— Книжки почитываем! — раздалось над ухом.
Хитрово-Квашнин оторвался от чтения и посмотрел на того, кто произнес эти слова. Это был поручик Селиверстов, капитан-исправник Петродарского уезда с голубыми глазами, курносым носом, внушительный подбородком и объемистым брюшком. Рядом с ним стояли заседатель Брусенцов и секретарь Зеленев. В усадьбу к Извольскому пожаловал практически весь состав Петродарского нижнего земского суда! Не хватало в кабинете лишь Зацепина.
— Доброе утро, господа! — сказал Хитрово-Квашнин, вставая с кресла и поочередно пожимая руки вошедшим.
Селиверстов нехотя пожал протянутую руку. К Хитрово-Квашнину он не испытывал ни малейшей симпатии. В прежние времена штабс-ротмистр, будучи в должности исправника, дважды выводил его на чистую воду в связи с противозаконными действиями. Раз за то, что он переселил крестьян в дальнюю губернию без позволения местных властей. В другой раз дело едва не дошло до высших инстанций: Cеливерстов в гневе так отделал плетьми cвоего крепостного мужика, что тот лишился жизни.
— Надолго к нам? — сухо спросил исправник, глядя на Хитрово-Квашнина.
— В Подмосковье уж не вернусь, — ответил тот.
— А я сижу в столовой, чай пью, и на тебе — Иван Петрович на пороге! — сказал Василий Брусенцов, низенький отставной подпоручик с редкими усами и бакенбардами и обширными залысинами. — Говорит, гонец из Отрады! Убийство!.. Взяли секретаря, выезжаем из города — навстречу Зацепин. Как всегда в спешке, глаза горят, так толком ничего и не сказал.
— Это вы его послали в Петродар? — спросил Селиверстов у Хитрово-Квашнина.
Штабс-ротмистр кивнул, сохраняя спокойствие и посасывая трубку.
— Жалко Лидию Ивановну, жалко! — Земский исправник прошелся по кабинету, заложив руки за спину. — Какой страшный конец!.. Андрей Василич повел штаб-лекаря Вайнгарта в мезонин, а мы к вам… Ну, расскажите о случившемся, о предварительных выводах… Иван Александрович, — обратился он к титулярному советнику Зеленеву, — приготовьтесь записывать.
У тощего секретаря нижнего земского суда гусиное перо и чернильница были под рукой, в походном саквояже. Он присел к столу, обратив свое чисто выбритое лицо с прищуренными глазами на штабс-ротмистра. Cеливерстов с Брусенцовым уселись в кресла и раскурили свои трубки. Но едва Хитрово-Квашнин начал рассказ, как дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошли Извольский и Нестеров, ведя за собой какого-то мужика. Оба дворянина выглядели крайне взволнованными.
— Господа! — заявил Извольский. — Это просто не укладывается в голове!.. На окружной дороге вот этот однодворец обнаружил труп Клавдии Юрьевны Нестеровой. С ней ехала наша горничная, она жива, но раны ее так опасны, что вряд ли протянет долго.
— Какой ужас! — воскликнул секретарь.
— Да как же так?! — ахнул Брусенцов.
Хитрово-Квашнин взглянул на Нестерова и удрученно покачал головой.
— Ну, что, господин Селиверстов? — Извольский круто повернулся к исправнику. — Говорил я, что эта чертова шайка будет не только грабить?.. Говорил?.. А все ваша нерасторопность и лень!..
Нестеров в волнении повел плечами и вперил глаза в исправника.
— Мою жену убили вы, Иван Петрович! Да, вы! Своим бездействием, своим безобразным отношением к порученному делу.
— Что глазеете? — продолжал Извольский сурово. — Под суд захотели?.. Вот, благоволите послушать однодворца.
Грозный вид полковника и его жесткий тон ввергли Cеливерстова в ступор. Он был ни жив, ни мертв. Его горло пересохло, как мелкий ручей жарким летом.
— Как звать? — спросил у крестьянина Хитрово-Квашнин.
— Нефед Анкудинов сын Меринов.
— Откуда и куда ехал и как обнаружил тела?
Однодворец, одетый в посконную рубаху, помял в руках полинялый картуз, поглядел на стоптанные лапти и, проведя ладонью по густой бороде, начал:
— Из Дубровки я, гостил у кума в Бутырках. Выпивали два дни, как не выпить в праздник! Но со вчерашнего вечера решил — хватит! Нешто это хорошо, пить беспробудно? Седни поутру взобрался на телегу, хлестнул вожжами кобылу и поехал восвояси. В небе радуга повисла, к дожжу, значит. Еду по объездной дороге, в полях никого — воскресение! Свернул к лесу, хворосту набрать, стало быть. Набрал. Еду дальше, а впереди, невдалеке от сосняка, вижу, повозка барская стоит с лошадьми. Подъежжаю. Матерь Пресвятая Богородица! Бабы лежат на дороге, все в крови! Одна по одеже чистая дворянка, мертвая, другая простушка, тихо постанывает, живая. Присмотрелся, барыня Нестерова и служанка из Отрады!.. Дожжок как раз пошел, с бледных лиц кровь так и смывает. Рядом кошелек пустой валяется и топор. Топор-то разбойники, верно, в спешке обронили… Волосы у меня дыбом! Не ровен час шайка Колуна за лошадьми воротится! Видно, извергов кто-то спугнул, а то выпрягли бы их да продали втридорога. Последний хмель с меня сошел! Поднял я Феклу, положил в телегу и погнал кобыленку в Отраду… Вот как дело было.
Извольский сдвинул брови и посмотрел на Селиверстова, который, казалось, даже перестал дышать.
— Что, Иван Петрович, довольны? Пролилась-таки кровь!.. Берите однодворца и поезжайте все вместе на объездную дорогу к месту злодеяния! Штаб-лекарь останется в Отраде присматривать за выжившей служанкой. За телом Клавдии Юрьевны я пришлю повозку… Держите меня в курсе всех дел… Не изловите шайку, я приму крайние меры, дам знать губернатору!.. А здесь и без вас управятся! Убийством Матякиной продолжит заниматься штабс-ротмистр Хитрово-Квашнин… Евстигней Харитоныч, нужен ли здесь Зацепин? А то пусть его носится по лесам вместе с начальником.
— Ардалион Гаврилыч мне пригодится, — отвечал расследователь.
ГЛАВА 10
В половине первого Хитрово-Квашнину захотелось перекусить. Вызвав лакея, он приказал принести себе два яйца всмятку и кружку снятого молока. Яйца всмятку и молоко он любил с детства, когда еще была жива горячо любимая матушка. Cамая красивая и добрая на свете! Ее ангельское лицо, обрамленное завитками золотистых волос, и поныне видится ему во сне. Бывало, посадит его за стол и с любовью смотрит, как он ест ложечкой прямо из скорлупы. А какой была хозяйкой! Построила водяную мельницу о четырех поставах и двух толчеях, завела в имении винокуренный завод, маслобойню, крупорушку. Рачительна была, везде установила контроль и учет. Со старостой больше общалась она, а не отец. Выезжала в поля, на сенокос, выбиралась вместе с дворовыми девками в лес по грибы и ягоды. Под ее присмотром люди варили варенье, солили огурцы, квасили капусту. Ничто не ускользало от ее зоркого хозяйского ока. Ее гордостью был плодовый сад. Чего в нем только не произрастало! Яблони, сливы, алыча, ирга, груши, вишни, рябина, орешник. И все сорта урожайные, плоды крупные, вкусные, с приятным ароматом.
Справедливой была матушка, не терпела чванства и беспардонного поведения. Как-то раз богатый сосед решил посмеяться над мелкопоместным дворянином, часто приезжавшим в Харитоновку с разного рода новостями и слухами. Когда небогатый помещик поднялся со стула, богатей сунул в его сиденье иголку. Стоит ли говорить, что потом произошло. Крупнопоместный в мелкопоместного пальцем тычет и за живот держится. А матушка подходит к нему и говорит: «Такие проказы, сударь мой, под стать малолетним балбесам, а не мудрым мужам». Богач c тех пор стороной объезжал Харитоновку. Чтобы досадить матери, возобновил тяжбу о клочке земли, давно уже числившемся в нашем владении. Спор затянулся, ибо судились в те поры многие. Сколько бумаг извели уездные суды на претензии и встречные иски! Казалось бы, давно уж прошло генеральное межевание, разграничившее владения дворянства. Потом этот переполох при Павле Петровиче, когда правительство потребовало определить границы владельческих и казенных дач! Губернское правление предписало истребовать через уездный суд от помещиков доказательства на право владения. Покойница жена часто вспоминала, как перепугался тесть Григорий Яковлевич Головнин, не досчитавшись купчих крепостей на дачи сел Хреновое и Шехманка. Нашлись они потом. Лежали себе в комоде, между стопками гардин и занавесок! Кому вздумалось засунуть их туда, вопрос. По одной купчей, от 1783 года, Григорий Яковлевич приобрел десять четвертей земли у подъяческой жены Авдотьи Исаковой, по другой, от 1787 года, двадцать четвертей продал ему подпоручик Степан Стрельников, по третьей, от 1788 года, двадцать пять четвертей достались ему от подпоручика Брусенцова. С последней купчей вышла целая морока. Уездный суд отказался ее признавать, поскольку на ту же землю была представлена купчая от моего дальнего родственника, коллежского асессора Михаила Рахманинова. Бился, бился, покойник, но удержал лишь половинную ее часть. И поныне не все ясно с землицей в степном краю… А клочок земли, на который позарился обиженный богатей, в конце концов был отведен на веки вечные в пользу Хитрово-Квашниных.
Годы промчались, и нет уже ни милой матери, ни отца, сурового, но справедливого ветерана турецких компаний, имевшего на своем теле три сабельных пореза и два пулевых ранения. Хм-м… Надо бы поменять кресты на их могилках и пропитать смолой у основания. Те, что стоят, никуда не годятся… И надо строить дом, красивый, просторный, современный. Если жить, то в приличном жилище. Глядишь, и хозяйку в него приведу.
Хитрово-Квашнин взял в руку гусиное перо, обмакнул в чернильнице и принялся рисовать дом своей мечты. Вышло совсем неплохо. Особенно удались балкон, парадное крыльцо и колонны, украшенные лепниной. Он улыбнулся своим художествам и, подкрепившись, вызвал к себе Ларина. Тот сначала заглянул в кабинет, а затем зашел в него боком, словно туда его тащили силой. Опустившись на край кресла, бородатый петродарец шумно выдохнул и растроенно покачал головой.
— Что ж это такое, Евстигней Харитоныч?.. Ну, ни в какие ворота!.. Убить женщину из-за камушков!.. Тому, кто это сделал, черти в аду бока-то поджарят!
— Надо заметить, что вчера на эти камушки Анисим Ларин поглядывал с большим интересом.