— Кузен, да покажите же вы мне наконец ваше удостоверительное свидетельство! — несколько капризно прокричал князь, называя Выжигина «кузеном». Никакими кузенами они быть не могли, потому что обоих родственников разделяли более чем сорок лет в возрасте, но Сомскому нравилось иногда «приближать» к себе нравившегося ему Выжигина таким теплым и домашним словом.
— Сделайте одолжение, — протянул ему Выжигин сложенную вдвое картонку, обклеенную сверху невзрачным полотном синего цвета.
Князь уселся поудобней, отвел картонку подальше от своих плохо видящих глаз и стал читать:
— Итак, «дано сие полицейскому надзирателю тайного сыска Выжигину Степану Андреевичу для предъявления надлежащим властям. Все чины общей полиции и отдельного корпуса жандармов и подлежащих ведомств, а равно и частные лица приглашаются оказывать предъявителю сего законное содействие в исполнении им обязанностей службы». Так, свидетельство украшено мастичной печатью с гербом и заверено важной персоной. Есть и ваша очень милая фотография. Примите!
Выжигин чуть ли не вырвал свидетельство из сухонькой руки сенатора и зло засунул его в карман, будучи при этом красным, как морковь. Сомский же, заметив состояние «кузена», снова принявшись за чай, мягко заговорил:
— Не пойму, Стив, — к чему эта фанаберия, весь этот гонор? Вы что считаете, сидеть где-нибудь в каталажке за отказ выполнить приказ лучше, чем работать сыщиком? Вы отказались стрелять в бунтовщиков год назадги только мое заступничество вызволило вас из этой прескверной истории. Я убедил военного министра, что вы просто растерялись, замешкались и вовсе не думали нарушать приказ.
— Все знают, что я не стрелял в рабочих сознательно, — твердо заявил Выжигин. — Проливать кровь соотечественников меня в Пажеском корпусе не учили!
— Во всяком случае не учили и не слушать приказов! — капризно возразил Сомский и подергал себя за бакенбард — он очень любил их и, видимо, страшился потерять свое сокровище, а поэтому то и дело с заботой и тревогой касался завитых надушенных волос своими тонкими пальцами. — Короче, вы ушли в отставку по собственному желанию, а не были изгнаны, а тем паче преданы суду. Ну так послужите ж теперь на другом поприще. Сыскные отделения только что были организованы, эти подразделения нуждаются в умных, смелых, честных людях, а не в каких-нибудь негодяях с темным прошлом.
— Да, я читал в нашей инструкции, — отхлебнул из чашки Выжигин, — что лица, привлеченные к ответственности за преступления, а равно и замеченные где-либо в порочном поведении, на службу в сыскное отделение на допускаются.
— Ну вот, видите? А вас допустили! — азартно воскликнул князь. — Выходит, вы честны и непорочны! — Потом он тяжело поднялся из-за стола, подошел к Выжиги-ну и с отеческой лаской похлопал его по плечу: — Что, стыдно с какими-нибудь Разбухае-выми-Вороватыми, недавними мясниками и торговцами, вам, дворянину, служить? Так поднимите же их, Разбухаевых, до своего уровня — Россия вам за это в ноги поклонится, — помолчал и продолжил: — Знаете, сколько эти Разбухаевы, лихие и шалые русские люди, которым что жизнь, что смерть — все одно, в прошлом году в империи людей убили?
— То есть, — всмотрелся в острое умное лицо князя Выжигин, — вы спрашиваете, знаю ля я статистику убийств?
— Ну да, конечно!
— Не знаю, честно говоря, — отчего-то стало стыдно Выжигину.
— Дурно делаете, не просматривая статистические сводки, особенно криминальные. Так вот, в России из года в год убивают все чаще, а в Англии, к примеру, все меньше! Да если и сравнить Россию с Англией по количеству совершенных в обеих странах убийств, да и вспомнить, что в нашем отечестве сто пятьдесят миллионов живет, а в Англии без колот ний — только пятьдесят, за голову схватишься!
— И сколько же убийств было у нас и в Великобритании? — с интересом взглянул на кияг зя Выжигин.
— А вот сколько! У нас — тридцать тысяч, а у них — только сто с небольшим убийств![1] — посмотрел на Выжигина князь с петушиным задором победителя. — То есть мы надушу населения убивали друг другая тысячу раз чаще, чем англичане! Хороша статистика? Нет, она ужасна, катастрофична! Нужно что-то делать! Я понимаю — повсюду нищета, народ безграмотен, некультурен, он совсем недавно почувствовал себя свободным, и у него огромное желание разбогатеть. Но я не могу понять, как это на какой-нибудь Киевской ярмарке подходит один мещанин к другому и опрашивает у него: «Как тебя зовут?[1] — «Иваном[1], — отвечает тот. — «Ну, а коли ты Иван, так и получи!» И втыкает ему нож в живот. О, русский очень свободен, чересчур, вне всякой меры! Ничто не ограничивает этого несущегося неведо куда и неведо зачем дикого коня. Русских, кузен мой милый, удерживать надо, и учрежденные в июле этого года восемьдесят девять сыскных отделений наряду с общей полицией, жандармерией, охранным отделением и прочими, прочими государственными ратями должны во что бы то ни стало удержать на скаку бешеного коня русской вольности, вседозволенности, а попросту нашего хулиганства и жестокости. И вы, кузен, как раз и станете одним из этих ловких дрессировщиков-наездников. Так что же, вам ваше дворянство замарать таким благим делом стыдно? Да не такие еще вельможи сыском занимались, не такие. А кстати, какое жалованье вам положили? — неожиданно спросил князь.
Выжигин, которого задела прямая и горячая речь Сомского, улыбнулся и сказал:
— Полицейский надзиратель получает в год триста семьдесят пять рублей жалованья и столько же столовых денег.
— Семьсот пятьдесят рублей в год? — радостно вскинул брови князь, будто это именно его одарили таким жалованьем. — Для начала совсем неплохо. Где бы вы сыскали себе пропитание? В какой-нибудь адвокатской конторе? В банке? Коммивояжером? Нет, милый, все это не для вас. Я хлопотал перед министром внутренних дел за своего любимого кузена, рекомендуя вас как претендента на пост помощника начальника сыскного отделения участка, потом — самого начальника. Все от вас зависеть будет. Во всяком случае в ваши юные годы думать о мундире обер-полицмейстера или градоначальника — занятие вполне извинительное.
Где-то за дверью гостиной раздался звонок телефонного аппарата, и через полминуты в комнату вошла горничная, тихая и чистая старушка, знавшая Выжигина еще с его младенческих лет.
— Степан Андреич, это вас просят, — деликатно, как и требуется после десятков лет работы горничной, сообщила она, и Выжигин своей широкой поступью гвардейского офицера зашагал в прихожую, где располагался аппарат, а князь, видя, как вышагивает «кузен», подумал про себя: «Нужно будет ему как-нибудь заметить: сыскная служба — не парады на Царицыном лугу». Но вот вернулся Выжигин — потирает руки, глаза блестят, а скулы немного ходят от напряжения.
— Итак, звонили из участка Вызывают на первое расследование.
— Браво, браво! — шутливо захлопал маленькими ладошками князь. — И что же явилось причиной вашего дебюта, Стив?
— Убийство проститутки, — покраснел Выжигин. — В заведении.
— Что ж, поезжайте, поезжайте. Блудниц сам Спаситель прощал. Потом расскажете, как дело было?
— Непременно! — пожал руку князя Выжигин и чеканным шагом направился к выходу, не замечая того, как неодобрительно поморщился Сомский, слыша поступь Командора.
2. УШЕЛ В ОКНО И СОВЕРШЕННО ГОЛЫЙ!
Доехать от Караванной до Глазовской, что под углом отходила от Суворовской улицы и где размещался полицейский участок, Выжи-гин сумел за четверть часа. Вошел в помещение отделения сыскной полиции, устроенное в стороне от других служб полицейского дома, дабы подчеркнуть особое положение всех их четырех отрядов: расследовавших убийства, грабежи и кражи, мошенничество и аферы всех мастей, а также четвертого отряда, «летучего», дежурившего обычно на вокзалах, в театрах и в прочих местах, где собиралась публика. Выжигин был полицейским надзирателем первого отряда, занимавшегося поисками убийц.
— Вас, сударь, днем с огнем не сыщешь! — строго и очень сухо заметил помощник начальника, едва Выжигин появился в отделении. — Врач уже готов, фотограф, городовой Остапов, данный вам в помощники. Извольте отправиться сейчас же на Екатеринославскую в нумер шестой. Убийство проститутки…
— Транспорт? — коротко спросил Выжигин.
— Здесь хоть и два шага ходьбы, но не своих же лошадей запрягать? — пожал плечами помощник. — Возьмете легковых извозчиков. Или забыли, что имеете право на бесплатный проезд? — И, уже смягчившись, молвил: — Поезжайте, батюшка. Ваше первое дело. Грех в такое срамное место вас посылать, но все заняты. Вообще, — приблизил губы к уху Выжигина, — это общей, а не сыскной полиции дело, но убийство какое-то странное, да и хозяйка заведения Афендик Амалия Генриховна с приставом в свойстве. Он-то мне сюда и звонил. Великодушно прошу, Степан Андреич, расследование проведите аккуратно, никого не задевая. Ах, с этими публичными домами одна морока! — ударил он себя ладонями по вискам. — Закрыть бы их, к чертовой матери, да не разрешат. Ну, поезжайте!
Выжигин ехал в публичный дом, где была убита падшая женщина, на которую новоиспеченному сыщику было наплевать, с камнем на сердце. Он пошел на эту службу без особого желания, зная, что хорошее общество презирает полицейских, презирает особенно после революции, отнявшей у него погоны, карьеру, любимый полк. Ехал в публичный дом, а эти заведения он ненавидел еще со времен своей кадетской юности. Как-то раз однокашники, подвыпив, уговорили его поехать <к дамам». Все было нарядно, шумно, пьяно, была постель, было теплое и полное тело «дамы», а потом, уже на улице, Выжигина стало рвать, рвало нескончаемо, тяжело, будто выворачивались внутренности. Товарищи смеялись над ним, и Вы-жигину удалось сделать вид, что тошнит его только потому, что он сегодня слишком много выпил, но на самом деле его корчило другое — близость с женщиной, словно вобравшей в себя плоть сотен, может быть, тысяч мужчин, которые были в ее спальне до него.