— Смотрите, Кузовлев и Горелов опять повздорили! — сказала Аглая, вытянув руку в сторону другой группы молодежи. — А может, мне показалось.
Анастасия, приподняв платье, поспешила узнать, в чем там было дело.
— Анри, у вас, наверное, осталась возлюбленная в Париже? — воспользовалась отсутствием сестры Аглая. — Ведь вы молоды, импозантны, умны.
— Что вы, Аглая, у меня совсем не было времени заводить амуры. В Сорбонне строго. Пропустишь два занятия в семестр — не допустят к экзаменам.
Сердце девицы растаяло. Она полуприкрыла глаза, потянулась к Деверье, и лишь врожденная скромность и такт помешали ей поцеловать его.
Тем временем, Кузовлев и Горелов наперерыв рассказывали смешные анекдоты, вспоминали забавные случаи из походной жизни. Потом принялись отжиматься от земли, ходить на руках, делать кульбиты, вызывая взрывы хохота у Мелании, Татьяны и присоединившейся к ним Анастасии. Дело до cклоки у них на сей раз не дошло.
А вечернее волшебство длилось и длилось. Думать о его конце не хотелось никому. Но вот прочертила в небе зигзагообразный след последняя шутиха, растратили всю свою искрящуюся мощь огненные колеса. Великолепный шумный праздник подошел к своему завершению.
Гости и хозяева еще долго оставались на воздухе, делясь впечатлениями от огненного действа. Больше всех радовалась Анастасия. Ее личико с премилым курносым носиком и большими голубыми глазами сияло восторгом. Вот это да! Фейерверк был на загляденье! Даже лучше, чем в прошлом году на закрытии сезона в Петродаре! Долго же будут помнить именины маменьки!
По возвращении в дом все присели за стол, чтобы подкрепиться, но скоро насытились. Взрослых опять стала одолевать дремота, и причиной тому были уже не скучные стихи Бершова, а усталость. Cтарший Петин снова всхрапнул, но на сей раз свалиться под стол ему не дали.
— Дорогой мой, пора и бал начинать, — сказала Елена Пантелеевна мужу, окинув взглядом заскучавших гостей. — Надо столы сдвинуть к стене.
— Я не прочь тряхнуть стариной!.. Эй, Дудкин, заводи-ка потихоньку польский!.. Господа, в танце участие принимают все! Не манкировать! Можно пропустить экосез с матрадурой, полонез же никак нельзя!
Мужчины зашевелились, расправили плечи. Дамы достали зеркальца с пудреницами и стали приводить себя в порядок. В этот момент к хозяину дома подошел дворецкий Терентий и что-то сказал ему. Лицо Извольского нахмуриллось. Бросив недовольный взгляд на оркестрантов, он проговорил:
— Дамы и господа, прошу прощения!.. Бал отменяется. Дудкин наш не то, что дирижировать, на ногах стоять не может! Унесли его… Ардалион Гаврилыч, ваших рук дело! Все бокальчики ему носили.
— Виноват, не думал, что он такой тюлень!
— Папа, пусть играют без него, — просительно проговорила Аглая.
— Нельзя, дочка. Оркестр без дирижера не зазвучит. Кто будет ритм задавать, сигнализировать? Музыканты пойдут кто в лес, кто по дрова.
Молодые люди и девицы расстроились. Они так хотели блеснуть на балу. Старшее поколение отнеслось к его отмене более чем спокойно.
— В старину, — cказал Игнатий Леонидович Петин, — любой бал начинался длинным полонезом, потом шли контрдансы, кадрили с вальсом, гавот, русские пляски. Кончался праздник всегда матрадурой… Весело было, да-с!.. Дамы и не присаживались, без отдыха порхали по паркету, выказывая умение танцевать. Кавалеры были им под стать — все красавцы, удальцы! И я был не лыком шит, знал, как перебирать ногами.
— В Санкт-Петербурге в прежние времена самым любимым танцем была мазурка, — сказал Измайлов. — Однажды на балу у одного моего знакомого она началась в три часа ночи и закончилась в семь часов утра!
Капитанша Плахово встала и, зевая, первой покинула залу. За ней последовали старший Петин и чета Нестеровых. Помещение стало потихоньку пустеть. Перед тем как отправиться на покой, Извольский пообещал назавтра силами усадебной театральной труппы поставить спектакль по пьесе Шаховского.
В мезонин Хитрово-Квашнин поднялся вместе со Щегловыми и Доможировыми. Женщин с дочерьми поселили в той его части, где располагалась и его комната. Поболтав с подпоручицами какое-то время, он пожелал им спокойной ночи и шагнул к своей двери. Но вставляя ключ в скважину, вдруг вспомнил разговор с сестрой о флигеле.
— Почему ж нас в барский флигель не пустили, а, сударыни?
— А вы не знаете? — удивилась Щеглова.
— Ни сном, ни духом.
Отправив дочерей спать, женщины приготовились обрушить на штабс-ротмистра шквал информации.
— Так ведь трагедия там случилась, Евстигней Харитоныч, — заговорила Щеглова, округлив глаза. — Ох, сейчас мурашки по телу!.. Полтора года назад сестра Извольского Надежда Васильевна и ее муж купец Зиновьев угорели…
— Об этом сестра мне писала, — дал знать дамам Хитрово-Квашнин.
— А их дочка, Глафира, как раз у Андрея Василича гостила, цела осталась. Позже выяснилось, что дела купца-то были куда как плохи. Прогорел!.. В долгах как в шелках! Ну, известно, пошли претензии, предъявление просроченных векселей к платежу и так далее. Кончилось тем, что имение покойных за долги описали и продали. Глафиру Андрей Василич взял к себе и поселил в барском флигеле.
— Во втором этаже, — уточнила Доможирова.
— Ну, живет себе она, ни в чем нужды не знает, по утрам — конные прогулки, днем в парковой беседке книжки читает или этюды рисует. Большая мастерица рисовать была, не то, что этот увалень Петин. И все бы ничего, да влюбилась в недобрый час. И в кого? В простого, прости Господи, сермяжника, в однодворца Пашку Мухортова.
— Предки-то сермяжника в дворянах значились, а сам он писаный красавец, — заметила Доможирова.
— Это правда, — согласилась Щеглова. — Когда-то Мухортовы в мелкопоместном дворянстве состояли, но прадед Павла, дабы избежать военной службы, переписался в однодворцы. Снова же стать дворянином ему было не суждено — все документы сгорели при пожаре. Крепостные Мухортовых разбрелись по другим помещикам, благоприобретенные их земли отошли в казну…
— Послушайте, вы не про cына ли Трафима Мухортова толкуете? — спросил Хитрово-Квашнин.
— Про него, — сказала Щеглова. — А вы что, знаете его?
— Как не знать! Когда я тут в исправниках служил, то помог Трафиму избежать многих неприятностей. Оклеветали его, ну, я и разобрался по справедливости. В благодарность он долгое время присылал в Харитоновку своего сына с куропатками да перепелами. Знал и любил охоту Трафим и сына приучил к этому делу. Лет четырнадцать тогда было Павлу, а выглядел на все семнадцать.
— Пашка и впрямь красавец, — продолжала Щеглова. — Высок, строен, глаза голубые, а волосы с усами и бородой темные. Голубоглазый брюнет! Познакомилась с ним Глафира на конной прогулке. Молодые люди начали встречаться. Глафира научила Павла грамотно писать, даже малость говорить по-французски. Но как-то приметила их у ограды усадьбы жена садовника, ну и, само собой, побежала к барину. Так, мол, и так, ваша племянница и однодворец разговоры разговаривают, за ручки держатся. Андрей Василич на первый случай строго-настрого наказал Пашке держатся подальше от барышни. Но, видно, чему быть, того не миновать. В следующий раз садовничиха Марфутка доложила, что влюбленные уж и до поцелуев дошли. Рассвирепел Извольский, приказал поймать наглеца и доставить в кабинет, где беседовал с заглянувшим к нему Измайловым. Когда Пашку привели, он влепил ему пару пощечин и приказал слугам отделать еще и кнутом на конюшне. Пашка в дверь, но в проеме встал Измайлов. «Приставать к дворянке, каналья!», — вскрикнул отставной кирасир и замахнулся рукой.
Однодворец увернулся от кулака и ринулся к раскрытому окну — дело летом было. У окна маячил слуга Демид, но Пашка так саданул ему, что бедняга мешком рухнул на пол. Выпрыгнув наружу, беглец подвернул ногу и тут же был схвачен. Его отволокли на конюшню и всыпали там по первое число. А вскоре по этапу в Сибирь наладили — Демид-то на беду при падении ударился виском о край стола, отдал Богу душу!.. Досталось от Андрея Василича и племяннице. Что, мол, за блажь? Мать без спросу замуж за купца, дочь — за однодворца! И порешил выдать ее за вдового секунд-майора Салькова, у которого в компанию двенадцатого года оторвало ногу ниже колена. Дворянин из хорошего рода, собой, правда, не красавец. Приехал Сальков в день венчания к флигелю, вышел с помощью костыля из коляски, ждет. Да не вышла к нему Глафира — руки на себя наложила, горемычная. Повесилась во флигеле!.. Сказывают, и Пашка недолго в Сибири здравствовал, зарезали его, по слухам, в поножовщине… А Марфутку после всего холера скрутила, померла. Люди говорят, заслужила.
— Да, дела! — вздохнул Хитрово-Квашнин. — Где ж похоронили девицу?
— За кладбищенской оградой, история-то получила огласку… Во флигеле с тех пор редко, кто ночевал. А теперь и вовсе туда никого калачом не заманишь: призрак в нем стал являться! Дворовые видели, как он на прошлой неделе дважды бродил со свечкой по ночам, будто искал чего-то.
— Жуть навел такую, что к флигелю после двенадцати ночи и близко не подходят, — добавила Доможирова.
Пока они делились впечатлениями о случившемся несчастье, в мезонин поднялись Матякина с Потуловым. Их поселили в комнатах с окнами, выходящими на парадный подъезд.
— О чем беседа? — спросила Матякина, сияя довольной улыбкой.
— О повесившейся Глафире, Лидочка, — пояснилаЩеглова.
— Не хочу перед сном и думать об этом! — категорично заявила обладательница красивого ожерелья и зашагала под ручку с Потуловым в другой конец мезонина. Послав сильно подвыпившему спутнику воздушный поцелуй и пожелав ему спокойной ночи, она скрылась за дверью отведенной ей комнаты.
— Ну, Евстигней Харитоныч, приятных сновидений на новом месте, — сказала Щеглова.
— Спокойной ночи, — вторила ей Доможирова, с улыбкой кивая головой.
— И вам того же, сударыни, — проговорил Хитрово-Квашнин и открыл ключом свою дверь.
Раздевшись в комнате, он хотел было зажечь свечу, чтобы ознакомиться с отцовской рукописью, но почувствовал такую усталость, что оставил эту затею и улегся спать.