Говори! — И он снова виновато посмотрел на князя и пробормотал: — Ваше сиятельство, извиняйте — работа!
— Вошла я, — продолжила Даша, — сама не своя, так и трясусь. Ленка мои шаги заслышала, встрепенулась, из-за плеча посетителя на меня взглянула. «Чего тебе?» — спросила. А я все к ней иду, медленно так, и ножик свой за спиной держу. Не знаю, как она догадалась, а догадал ась-таки. Вскочила, голая вся, а я уж рядом с постелью стою. «Блядью, — спрашиваю, — меня называла? Чухной вонючей величала? Ну так сама ты такая! Получай же!» И воткнула я ей нож со всей силой под грудь — она ойкнула да и повалилась на спину!
Выжигин видел, что Даша дрожит, глаза из светлых превратились в карие, и если бы не наручники, стянувшие руки, то она непременно бы показала, как била женщину ножом. Рассказ выглядел ярким до полной иллюзии правдоподобия, и Выжигин, дав Даше успокоиться, спросил:
— Но как я же вёл себя тот… господин?
Даша вздохнула:
— Испужался сильно, по спальне забегал, окно стал дергать за ручки, но я дожидаться не стала — пошла себе в свою комнату. Пришла, легла на кровать, а потом поднялась. Снова в спальню к Ленке заглянула, холодно там — окно открыто, куда ее посетитель подевался — не знаю. И решила я тут: нужно все представить, будто и не я убила, а посетитель ее. Вот и заорала я благим матом, и все сбегаться стали…
— Очень интересно! — заметил Выжигин. — Так вы, когда на другого вину свалить хотели, тоже в состоянии большого возбуждения находились или уж опамятовались?
— Да, будто разум ко мне вернулся и страшно за себя стало — засудят. Но подумала я, подумала и поняла, что грех на свою душу страшный взяла, и решила наказание вынести. Да и не хотела я, чтобы за меня какого-нибудь человека невинного засудили…
Сомский как-то странно хмыкнул — то ли подавил смешок, то ли зевоту. Все повернули в его сторону головы, но он лишь предупредительно поднял вверх ладонь — продолжайте.
— Н-да… — неопределенно прогундосил начальник отделения, — ты, Челнокова, еще та падла, а честную из себя корчить вздумала. Допрос на этом думаю считать исчерпанным. Как считаете, господин полицейский надзиратель? А может быть, у вас, ваше сиятельство, к подозреваемой вопросы окажутся? — со сладкой миной на лице повернулся в сторону Сомского начальник.
— Пожалуй, один вопросик и найдется, — вымолвил Сомский, державший руки в карманах пальто. — Скажи-ка, Даша, а криков того господина ты не слышала? Не звал он на по мощь, не вопил ли от страха?
— Говорю же я вам, — с какой-то угрозой низким голосом заговорила девушка, — он только по комнате бегал, как бы спастись хотел, но не орал, окно открыть пытался…
— Ну, про окно мы уже слыхали, — тая усмешку в уголках тонких губ, произнес Сомский. — А вот еще вопрос: когда в комнату ты свою пришла да на кровать легла, а потом снова поднялась и пошла к спальне, тогда у тебя мысль-то появилась представить все не тобой содеянным?
Тут Даше пришлось немного подумать, но ответила она твердо:
— Когда увидала, что посетитель исчез.
— В таком случае, зачем, шла к Ленкиной спальне? Что толкнуло тебя к месту преступления? — допытывался князь, уже совсем не скрывая улыбки. — Не знала ведь что посетитель убежал?
— А вот пошла, да и все! Будто потянуло меня туда что-то необоримое. Может, на Ленку убитую поглядеть захотела — жива ль…
— Ну, вот и веемой вопросы, — как-то весело сказал князь, начальник отделения сурово молвил, глядя на Дашу:
— Тебя, потаскуха, за преднамеренное убийство на каторгу лет на семь упекут! Ужо узнаешь, как сладко-то там со вшами, клопами да пищей, с тараканами варенной! Конвоир! — прокричал он и, когда тот явился, грозно сказал: — Шлюху эту в камеру отведи да стереги покрепче! Через час на Шпалерную, в Дом предварительного заключения отправим!
Конвоир взял было девушку за плечо, чтобы вести, но Даша резким движением освободилась и весело так поглядела на начальника:
— Каторга так каторга, начальник! Только уж знай — не шлюха я и не потаскуха, хоть и в доме публичном жила!
— Ладно, хватит институтку из себя корчить! — провел по пышным усам начальник. — Подойди-ка лучше к секретарю да и подпиши показания свои — совсем забыл про сие важное дело!
Прозвенев цепями, Даша поставила на листе бумаги закорючку, и ее увели. В совершенном расположении духа начальник отделения сказал:
— Теперь, господа, и вы подпишите, да и будем считать, что дело у нас в шляпе. Сегодня же градоначальнику рапортую.
Над листом наклонился Остапов, потом Вы-жигин, которого хоть и мучили сомнения в отношении справедливости показаний Даши, но не подписать он их не мог — запись соответствовала словам подозреваемой.
— А вы, ваше сиятельство, не украсите ли сей документик своей подписью? Весомо будет и почетно. Уважьте уж… — так и таял от льстивой улыбки начальник.
Сомский же, крутя в руках свой котелок, сказал:
— А вот и не уважу, да и не потому только, что не имею к полиции никакого отношения. Не поставлю я свою подпись главным образом потому, что не верю показаниям Челноковой. Оговорить она себя решила.
Начальник развел руками, от сильного удивления вначале запыхтел в усы, потом сказал:
— Позвольте, позвольте, ваше сиятельство! Зачем же девке брать на себя такую тяжкую вину — человека другого жизни лишила? Или уговорил ее кто-то, застращал? Нет-с, выше моего понимания это выходит!