По мере того как он говорил, Федька становился все черней лицом. Ответом на речь Вы-жигина мог стать удар финкой, но удара не последовало, зато снова прозвучал глухой голос Жгута:
— Слишком много видеть опасно, господин хороший. За глаза свои не боишься? Ведь и в Неву можно отправиться, раков кормить. Они до падали охочи.
— Не боюсь, Федя, не боюсь, — еще более спокойно отвечал Выжигин. — Я даже уверен, что ты пойдешь и сделаешь то, о чем я тебя попрошу.
— С чего же ты так уверен? — загуляли желваки на скулах Жгута. Все здесь знали и боялись его, и только этот барин в дорогом пиджаке, с аккуратно подстриженными усиками мог смотреть ему прямо в глаза и даже приказывать.
Не отвечая на вопрос Жгута, Выжигин продолжил:
— А сделаешь ты вот что: пойдешь и отыщешь Срезневскую Наталью, проститутку, а как найдешь, позовешь ее ко мне. Знаешь такую? Из благородного сословия будет.
Жгут хмыкнул:
— Наталью? А че ее искать? Вон она, во всей своей бабьей натуре!
И он, повернувшись в сторону, махнул рукой в сторону группы молодцов, то ли воров, то ли пропившихся извозчиков. Они с диким гоготом, посадив на стол какую-то женщину и задрав подол ее короткого платья, лили ей между ног водку, и кто-то из них при этом кричал:
— Пей, душа наша! Наташку-то мы напоили, а тебе, родимая, многотерпеливая и работящая, не досталось!
Эта дикая сцена заставила Выжигина содрогнуться. Особенно отвратительным было здесь то, что Наталья, еще довольно свежая, молодая особа, ничуть не возмущалась, не сопротивлялась. Казалось, все происходящее доставляло ей наслаждение. Она была так естественна и непосредственна, что Выжигин машинально поднялся, чтобы уйти — эту женщину не то что не хотелось спасать, а ее просто уже нельзя было спасти. Но Жгут поднялся тоже и, останавливая своим неживым взглядом Степана Андреевича, спросил:
— Так веду к тебе Наташку?
Кажется, каторжник надеялся на то, что такую Наташку никто не полюбит, она никому не нужна, тем более человеку, выглядевшему прилично, но именно это и заставило Выжи-гина сесть на место опять.
— Веди! — приказал он.
— А что мне за это будет? — все еще сомневаясь, спросил Жгут.
— Уйдешь отсюда без конвоя, никто тебя не арестует, — смотрел Выжигин на дворянку, со смехом вытершуюся подолом и севшую рядом с теми, кто минуту назад издевался над ней.
— Лады, — кивнул Жгут и пошел к Наташе, нагнулся к ее уху, повернулся в сторону Выжи-гина, показывая на него женщине.
Степан Андреевич поймал ее долгий испытующий взгляд, в котором через пару мгновений засветились интерес и жадное бесстыдство. Оправив на полуобнаженной груди нитку дешевых коралловых бус, проститутка поднялась и, вихляя бедрами, двинулась в сторону Выжи-гина, чувствовавшего отвращение не к этой падшей до предела женщине, а к самому себе. Приблизившись, Наташа рухнула на колени Выжигина, обхватила его шею рукой и влепила и его губы смачный мокрый поцелуй, обдав Степана Андреевича горьким запахом водки, лука и вяленой рыбы.
— Какой ты симпампон! — отпрянула вдруғ проститутка от него, как видно, желая получше рассмотреть необыкновенного посетителя, польстившего ее своим вниманием. — Я просто уписаюсь, душка, так хочется, чтобы ты взял меня сейчас! Идем? — мотнула она рукой.
— Идем, — почти машинально сказал Вы-жигин, понимая, что в ее спальне говорить будет легче.
— А пива для меня возьмешь? — с трудом слезла Срезневская с колен Выжигина.
— Да почему ж не взять, — поспешил Вы-жигин вызвать к себе еще большую симпатию и доверие.
Когда две бутылки пива были приобретены, Наташа, обхватив Выжигина за шею, напевая какой-то гаденький куплет, повела сыщика к себе. Спальни проституток размещались в обоих флигелях дома, где когда-то находились службы усадьбы. Из-за дверей, покуда они шли по полукругу одноэтажной постройки, неслись чьи-то вопли, стоны сладострастия или боли, чья-то остервенелая брань, а Выжигин все шел и шел рядом с шатающейся женщиной, не имевшей в облике и в поведении своем и тысячной доли того, что обычно приписывалось дворянкам как неотъемлемые атрибуты сословия: сдержанность, воспитанность и благородство.
—..Нам сюда! — толкнула Наталья одну из дверей ногой.
Электрический свет осветил помещение с кроватью, застеленной грязным бельем. Наталья стала стаскивать с себя платье, но Выжигин тотчас остановил ее словами:
— Наташа, подожди, мне нужно кое-что тебе сказать.
— Говори, симпампон, да только побыстрее. Не ты один моего тела хочешь, — посмотрела на посетители женщина с нетрезвым удивлением во взгляде.
— Наташа, я предупредить тебя пришел. Слыхала ты, наверное, что кто-то в публичных домах убивает проституток? Все они дворянского сословия были. Не знаю, кто это делает, — возможно, человек ненормальный психически, — но думаю, что этот страшный человек сегодня к тебе придет. Могла бы ты не выходить сегодня в зал? Могла бы завтра уйти из публичного дома, все равно куда, — хоть в прачки, хоть в поломойки! Убить тебя могут!
Выжигин проговорил все это страстно, увлеченно, главное, как показалось ему, убедительно, и увидел, что по лицу женщины скользнула тень страха, но вскоре победно-нахальная улыбка заставила покривиться лицо Натальи.
— Да кто там меня убить хочет? За что ж меня убивать! За то, что я вам, кобелям поганым, приятность доставляю? Меня здесь все любят, да и я всех люблю! В поломойки, в прачки мне идти предлагаешь? Мне, царице, такое говоришь? Да знаешь, что плачут мужики над грудями моими, предлагают жениться! Брильянты обещают, лошадей дорогих, дома! Я тут царствую, а ты меня царства моего лишить хочешь, богатств моих? Никого я не боюсь, симпампон. Захочу, крикну, сразу сюда прибегут приятели мои и на тысячу кусков раздерут того, кто обидеть меня захочет!
— Наташа! — зашептал Выжигин, ощущая и презрение и сильную жалость к этой обманутой жизнью женщине. — Ведь вы же дочь дворянина потомственного! Разве происхождение свое забыли? Зачем позорите могилы предков ваших! На дворянстве, на чести Россия держится! Молю вас, уходите отсюда сейчас же! Я помогу вам!
Срезневская засмеялась, вначале тихо, с фальшивой веселостью, но потом вошла в раж, и скоро тело ее просто сотрясалось от хохота, истерического и жуткого. Но, внезапно оборвав смех, Наталья ответила зло:
— Дворянство? Могилы предков? Россия держится?! А знаешь ли ты, симпампон, что родитель мой, дворянчик хоть и старинный, но нищий, как босяк последний, сам меня двенадцатилетнюю на улицу вывел да первому встречному за двадцать рублей и предложил! Плакала я тогда, мать умершую звала, но господинчик тот и поволок меня к себе, а батюшка мой стоял да вслед мне кричал: «Ничего, Наташка, это попервой страшно, а потом совсем не боязно будет!» Вот так и видится мне мой батюшка, когда глаза закрою, — рукой машет и кричит…
Женщина упала на взбитую постель и зарА дала с той же истеричностью и надрывом, с какими смеялась две минуты назад Выжигин стоял над ней и знал, что уговорить Наташу не удастся, но спасти ее еще можно, а поэтому он вышел из спальни и двинулся по дуге коридора в главный зал. Его пошатывало. Хотелось лечь хотя бы на ту ужасную постель, накрыться тряпьем и завыть по-волчьи, оплакивая всю эту подлую страшную жизнь.
Он снова уселся за свой столик. В графинчике уже не было ни капли водки, но, осторожно посмотрев по сторонам, Выжигин убедился и в том, что Жгута среди посетителей не было тоже. Сыщик не знал наверняка, ушел ли он из борделя, выполняя его приказ, или находился сейчас в спальне какой-нибудь проститутки, но ему очень хотелось думать, что это он вынудил душегуба исчезнуть.
Наталья Срезневская вышла в зал как ни в чем не бывало — ни слез, ни следов переживаний. Кидаясь на колени к мужчине, ближе всех (вдевшему ко входу в коридор флигеля, загорланила:
— Ну что, мужички мои любезные, срамоде-лы мои нежные! Гулять хочуг Пить хочу! Пусть берет меня сегодня каждый, но только я хочу нынче плату за себя установить! Кто больше всех даст, с тем первым и пойду! Такова моя царская воля!
Мужики загудели. Многих задел этот шалый хмельной призыв, каждый хотел выказать свою спесь и гонор, показать себя человеком, и дело здесь заключалось не в прелестях Натальи — каждый знал ее. Спорили посетители за право обладать Натальей между собой, как спорят иногда на ярмарке два подгулявших покупателя из-за пустяковины, не желая лишь уступать один другому. Выжигин слышал, как остальные лроститутки, находившиеся в зале, запротестовали:
— Наташка, не по правилам это будет!
— Уймись, гулевая! — кричала толстая проститутка. — Сейчас хозяйку разбудим! Хоть и пьяная Настасья Никитична, укоротит тебя! Не отбивай клиентов!
Но посетители, все рвань, золоторотцы, в лучшем случае бухгалтеры из маленьких фабричных конторок, уже обступили стол, на который, смахнув на пол всю посуду, влезла Наталья.
Начали с двух рублей — ниже платы не было ни в одном из публичных домов Петербурга, С гонором подбрасывали по полтиннику, и с каждой новой цифрой азарт, замечал Выжиги н, мерк, линял, и, когда цена за радость оказаться в грязной спальне с царицей Натальей выросла до десяти рублей и назвавший эту сумму посетитель, с виду проворовавшийся лабазник, загнавший налево то ли гвозди, то ли доски со склада хозяина, уже тянулся к женщине руками, желая стащить ее с пьедестала, какой-то мужчина с короткой бородкой, молодой и статный, одетый в кожаную кепку, в обтертую поддевку, из-под которой торчал ворот косоворотки, сказал, что даст за Наталью не десять, а целых пятнадцать рублей. Когда Вы-жигин услышал его голос, поднялся из-за стола и подошел поближе.
Толпа притихла в ожидании.
Владелец кожаной кепки полез в карман, доставая оттуда смятые рубли. Выжигин стоял совсем рядом с этим покупателем короткой женской любви и видел, что руки, отсчитываюн щие деньги, не похожи на руки человека, который привык носить пиджак и косоворотку.
— Все, ша, братва! — прокричала Срезневская, неловко спрыгивая со стола на пол. — Его стала! Пусть берет меня всю, как есть! Богатым счастье!