И все услышали, как Гиппиус тяжко вздохнула. Выжигин сидел со сведенными от напряжения мышцами. «Зачем я пришел сюда, не узнав вначале, чем здесь будут занимать гостей? И что за бред несла хозяйка! Причинять страдания людям ради добра? И снова история о падших Как противно!» Катя, казалось, прекрасно понимала, что переживает сейчас ее возлюбленный, а поэтому коснулась его руки своей ладонью. А тут уже грянул рояль, из-под черного крыла поднятой крышки понеслись звуки нервные, импульсивные, изломанные. Тут Выжигин увидел перед собой горничную, обходившую гостей с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским.
— А водки нет? — очень тихо спросил у горничной Выжигин, понимая, как поможет она ему сейчас, чтобы не видеть и не слышать всего происходящего.
— В нашем доме не заведено-с, — ответила горничная, и Выжигин буквально сорвал с подноса бокал и разом осушил его, а потом взял и второй, поставив опустошенный на поднос. Он не заметил при этом наведенного на него лорнета Зинаиды Николаевны.
А. действо началось. Всего актеров было два — Она, и Он. Он почему-то во фраке, а Она — в легкой тунике с перехваченными на затылке волосами. Она танцевала босиком, и Выжигин догадался, что это сделано вовсе не для танца, ставшего модным после представлений Дункан, а чтобы подчеркнуть беззащитность девушки. Девушка между тем очень быстро стала любовницей молодого человека, который вскоре после этого покинул обесчещенную, сильно горевавшую по случаю потери девства Тут появился все тот же актер, но уже в другом костюме, изображая иного мужчину, который оказался не менее похотливым, чем первый. Она опять оказалась брошенной, драма достигла своего апогея, и на пути женйгины вновь встал мужчина. На удивление падшей, он оказался совершенной противоположностью первых двух и решил ее спасти, то есть совершить доброе деянце, очень вредное, по мысли Зинаиды Николаевны и господина Мурашова. В конце концов, совершенно запутавшись, женщина превратилась в проститутку, и Выжигин, совершенно опустошенный, подавленный, даже отвернулся, когда женщина, изображая рьяную шлюху, стала отплясывать посреди гостиной что-то откровенно бесстыдное, а потом рухнула на пол, раскинув руки и ноги, изображая, видно, ту самую бодлеровскую падаль. Гости рукоплескали.
Почти каждый из присутствующих нашел нужным подойти к злому драматургу, к актерам и сказать им что-то лестное и поощрительное. Выжигин и Катя сидели на своих местах. Нет, Катя, будь она без Степана Андреевича, подошла бы к автору и исполнителям тоже, но теперь она не могла встать с дивана, зная, как осудил бы ее за это Выжигин. Вдруг он поднялся по-военному резко и громко заговорил:
— Извините, господа! Лично я совершенно не разделяю вашего восторга! Я нахожу пьесу отвратительной по своей сути, по своей главной идее!
Все остолбенело уставились на человека, позволившего произнести столь крамольные, неприличные слова. Автор же идеи, Зинаида Николаевна, сделав по направлению к Выжи-гину два шага, уставилась на него в лорнет.
— Чем же, сударь, вам идея негожа?
Да тем, что вы попытку помощи оступившейся женщине представили как злодеяние! У вас все перевернуто, сударыня! Падших нужно, нужно спасать, а наше общество начинает утешать себя разными хитроумными лжеучениями социологов и психологов, утверждающих, что природу падших переделать невозможно, то есть они сами виноваты в своем падении! А я бы с батареей трехдюймовок разрушил все притоны, выведя перед этим оттуда всех проституток, в два дня спас бы пусть не каждую, но уж половину их — это точно!
И он снова сел на диван, обессиленный и негодующий на все это общество и на самого себя. Гиппиус вновь сквозь стекла посмотрела на Выжигина, и те, кто знал цену ее взгляду, сказали бы — столь презрительно Зинаида Николаевна не смотрела никогда в жизни. Потом она уже не обращала на бунтовщика никакого внимания.
— Сударь, вам записка, — вновь остановилась перед Выжигиным горничная. В руках — поднос, на нем — сложенный лист бумаги.
— Кто передал? — встрепенулся Выжигин, протягивая руку к подносу.
— Не знаю. Зинаида Николаевна сказала мне, что для вас на столе оставлена записка. Ну я ее и взяла да вам подала.
Выжигин развернул листок. Четким, уверенным почерком карандашом на нем было выведено:
«И вы, посетитель грязных притонов, еще можете говорить об их уничтожении? Нет, нужно уничтожать не притоны, а тех, кто стал их насельницами, презрев благородное дворянское звание! И я буду их уничтожать!»
Выжигин, у которого сильно закружилась голова, машинально подал записку Кате:
— Прочти. Это она писала. Она видела, запомнила меня вчера на Шлиссельбургском. Она здесь, среди гостей!
Не давая Кате дочитать записку до конца, Выжигин сорвался с места, подошел к Гиппиус:
— Сударыня, не уделите ли мне минуту внимания?
Зинаида Николаевна в это время разговаривала с каким-то господином, и просьба Выжи-гииа выглядела грубостью, однако, возможно, взволнованный вид мужчины заставил Гиппиус подчиниться ему.
— Да, господин артиллерист, вы снова хотите наговорить мне кучу дерзостей? — почти не разжимая губ, спросила хозяйка дома, когда они отошли в сторону.
— Сударыня, ради Бога, скажите, кто мог писать эту записку? — показал Выжигин Гиппиус листок бумаги.
Зинаида Николаевна взглянула, прочла, тонко улыбнулась и вернула записку:
— Право, почерк мне незнаком.
— Но здесь указана моя фамилия! Кто мог после моей речи интересоваться тем, как меня зовут?
— И об этом я не могу вам сказать, — холодно произнесла женщина. — Многих, видимо, могло интересовать это — вы выказали свою оригинальность, поздравляю.
Гиппиус сделала движение, собираясь уйти, и Выжигин понял, что она ни за что не расскажет ему о той, кто убивает проституток. Ему припомнился полковник-медик, тоже пожелавший скрыть имя фурии, и вдруг Выжигину страшно захотелось разорвать этот порочный круг. Мысль шальная, дерзкая осветила его сознание, и он быстрыми шагами пошел туда, где, как думал, должна была находиться кухня. Вскоре он нашел ее — большую, чистую, благоухающую. Две кухарки и посудомойка хлопотали здесь.
— Я из полиции! — сказал Выжигин, вытаскивая удостоверение. — Покажите, где стоят бокалы, в которые гостям наливали шампанское!
Женщины испуганно уставились на Выжи-гина, так и замерев кто с тарелкой, кто с ложками в руках.
— Здесь они, — пролепетала одна из работниц.
— Не мыли еще? — почти прорычал Выжигин, подбегая к подносу, который был принесен на кухню горничной, после того как вино было выпито.
— Не поспели… — виновато пролепетала посудомойка, думая, что совершила большую оплошность.
Плоскую коробочку с графитовой пудрой Выжигин носил в кармане пиджака всегда — так, на всякий случай, как, впрочем, и револьвер. Небольшая кисточка из верблюжьей шерсти лежала в особом отделении коробочки, и он, держа каждый бокал за ножку, принялся посыпать их пудрой графита, желая узнать наверняка, была ли фурия в этом салоне, или записка — это чья-то злая шутка, ни о чем не говорящая, просто устроенная кем-то в отместку за его резкую речь. Он не был уверен в том, что убийца пила вино. Возможно, она так и стояла еще со своим бокалом в гостиной, но Выжигин знал наверняка: если отпечатки ее пальцев находились сейчас на одном из этих бокалов, он обязательно узнает их, а потом потребует закрыть все двери и оставаться гостям на местах. Вызвать полицейских по телефону, снять отпечатки пальцев со всех присутствующих стало бы следующим шагом Выжигина.
Знакомый холодный голос раздался за спиной Выжигина совершенно неожиданно:
— А, так вы не только артиллерист и противник новых эстетических идей,' а еще и полицейский, сыщик? — говорила Зинаида Николаевна со змеиной ненавистью и злорадством. — Поздравляю! Сменить мундир гвардейца на одежду мышиного цвета в наше время — весьма благоразумно!
Выжигин видел, с какой безграничной ненавистью смотрит на него эта красивая сорокалетняя женщина и известный литератор, и ему почему-то стало страшно и стыдно — он предал свое сословие и в эту минуту расплачивался за измену.
— Да, полицейский! — желая казаться спокойным, сказал он, продолжая держать в руке бокал. — Я ищу убийцу проституток и сейчас провожу следственные действия! Определяю отпечатки пальцев!
— Убийца проституток? В моем доме? В моем салоне? Да вы спятили, милостивый государь! — прошептала Гиппиус. — Вы пьяны! Я видела, как жадно вы глотали вино! Вы — в белой горячке! Вас сейчас же отсюда под белы руки выведут! Вон из моего дома!! — совсем уж громко прокричала она, а потом одним движением руки смахнула на пол все бокалы, упавшие на пол с хрустальным, как и им и положено, звоном.
Выжигин, понимая, что не имеет никакого смысла задерживать всю аристократическую, известную всему городу компанию на основании одной лишь записки с неясным смыслом, прошел в гостиную, убрав вначале в карман ненужную уже коробочку с графитовой пудрой и кисточкой, взял Катю за руку и повел ее в прихожую. Девушка смотрела на него растерянными глазами. В них виделась вина за то, что она зазвала Выжигина на этот глупый вечер. А уже на улице Выжигин, зачем-то глядя на собор его старого Преображенского полка, собор, в котором еще светились оконца, сказал:
— Я теперь совершенный изгой, но знаешь, как близко я находился сегодня от поставленной цели? — Он вдруг потряс кулаком и выговорил зло и некрасиво, не стесняясь Кати: — Но я поймаю эту бешеную суку!
11. «ПО ЗАСЛУГАМ ВАШИМ ВОЗДАСТСЯ ВАМ!»
Степан Андреевич мерил комнату своим широким гвардейским шагом и говорил, а Катя в это время сидела у стола, положив ногу на ногу и покорно сложив на коленях руки.
— Милая, добрая Катенька! Давай же думать, думать и вспоминать! Кто там был у Мережковских в тот вечер? Кто из дам мог, в твоём представлении, явиться страшной фурией, убивающей женщин?
Катя отрицательно помотала головой:
— Нет, я знаю далеко не всех, кто присутствовал у Зинаиды Николаевны. Но, положим, расспросив хотя бы у Танечки Арсеньевой обо всех присутствовавших особах, узнав их имена, что получил бы ты? Снять как-то незаметно отпечатки пальцев, подкупить прислугу — ну, вынесут стакан, тарелку. Ох, до чего же гадко, мерзко!