— В начале десятого с прогулки возвращался конюх Извольского. Видели его?
— Нет.
— Зашли в дом или вернулись во флигель?
— Пошел в столовую. Чуть позже компанию мне составили канцелярист, купец и чета Петиных. Ларин и Яковлев отправились в бильярдную, а я взялся за книгу.
— Что ж читаете?
— Перечитываю. «Пионеры, или у истоков Саскуиханны» Купера… Кстати, супруга рисовальщика выглядела совсем неважно. На ней лица не было. А когда сообщили об убийстве, с ней едва не сделалась истерика… Потом в столовую заявилась молодежь.
— Аграфена Васильевна, выходит, еще до убийства была не в себе, — пробормотал расследователь. — Что ж, можете отправляться по своим делам… Да, позовите сюда канцеляриста.
Тщедушный подъячий зашел в кабинет беззвучно, словно бестелесный дух. Хитрово-Квашнин ощутил его присутствие только тогда, когда он негромко кашлянул.
— А, Михаил Иваныч!.. Прошу, садитесь… Ответьте-ка мне на несколько вопросов… Вы провели ночь во флигеле?
— Да.
— А проснулись когда?
— Где-то в девятом часу.
— Чем занялись после этого?
— Долго нежился в постели, очень уж она мягкая и удобная. Написал письмо одному доверителю, просмотрел записную книжку.
— А когда оставили флигель?
— В половине десятого. Пошел в столовую, где уже сидел француз. Потом туда пришли Ларин и чета Петиных. Выпил три чашки чаю и отправился с Лариным в бильярдную.
— В мезонин поднялись, когда разнесся слух об убийстве?
Яковлев кивнул и проблеял своим дрожащим голоском:
— Боже мой, как жалко Лидию Ивановну!.. Такой милой была, общительной… Евстигней Харитонович, найдите этого душегуба!.. В Сибирь его, на рудники!
— Приложу все силы, Михаил Иваныч.
— Вот и Нестеровой не стало. Эх, Клавдия Юрьевна, Клавдия Юрьевна!.. Отложи она поездку, осталась бы жива… Мать Пресвятая Богородица, что творится в уезде?! Убивают белым днем!
ГЛАВА 11
Первым из корнетов в кабинет был вызван Горелов. Хитрово-Квашнин хорошо знал отца молодого человека, Андрея Саввича. Не раз бывал у него в имении, окруженном с трех сторон лесом, а с четвертой — рукавом речушки. Его всегда поражал барский дом отставного капитана. Деревянный, потемневший от времени, крытый тесом, он, спрятавшись под сенью берез и сосен, скорее походил на жилище лесничего, а не потомственного дворянина. Андрей Саввич признавал, что барский дом стар и ненадежен, однако и не думал его сносить или хотя бы затеять перестройку. «Мне эти деревянные стены дороги», — говорил обычно отставной капитан. — «Вот, уйду в мир иной, пусть тогда Антошка и занимается строительством».
— Что ж, Антон, как идет раздел имущества? — cпросил Хитрово-Квашнин. — Написал ли покойный — мир праху его! — духовное завещание? Легкомыслием он никогда не отличался.
— Отец сделал все, как следует, — проговорил одетый в доломан, ментик и узкие рейтузы юноша, удобно расположившись в кресле. — Двадцать душ крепостных и сто десятин земли в даче сельца Петровского отходят сестре Варваре, жене поручика Ценина. Триста десятин в даче деревни Гореловки и сорок душ крестьян остаются в нашем с сестрой Надеждой общем владении, пока она не выйдет замуж. Лес, сколько его будет по обмежеванию, разделен на три равные части. Особых споров между нами, слава Богу, не возникает.
— Мне вспоминается ваш дом. Верно, еще больше врос в землю и почернел от времени… Будешь перестраивать или возведешь новый? Я вот решил строить каменный в Харитоновке.
— Как только выйду в отставку, сразу приступлю к строительству. А каменным будет дом или деревянным, еще не решил.
— Хорошо… Тебе придется ответить мне на несколько вопросов.
— Спрашивайте, я готов.
— Ночевал во флигеле?
— В нем.
— В котором часу встал и что делал потом?
— Проснулся в восемь. Привел себя в порядок и около девяти пошел к «белой беседке» — любимому месту отдыха троюродных сестер. О встрече мы договорились еще вечером. Там уже собралась вся молодежь, включая Деверье и Кузовлева. Посидели, пообщались, пошли прогуляться по парку. Деверье потом отделился от нас — занялся своим любимым делом, лазанием по деревьям.
— Что у вас с Кузовлевым на сегодня?
— Вы про дуэль? Она отложена.
— Хм-м… Глядишь, все образуется.
— Если Кузовлев признает, что использовал запрещенный прием, я возьму свои слова обратно.
— М-да… Кого-нибудь встретили на прогулке?
— Дворецкого c лакеем, которые сказали нам, что Барон вернулся без седока. Бершов сидел в беседке у главной аллеи. Видно, стишки сочинял. Беспокоить его не стали. Издалека видели Матякину, повстречались с купцом, Измайловым и Нестеровым. Идем дальше, глядим — Деверье сидит на дереве и посылает барышням воздушные поцелуи. Да так увлекся француз, что едва не полетел вниз!
— Никто из вас, я имею в виду тебя и Кузовлева, не отбивался от группы?
— Я никуда не отходил. А вот Кузовлева в определенный момент среди нас не оказалось. Помню, Мелания спросила: «А куда ж девался Кузовлев?». И вдруг через некоторое время он выскакивает из-за дерева в поддевке и маскарадной маске с криком: «Кошелек или жизнь!». Стеньку Колуна изобразил. И получилось — барышни от неожиданности порядком струхнули.
— Когда он покинул группу?
— Это было в начале десятого. Мы только вышли из беседки.
— Как долго он отсутствовал?
— Трудно сказать. Я за ним не следил, больше того, старался не замечать. Может, его не было минут десять, может, и больше.
— Когда закончилась прогулка и куда вы направились после нее?
— Было без четверти десять, когда мы всем скопом ввалились в столовую. Там сидели француз и чета Петиных. Не успели расположиться, как начались эти шум и беготня.
— Можешь идти, Антон… Да, направь сюда Кузовлева.
Черноволосый корнет, одетый в блестящий гусарский мундир, вошел в кабинет уверенной поступью и, сев в кресло, закинул ногу на ногу. В былые годы его отец, поручик Семен Парфенович Кузовлев, служил в нижнем земском суде заседателем. Не раз он выезжал вместе с Хитрово-Квашниным в уезд на расследование происшествий или для взыскания недоимок. Местность на берегу Байгоры, где располагалась его усадьба, была холмистой и на редкость красивой.
— Ну, Эраст, расскажи-ка сначала, как идет раздел имущества, — проговорил Хитрово-Квашнин, попыхивая трубкой.
— Отец заблаговременно позаботился о нас. По духовному завещанию родовое имение с тридцатью душами крепостных мужеска пола и землею количеством двести пятьдесят десятин отошло мне. Две замужние сестры получили свои части имущества и остались довольны. А третья, Минадора, та, что замужем за поручиком Кореневым, начала было возмущаться, но в конечном итоге успокоилась и она.
— Что ж, справедливо… Поговорим про сегодняшнее утро. В котором часу ты проснулся?
— В половине девятого.
— Знаю, что молодежь около девяти встретилась у «белой беседки» и потом отправилась на прогулку.
— Все верно.
— Через какое-то время ты тайно покинул группу. Что произошло?
Кузовлев улыбнулся.
— Дело в том, что во время прогулки в голову пришла идея постращать барышень Стенькой Колуном. Ну и сбегал во флигель за маской, а со слуги поддевку снял… Ну и струсили девицы! Особенно, Доможирова. Схватилась за сердце и давай охать да ахать! Потом, конечно, развеселилась, но все равно посматривала на меня с некоторой укоризной.
— Забавно… Когда бегал за маской и поддевкой, в дом не заходил?
— Понимаю, к чему вы клоните, Евстигней Харитоныч… Уверяю вас, что в доме мне делать было нечего, а, значит, Матякину я не убивал.
— Хочется в это верить, дорогой Эраст. Можешь идти.
Петина-старшего Хитрово-Квашнин и не думал вызывать. Старик явился по своей воле, уселся в кресло и большей частью говорил о своей бессоннице: «Это меня днем да вечером ко сну клонит, а чуть за полночь, глаза выпучишь и хоть волком вой, забыться сном не выйдет. Вот и сегодня с двух часов ночи и до утра с боку на бок ворочался. Как заведенный, честное слово! Cмежил веки, когда уж солнце вовсю светило. А проснулся прямо перед тем, как стали кричать об убийстве». В конце своего рассказа Петин пошутил: «Подозревать меня можно, сударик мой, только какой в том толк? Из меня убийца как из метлы штуцер!».
Настал черед и Нестерова. В кабинете он вошел с хмурым видом, его привлекательное лицо осунулось и выглядело крайне усталым. Он сел в кресло и поднял равнодушные глаза на расследователя.
— Илья Евсеич, понятно, вам сейчас нелегко. Случилось ужасное несчастье, но все же благоволите ответить мне на вопросы, — сказал Хитрово-Квашнин.
— Я к вашим услугам, сударь.
— В котором часу вы отправились на утреннюю прогулку?
— Было что-то около девяти.
— Так… А теперь скажите, как вы относились к Матякиной?
— Как я мог к ней относиться? — Нестеров с грустью посмотрел на штабс-ротмистра. — Добрая и приветливая женщина, с которой было приятно общаться. Мы с ней никогда не ссорились.
— Вы где-то в половине десятого вернулись с прогулки. Между половиной десятого и десятью из мезонина спускалась Матякина. Не видели ее?
— В самом деле?.. Моя комната вторая справа от лестницы в мезонин. Если бы Матякина спускалась в момент моего возвращения с прогулки, я конечно бы увидел ее. Но она, видимо, спустилась вниз, когда я закрыл дверь на ключ и прилег отдохнуть.
— На первом этаже только у вас изолированная комната с отдельным входом?
— У Измайловых точно такая же, но справа от лестницы.
— В мезонин поднялись, когда началась беготня слуг?
Нестеров повел плечами и кивнул.
— Слышалось слово «убийство»! Решил узнать, в чем там было дело… Боже, какая дикость! Нет Матякиной, убита Клавдия!
Нестеров закрыл лицо руками.
— Извините, Илья Евсеич, ходят слухи, что вы, как бы это сказать повежливее, не совсем были верны жене.
Нестеров опустил руки и взглянул на Хитрово-Квашнина.
— Ошибки молодости, Евстигней Харитоныч. Знаете, когда женщины вешаются вам на шею, трудно сопротивляться искушению. Но все в прошлом. В последнее время мы жили с супругой дружно.