— Ну, «дружно» — это, видимо, преувеличение. Говорят, Клавдия Юрьевна перестала вам доверять.
— Досужие домыслы. Не обращайте на них внимания.
— А француженка? Та портниха, что переехала из Тамбова в Петродар.
— Адель Лебуасье?.. Мы с ней добрые друзья, только и всего… Ох, уж эти мне сплетни!
Хитрово-Квашнин отпустил Нестерова и проводил его взглядом до двери. Внешний облик высокого красавца, отметил он, портила лишь легкая сутуловатость.
— Порфирий, позови-ка сюда господина Бершова.
Войдя в кабинет, служитель муз упал в кресло и прикрыл единственный глаз ладонью.
— От этих убийств настроение ни к черту!.. Хорошо еще, что у корнетов не дошло до схватки… Бойцовые петухи, ни дать, ни взять!
Хитрово-Квашнин высыпал золу из трубки в мраморную пепельницу и не спеша стал набивать ее табаком из кисета, который вышила ему супруга и на котором красовались гербы Хитрово-Квашниных и Головниных.
— Да уж, настроение не из лучших — согласился он. — Праздник кончился, едва начавшись. Впереди суровые будни. Капитан-исправник Селиверстов отправился к месту злодеяния на объездной дороге. Мне предстоит разобраться с убийством Матякиной… Вы, Тимофей Александрович, как, вообще, относились к ней?
— Прекрасная женщина! У меня с ней сложились добрые отношения. Знаете, она умела слушать стихи. Бывало, заслушается и уронит слезу. Тонкая натура!
— Да, Лидия Ивановна была сентиментальна… Где вы ночевали?
— Во флигеле.
— А в котором часу встали?
— В половине девятого. Супруга еще спала, когда я вышел прогуляться. Она, знаете ли, любит у меня понежиться в постели. Такая соня, прости Господи, что если не разбудить, проспит до обеда! Вот и дочка старшая вся в нее, сова совой!
— В дом заходили после того, как оставили флигель?
— Зачем? В парк отправился. Посидел в беседке, помечтал, даже написал стих. Вот послушайте:
Гуляю по парку, дышу тишиной,
А день все сильней разгорается,
Но милая где— то, она не со мной,
И сердце слезой обливается
— Тимофей Александрович, не до стихов теперь, — перебил его Хитрово-Квашнин. — Приблизительно, в то же время в парке бродил купец Ларин, видели его?
— Разве? Не заметил. Знаете, когда поэта посещает муза, он теряет связь с окружающим миром.
— Был в парке и Анри Деверье.
— И француза не видел, — пожал плечами Бершов.
— В начале десятого с конной прогулки возвращался конюх Извольского. Тоже не заметили?
— Представьте, нет. Даже стук копыт не вывел меня из поэтического настроения.
Хитрово-Квашнин раскурил трубку, пустил вверх облачко дыма и спросил:
— Когда же вы ушли из парка?
— Приблизительно в половине десятого. К дому подошли вместе с Нестеровым. Идем, а люди Извольского несут мертвого конюха. Печальное зрелище! Смерть не щадит никого, ни старика, стоящего одной ногой в могиле, ни молодого и красивого парня.
— Вы вернулись во флигель или зашли в дом?
— Пошел будить супругу, пора было пить в столовой чай. Пока она одевалась да прихорашивалась, прошел слух, что убили Матякину… Бедная Лидия Ивановна!.. Евстигней Харитоныч, есть ли у вас какие-нибудь предположения? Кто мог поднять руку на беззащитную женщину? Ведь она была сущим ангелом!
Хитрово-Квашнин медленно покачал головой.
— Пока ничего сказать не могу… Но сделаю все, чтобы вывести убийцу на чистую воду… Что ж, можете идти, Тимофей Александрович.
Бершов направился к двери, но остановился и произнес:
— Жаль и Клавдию Юрьевну. Она была чрезвычайно живой и общительной женщиной. К стихам, правда, относилась равнодушно. Я читаю свои произведения, а она и не слушает, в зеркальце себя рассматривает… Расстроилась, когда я обличил ее муженька. Представляете, не верила в его измены!.. Как ее отговаривали от поездки! Не послушалась, и вот, убита!.. Думаете, Селиверстов справится?
— Ему ничего не остается.
— Да, да, ничего не остается… А горничная Феклуша все еще в беспамятстве. В девичьей лежит.
— Будем надеяться, что придет в себя. Подробности дорожной драмы, по всей видимости, знает только она… Кстати, привезли Клавдию Юрьевну?
— Да, после того, как штаб-лекарь осмотрел ее, Извольский распорядился отнести тело в комнату Матякиной… Лежат теперь бедняжки вместе.
ГЛАВА 12
В Петродаре Зацепин первым делом заглянул в Английский сад или Нижний парк, как говорили горожане. Сезон только начался, по аллеям прогуливались пары, где-то пиликали скрипки, доносились обрывки разговоров, слышался беззаботный смех. Бросив приветствие знакомому дворянину, сидевшему на ближней к входу лавочке с трубкой в руке, заседатель на пути к галерее нос к носу столкнулся с вдовой капитаншей Матвеевской, шедшей по песчаной дорожке с маленькой собачкой на поводке.
— Ардалион! — воскликнула пышнотелая женщина, с которой у Зацепина в прошлом была мимолетная связь. — Какая встреча!
— А, Софочка, доброе утро!.. Рад видеть, но спешу, знаешь…
— Ну-ну, не торопись, дружок, — проворковала капитанша, нависая над заседателем — она была выше его на полголовы. — Присядем, побеседуем. Ведь мы не виделись целую вечность. С тех пор, как я заняла тебе пятьдесят рублей. Вот, кстати, и вернешь долг!
Они присели на пустую лавочку. Матвеевская стала вспоминать былое, упирая на то, как им было хорошо когда-то.
— Ведь хорошо было, Ардалион?.. Я надеялась на продолжение знакомства, а ты взял деньги — и как в воду канул! Ни слуху, ни духу!
Зацепин ерзал на месте, сводил брови к переносице, зачем-то полез гладить собачку, а та едва не цапнула его за палец. «Чертова шавка!.. Вот не повезло! И надо было нарваться на эту гренадершу! Боже, растолстела еще больше! И как только меня тогда угораздило связаться с ней? Да как! Пьян был, вот и затащила к себе на Дворянскую после гулянки. Еле развязался. Занял поутру денег и сбежал, пока она ругала горничную! Даже перчатки забыл, замшевые, палевые, с остроугольными крагами!»
— Спешишь, голубок? Брось!.. Мы поднимемся на гору, ты вернешь мне долг, а я тебе перчатки…
— Нет у меня сейчас денег.
— Как, нет?
— Вот так и нет! Портмоне показать?
— Займи!
— Да кто ж мне даст?
— Ну, это твоя забота! А я тебя не отпущу…
В этот момент Матвеевскую окликнула знакомая дама с летним зонтиком в руках. Капитанша перекинулась с ней парой фраз, повернулась к Зацепину, а того как ветром сдуло. Исчез!
— Ардалион!.. Где ты? Вернись!
Заседателя было не остановить, он быстро удалялся от лавочки, используя короткие перебежки. Как же, вернулся я к тебе!.. Бог с ними, с перчатками!.. Я уж смирился с утратой.
Перемещаясь от дерева к дереву, беглец углубился в парк, сделал большой крюк и оказался в крытой галерее. Окинув взглядом аллеи «Аглицкого сада» и не обнаружив объемистой фигуры дамы с собачкой, он смело зашагал к дверям буфета. Войдя внутрь, он отер пот с лица, присел за стол и, подозвав молоденького служителя, на котором красовались фрак с белой жилеткой, галстук и белые перчатки, бросил:
— Бутылку холодного шампанского и шоколадных конфет!
Похмельем деятельный поручик никогда не страдал, но положил за правило после основательных попоек баловать себя благородным напитком. Для равновесия души, как любил говаривать. После каждого глотка он громко причмокивал и прикрывал от удовольствия глаза.
В буфете посетителей не было. Подавший вино парень, мучаясь от безделья, сел за дальний стол, снял перчатки и принялся ловить мух. Поймает, поднесет к уху и со всего размаху бросит на пол! Да так наловчился, что пол был испещрен черными точками.
Зацепин взглянул на него раз, другой и понял, что посидит в буфете, не заплатив за вино и конфеты ни копейки. Выпив подряд два бокала, он поманил к себе искусного мухобоя пальцем.
— Чего изволите? — подскочил к нему тот.
— Ну-ка собери всех мух. Живо!
Служитель собрал насекомых в пригоршню и предстал перед дворянином.
— Я вино пью, конфеты кушаю, а ты, сермяжная твоя душа, что делаешь?
— Мух бью.
— Этим полезным делом нужно заниматься до того, как откроется буфет. Что б не портить благородным людям аппетиту. Понятно, олух?.. А то устроил здесь рассадник!
— Сами летят, — буркнул парень. — Развожу я их, что ли?
— Что?.. Да как ты смеешь?! Вот заставлю проглотить всю пригоршню, будешь знать!.. На кого работаешь?
— Курский купец нанял.
— Юзеф Делерс?.. Где этот польский торгаш? Сюда его!.. Скажи, поручик Зацепин требует.
Служитель выскочил из буфета, избавился от мух и прочесал галерею. Поляк отыскался в последней, шестой лавке, принадлежавшей купцу Натарову. В ней предприниматели распивали чай за тихой беседой. Услышав, что отставной поручик сердится, Делерс поспешил в буфет, одергивая по пути полы синего сюртука и разглаживая черные нанковые панталоны со штрипками. На Водах он не первый сезон снимал галерею, хорошо на этом зарабатывал и старался соблюдать все правила, предписанные дирекцией. Принесло черта, думал он! Поди, придрался к чему-нибудь. Пся крев! В прошлом году вот также лай поднял. Пришлось улещивать. Мастер выпить и поесть задарма!
— Добрый день, пан Зацепин! — проговорил он почти без акцента, подходя к столику и широко улыбаясь. — Рад вас видеть!
— Здорово, здорово, пан Юзеф! — сказал поручик. — Что это у тебя за порядки? Мухи, служитель неуч! А что прописано в контракте, который ты заключил с дирекцией?
Сорокатрехлетний купец наизусть выучил требования и озвучил их без запинки:
— Я обязан держать вверенную мне торговую площадь в чистоте и порядке, исправлять на свои деньги все поломки, освещать галерею свечами, учредить в ней буфет с приличными для благородного собрания напитками и кондитерскую продажу по таксе, утвержденной директором, содержать в галерее от себя пристойное количество служителей, подобно господским людям одетым, хорошего поведения и имеющих узаконенные паспорты, причем всемерно стараться, дабы посетители Вод качеством и ценами вещей, а также прислугою остались довольными.